This broken silence

      Когда Генрих увидел его на пороге, его сердце испуганно сжалось и все внутри рухнуло куда-то вниз.       — Здравствуй! Как хорошо, что я застал тебя, — сказал Иоганн, входя в холл особняка Вилли, в котором временно жил Генрих. — У меня совсем мало времени, я так рад что успел зайти к тебе!       Вайс-Белов улыбался и, казалось, ждал ответной улыбки или доброго слова, но Генрих только вымученно смотрел на него. Он и правда очень устал, стараясь как можно лучше сделать работу, порученную ему. Он не знал, что Иоганна отпустят так скоро из госпиталя, что он придет к нему неожиданно, и самое главное, что он будет так непохож на себя.       — Здравствуй, — ответил он, стараясь казаться приветливым этому незнакомому красноармейцу. Он впустил его в дом и пригласил выпить кофе.       Вайс согласился и пошел за ним в маленькую гостиную, которую облюбовал Генрих для работы с бумагами — там было светлее всего.       Генрих разглядывал советскую форму, в которую был облачен теперь его Иоганн, как он снял фуражку с красной звездой. Они сели к столу, Генрих молча смотрел на него и не узнавал. Вот он пригладил волосы совершенно вайсовским жестом, но само выражение лица, взгляд, все стало другим. Его друг был легким, простым и правильным. Этот незнакомый человек теперь не имел и бледного отражения Вайса. Казалось, Иоганн состарился на десять лет за эти несколько недель. Раньше Генрих чувствовал себя с ним свободно, это был его друг, его сверстник. Теперь в присутствии советского офицера, измученного войной, он испытывал неловкость.       — Тебе лучше? — спросил Шварцкопф, чтобы что-то сказать, аккуратно разливая кофе и отгребая бумаги в одну сторону, чтобы поставить чашки.       Белов задумчиво кивнул.       — Немного. Но я должен вернуться в Москву, там и закончу лечение. Я приехал попрощаться, Генрих. Я думал ты навестишь меня в госпитале, — добавил он.       Генрих старался не смотреть на его лицо, а только слушать. Голос напоминал о друге. Шварцкопф промолчал, потому что не знал, что сказать. Да, он действительно оттягивал второй визит, потому что осознание того, что его друг действительно советский разведчик нахлынуло на него странно и внезапно. Да, они несколько раз говорили об этом и были очень близки. Да, Генрих даже просил его назвать свое настоящее имя. И Иоганн всегда отказывал ему. Он узнал его только, когда кончилась война. И все равно как будто до конца не верил. Тогда в госпитале, среди русских, он сильно растерялся.       Генрих исподлобья окидывал взглядом фигуру его гостя, советские награды на гимнастерке, которые блестели в лучах заходящего солнца, проникшего в окно сквозь листву.       — Говорят, теперь ты большой человек? — услышал он вновь голос Иоганна и тихое звяканье чашки.       Шварцкопф кивнул.       — Да, много дел. Но я не подведу, — он наконец набрался смелости и прямо посмотрел в васильковые глаза Александра Белова. А затем протянул руку и дотронулся до его медалей. Он задержался в конце ряда и несильно ткнул пальцем в грудь.       — Вот здесь нужно повесить медаль за перевоспитание фашиста. Тебе дадут такую? Или даже орден, — неожиданно для себя зло сказал Генрих.       Шварцкопф снова встретился с тяжелым странным взглядом синих глаз Александра-Иоганна, в которых играло закатное солнце. Белов накрыл его руку у себя на груди и задержал в своей.        — Генрих, — тихо сказал он, — это все еще я, Иоганн Вайс, твой друг. Я очень хочу, чтобы так и осталось впредь.       Генрих покраснел и попытался освободиться. Гость мягко отпустил его.       — Друг не выбросит тебя из операции, хотя ты и доказал ему свою преданность не единожды, — горько ответил Шварцкопф после небольшой паузы. — Иоганн никогда бы не сделал так. Но для Александра Белова я, видимо, недостаточно хорош.       Он гневно смотрел на Белова, готовясь выслушивать тираду о правилах и инструкциях. Ведь Вайс был всегда так логичен, так безупречен, так по-немецки любил порядок. Но вместо этого Александр взял его за предплечье и просто сказал:       — Может, я был не прав, но я не хотел, чтобы ты пошел туда. Слишком уж много невинных жизней было на кону.       Генрих усмехнулся.       — Все твои товарищи пошли с тобой, а мне ты так и не смог довериться… как ты мог подумать, что я могу предать тебя там?       Белов отрицательно покачал головой.       — Глупец, — строго сказал он.       — Наверное. Фашист. Немец. Глупец, — тихо отозвался Генрих.       Белов дотронулся до резко заболевшего виска. Пол уходил из-под ног, он сидел как пьяный. Он хотел кричать на него и одновременно не находил слов, чтобы объясниться. Как можно было так думать? После того, как он рассекретил себя перед ним, поставил на кон все: свою жизнь, жизнь других невинных людей, свою миссию?!       — Иоганн Вайс был моим лучшим другом, и я любил его, — снова услышал он тихий голос Генриха, — но теперь он исчез. Мне казалось, я для него что-то значил…       Снаружи просигналила машина. Сергей напоминал о времени.       — Я люблю тебя не меньше Иоганна, а даже больше, — честно сказал Белов, внутренне усмехаясь и сравнивая свое воображаемое прощание с Генрихом, состоящее из крепких объятий, улыбок и обмена почтовыми адресами, и той неловкой драмой, которая происходила с ним на самом деле.       — Я должен идти, — сказал Белов, поднимаясь. — Можно я напишу тебе?       Генрих поднялся за ним, чтобы проводить.       — Не стоит.       Этот короткий ответ сжал внутренности Александра словно тисками. Он шел к выходу широкими шагами, и пол все больше раскачивался под ногами.       Генрих шел за ним и больше всего на свете хотел дотронуться до его плеча, развернуть к себе и упасть в объятья своего Иоганна. Но его друга на войне больше нет, потому что он был порождением самой войны и в этот раз умер совершенно точно и навсегда.       — Я не подведу, Александр, клянусь исправно работать на советское правительство сколько будет нужно и сделать все, что от меня зависит, — жарко убеждал Генрих по пути к выходу, зная, как раньше радовался Иоганн его успешной работе, и чтобы сгладить свои резкие слова. Пока он договаривал предложение, рядом сверкнула приятная очищающая мысль, которая была с ним довольно долго с самого начала войны — как только он наладит всю работу он покончит с собой как положено нацисту и гестаповцу. Все равно таким как он, даже немного искупившим свою вину, нет места в новом мире. И вот тогда наступит, наконец, полный порядок, чистое логическое завершение этой истории.       — Я напишу, — настойчиво и даже как-то зло сказал Генриху незнакомый властный офицер Красной Армии, оставляя последнее слово за собой. Генрих промолчал.       Водитель посигналил снаружи два раза более сильно и продолжительно.       Белов развернулся около самой двери и обнял Шварцкопфа, который ответил на объятья скованным деревянным жестом.