У мира нет новых идей. Старые люди совершают старые ошибки и пытаются выбраться из старых передряг, созданных старыми идиотами. Круговорот глупости из века в век приводит к краху то одной, то другой цивилизации. Человек вырастает сам над собой, чтобы вновь пасть. Остаётся лишь один вопрос: зачем пытаться что-то изменить, когда можно просто плыть по течению? В конечном итоге, наблюдать за крахом империй не менее увлекательно, чем за их подъёмом.
Эта вот считала себя «властительницей морей», умудрялась обманывать как обычных работяг, так и юную интеллигенцию, пока дряхлые толстосумы набивали карманы, танцуя на костях первых и игнорируя интеллект вторых.
Древний дух, смотревший на дымящийся и коптящий город с презрением и злобным весельем, чувствовал вокруг себя десятки смертей: мужчины с ножами под рёбра, женщины в послеродовой горячке, чахоточные девушки, наконец, дети, погибающие от переутомления, голода, бесконечных порок. Наконец он почувствовал вкус крови во рту. И какая же это была кровь! Гордость и честь, острый ум и ирония, много тёплых воспоминаний и ещё больше невыносимой горечи. По телу духа прошла болезненная дрожь. Перед глазами пронеслась его милая Сисси.
Эта женщина, покорившая его ещё молоденькой девушкой, на четыре десятка лет захватила всё его внимание, подчинила своей воле и вынудила бегать за собой словно собачонку. Она то хотела жить, то искала смерти. Оказавшись рядом с ним, заставила поверить древнее, очерствевшее существо в счастье, чтобы разочароваться и в этом, новом для неё мире – чтобы в очередной раз разбить Тоду сердце.
Она страдала рядом с ним не меньше, чем рядом со своим бесполезным муженьком и всё также из-за этой бездарности и его мамаши. В смерти, как и в жизни, её мучили воспоминания и раны, оставленные ими. А ещё – самый большой удар, тот, который она нанесла себе сама в самое сердце – смерть сына. Рудольф на тот момент уже давно переродился, и был четырёхлетним мальчишкой в одной состоятельной американской семье: Тод расстарался и подключил все вои связи. Вот только помимо прочего это обозначало, что Рудольф (теперь уже Джонатан) совсем ничего не помнил о прошлой жизни. Его мать не могла обнять его, поговорить, попросить прощения. Это не могло её теперь убить, но оттого лишь более безжалостно уничтожало. Потому, ровно через год со дня, как Сисси попала к нему в объятия, Тод погрузил её в глубокое забытье и второй раз за вечность переступил через свою гордость – попросил для своевольной и горделивой императрицы счастливой и мирной новой жизни.
Прислужники вырвали его из воспоминаний. Они тянули за рукава, стучали по плечам, заглядывали в лицо – спрашивали, кому из них он доверит забрать такую красивую душу. Тот властно взмахнул руками, отгоняя надоедливых валетов, и сам спустился на грязную улочку Лондона, ступая по следам прекрасной незнакомки.
Даже если бы он не чувствовал её кровь на своих губах, всё равно бы смог отыскать её даже на этой мрачной аллее. Яркие рыжие волосы до поясницы и мягкая, женственная, но в то же время быстрая и уверенная походка – таких нечасто встретишь.
Внезапно её шаг стал менее уверенным, а тело задрожало. Она замерла перед входом в Хайд-парк и глубоко задышала. «Неужели чувствует моё присутствие? Я же крайне осторожен». Но девушка уже собралась с силами и пошла через парк ещё быстрее, чем прежде. Совсем скоро они оказались рядом с домом, от которого пахло трагедией и смертью. Горечи во вкусе её крови стало ещё больше. «Интересно…»
Войдя в дом, они наткнулись на немолодого слугу. Глаза его были опухшими от слёз и бессонных ночей, но, при виде девушки, они просияли.
- Мисс Керью, добрый вечер.
Девушка подошла к слуге, взяла его за руки и горячо их пожала:
- Пул, здравствуй! Скажи, ты подумал над моим предложением?
- Простите, мисс, но я вынужден отказать. Кто-то должен присматривать за домом старого мастера, и потом… - голос старика стал ниже: - Это ведь ваша собственность теперь, и за ней тоже нужен уход.
Боль пронзила её тело, в словах зазвенели слёзы:
- Как бы я хотела, Пул, чтобы Джон этого не делал, чтобы не рвал себе душу и не ругался с судьями, отсуживая всё это в мою пользу. Я не побыла миссис Эммой Джекилл даже мгновение. Порой мне хочется, чтобы это мгновение было – чтобы я хотя бы побыла миссис Эммой Хайд!
Слуга схватился за сердце, а Эмма закрыла лицо руками:
- Прости меня, пожалуйста. Я, пожалуй, поднимусь к нему в лабораторию, мне там кое-что нужно.
И Эмма взлетела по винтовой лестнице, пытаясь убежать от мыслей, которые рвали душу на куски.
«Как много печали. Пожалуй, её время пришло даже позже, чем следовало бы».
***
Эмма вбежала в лабораторию погибшего жениха, заперла за собой дверь, опустилась на пол и горько заплакала. Кровоточащая рана в её душе, вновь разбереженная парком, домом и Пулом, болезненно ныла и не хотела успокаиваться. Тод, не в силах более терпеть эту душераздирающую сцену, положил руку на её плечо, забирая яркие, горячие эмоции, замещая их своими вечными холодом и безразличием.
Эмма обернулась, словно почувствовала его прикосновение, и вдруг взглянула прямо ему в глаза – словно видела.
- Генри? Генри, это ты?
Тод замер, не в силах даже с места сдвинуться. Огромные ореховые глаза на бледном усталом лице смотрели в пустоту с любовью и нежностью, пухлые, отливающие синевой губы дрожали. Эта измученная жизнью и людьми девушка была прекрасна даже сейчас. Тоду вдруг ужасно захотелось узнать, какой она была до…
- Генри, помнишь обещание, что я дала тебе в день нашей помолвки? Я поклялась, что буду рядом до самого конца?
«Неужели она…»
- Если бы ты дал мне быть рядом. Если бы позволил себе помочь, я бы тебя остановила… Или последовала за тобой в бездну. Но ты отгородился, не взял мня за руку, как бы долго и упорно я тебе её ни протягивала. Помнишь? Я не забыла. Всегда буду помнить.
Из кармана в её платье появилась потрёпанная книжица. Дневник.
- Я перечитала её несколько раз. Ты был гением, - она засмеялась теперь: - и немного безумцем. За это, мне кажется, я и полюбила тебя тогда, в первую встречу. Продолжать твоё дело я точно не смогу. Поэтому…
Она поднялась с колен и подошла к столу – там, где были спички и горелка. Поставила горелку в душевую и зажгла.
- Если у тебя не получилось – ни у кого не получится, дорогой мой Генри. – прошептала она, разрывая книжонку и скармливая её огню. – И я обещаю – мир не забудет твоё имя.
***
Этой ночью Эмма поздно вернулась домой и всю ночь видела странный сон: человек в чёрном фраке следовал за ней по пятам, не отступал ни на шаг, но и не трогал. Она знала, что незнакомец опасен, но не боялась его. Она знала: он не причинит ей вреда, наоборот даже – защитит от любой напасти. Поэтому-то она и проснулась свежей и отдохнувшей даже чуть раньше, чем планировала – в 5:50.
- Доброе утро, папенька.
- Здравствуй, любимая, ты так рано встала, не спалось?
- Вовсе нет! Просто сегодня много дел: встреча с архитекторами, потом с инвесторами…
Мистер Кэрью покачал головой, лишь этим выказывая неодобрение.
- Папа. – Эмма положила свою ладонь поверх отцовской: - Я люблю Генри и никогда не перестану. Больница для бедных в его честь – меньшее, на что я способна.
- Но как же…
- Я уже говорила, что буду рада испытать подобные чувства к кому-либо ещё. Обрести счастье, подарить тебе внуков. Но сейчас… Позволь мне исполнить данное ему обещание: делать то, что делал бы он – нести свет и счастье всем, кому представится возможным.
Кэрью глубоко вздохнул, и Эмма, зная, что разговор на сегодняшнее утро окончен, довольная собой, села за стол, налила кофе, взяла с подноса любимый джем.
Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд…
- Кстати, послушай-ка, что пишут: «в Хайд-парке нашли тела трёх мужчин. Предположительно, они и есть та самая банда, что терроризировала город последний месяц. Их смерть оказалась ещё более ужасающей, чем была жизнь: причину не может назвать ни один доктор, а к утру Скотленд-Ярд успел обратиться к пяти. Молодчики словно в один момент перестали дышать. Есть опасения, что это новая инфекция или неизвестный доселе яд. Мы будем следить за развитием событий…»
Через дорогу от особняка Кэрью стоял человек в чёрном фраке – человек из сна – человек из плоти и крови.
Он смотрел на Эмму, не в силах отвести взгляд.
