В обшарпанных декорациях

Альбом нашелся как-то нечаянно среди наваленного на старый советский шкаф хлама, который они закинули туда в самые первые дни обживания собственной квартиры, да так и не удосужились разобрать. Серёжа залез туда в поиске остатка новогодних украшений: мишуры и дождика, он был абсолютно уверен, что закидывал пакет с ними куда-то сюда. Стоя на шаткой табуретке, он подтянулся, заставив тяжёлое лакированное дерево издать натужный скрип, и стал свободной рукой шарить по завалу. Пальцы постоянно выхватывали что-то совсем не то: коробку со старой посудой, кажется оставшейся ещё со времён предыдущих хозяев, пакеты ненужных старых вещей, которые они хотели завести на дачу не то к себе, не то к Надеждиным, но видимо так и не определились, непонятно откуда взявшиеся лыжные ботинки, хотя единственный раз, когда они ездили на горный курорт, что он, что Женя катались на бордах, да и то на прокатных. Наконец рука уткнулась в мягкий шуршащий пакет, и, подробнее ощупав содержимое, Серёжа убедился, что именно это он и искал. И резко потянул пакет на себя. Возможно, если бы Серёжа подумал немного дольше перед этим действием, или если бы вложил в него меньше силы, все бы обошлось. Но пакет лежал не то чтобы сверху этой плотно запихнутой между потолком и шкафом кучи, и естественно потянул за собой ещё парочку увесистых предметов. Кое-как вцепившись в лакированное дерево, Серёжа зажмурился, слыша несколько громких бабахов. Шкаф качнулся, но не подвёл хозяина и выстоял. Прошла пара мгновений тишины, прежде чем Серёжа открыл глаза, громко выдохнул и медленно и аккуратно спустился с шаткой табуретки. Обведя глазами бардак, устроенный им, он хотел было обречённо вздохнуть, но тут взгляд зацепился за небольшую, но толстую книжку в кожаной обложке. И книжка, и обложка, и фотография, вставленная в эту обложку, были до боли знакомы и Серёжа подошёл, присел на корточки и взял её в руки, заботливо отряхивая от пыли. С фотографии на него смотрели два юных Ульянова и Ульянов постарше, сидящие за новогодним столом. По другую сторону камеры стоял, конечно, Константин. Открыв первую страницу, он окончательно сдался и не смог подавить улыбку. На специально напечатанных строках два почерка выводили надпись «Собственность Жени и Серёжи Ульяновых». А внизу страницы рукой того, совсем юного Серёжи была выведена аккуратная птичка. Он, кажется, тогда на всём такие рисовал. Серёжа перелистнул страницу и замер, рассматривая фотографии. Их было по две на развороте, и к каждой — какая-нибудь подпись. Вот, Серёжа выступает на трапеции на соревнованиях, фотограф поймал его прямо в полёте. Надпись соответствующая, Жениным почерком: «Это птица?.. Это самолёт?..» Следующая фотография сделана на кухне, Женя помогает Константину что-то готовить. Серёжина подпись внизу: «Хозяюшка растёт». Уже не помнилось, но что-то подсказывало, что за подобные слова он потом отхватил. А ведь посмотри на Женю на кухне сейчас и поймёшь, что слова то пророческие. Серёжа листал и листал, подолгу рассматривая каждую фотографию, читая их порой смешные, порой просто милые комментарии. Все фотографии были сделаны в один год, перед отъездом Серёжи в колледж. Они тогда решили, чтобы точно не скучать, сделать этот альбом в двух экземплярах. Судя по птичке на титульной странице — этот был его. А куда делся Женин никто из них, наверное, уже и не помнил. Вдруг Серёжу осенило. Если это альбом за тот год, значит и та самая фотография в нем быть должна. В торопях, будто боясь, что если не найдет её прямо сейчас, фотография куда-то убежит вместе со всеми воспоминаниями, он стал перелистывать страницы. Нужная нашлась достаточно быстро, примерно в середине книжки, в отличие от предыдущих разворотов, на этот как-то смогли уместить три фотографии: одну на одной странице, и две друг над дружкой на второй. Все снимки были групповые, все — лагерные. Первый год Серёжи в качестве вожатого. Весной он успел пройти месячные курсы и поехать в тот же лагерь, в который они ездили всегда, но теперь уже не в качестве отдыхающего. На тех фотографиях, что теснились на одной странице, они оба были со своими отрядами. Сверху — Сережа со второй вожатой, по совместительству лучшей подругой, Дашей и младшими, у которых они и вожатили. Снизу — Женя в рядах старшего отряда. А на третьей фотографии — лагерный костёр. Все сидят, устроившись на брёвнах, и смотрят на Женю, который играет что-то на гитаре. А Сережа — рядом, смотрит, слушает. Их лица обведены маркером, чтобы легче было найти среди толпы, и этим же маркером, Жениной рукой выведена подпись «Дураки», а снизу уже подпись Серёжина «дурацкие». А ведь они на той смене действительно много надурили. *** Свежий сосновый запах пропитывал воздух, где-то в отдалении слышалось течение речки, а над головой шумели, гаркая и хлопая крыльями, птицы. Беседка совсем у границы территории лагеря в последнее время стала Жениным излюбленным местом. Здесь было тихо, почти не слышно гула детских и взрослых голосов, поэтому гитара особенно хорошо звучала в гармоничном лесном шуме. Он мог бы петь и у себя в корпусе, он даже пел — ребята были не против, наоборот — все радовались подобной развлекухе. Но песни просили играть всё одни и те же, надоевшие и заезженные. Парни — обязательно что-нибудь из Цоя или Летова, девушки — Батарейку или Вахтёрам. А здесь можно было поиграть и свои песни, и просто любимые. Особенно Жене нравилось играть для своего постоянного слушателя, который сейчас, как обычно, на их встречу опаздывал. Лагерные мероприятия начинались только через полтора часа, сейчас у всех старших было долгожданное свободное время, а младшие тихо-мирно спали на тихом часу. Ну, по идее должны были спать, а по факту видимо так и не легли, потому что Серёжа, отвечающий за это дело, всё не приходил и не приходил. Женя, устав тренировать один и тот же перебор, откинулся на деревянную стенку беседки, обнимая гитару, и поднял взгляд вверх. Весь потолок был исписан маркерами, красками, где-то исцарапан гвоздём. Участники каждой смены старались оставить здесь напоминание о себе, или наоборот, напоминание себе будущему, который приедет на следующую смену, возможно, совсем уже другим человеком. Удивительное место — лагерь. Почти как маскарад. Подойди к каждому третьему из его отряда в его родной школе, и, Женя уверен, будет казаться, что общаешься с незнакомцем. В лагере все меняются. С людьми отсюда ведь обычно больше нигде не видишься, вот и можешь строить из себя кого захочешь. Женя вот очень хотел строить из себя кого-то более смелого. Взять и написать на крыше маркером, в самом укромном углу, чтобы точно не замазали и не стёрли «Серёжа + Женя». И обязательно Серёже показать. И сказать. Хоть что-нибудь сказать, потому что молчать уже достало. Но сейчас нельзя. Осталось всего полгода до Серёжиного отъезда, нельзя, чтобы они прошли под мрачным знаменем ссоры и обиды. Женя обязательно ещё всё скажет. Вот будет Серёжа уезжать и он ему вслед всё прокричит, и что любит, и что ждать его обязательно будет, на каждых каникулах и на каждых праздниках. Потому что не сможет без Серёжи всё это время. Никак не сможет. За размышлениями незаметно шло время, и вот до конца свободы оставался всего час. Женя уже подумал пойти помочь, вдруг сможет мелких как-нибудь запугать, чтобы уснули и отдали уже своего вожатого в Женино пользование, но раздались быстрые шаги и загнанное дыхание, а потом ступенька беседки жалобно скрипнула под подошвой старых кед и Женя обернулся на вошедшего. Он хотел было покорчить из себя обиженного, чтобы неповадно было так опаздывать, но, увидев раскрасневшееся от бега лицо оперевшегося на деревянный столб беседки Серёжи, не смог сдержать улыбку и прыснул. Тот смерил его обиженным взглядом, мол, «чего смеёшься, да, старость не радость, но старших, вообще-то, уважать положено» и убрал со лба прилипшую чёлку. — Мелочь жить не даёт? — сочувственно, но с все той же насмешливой улыбкой спросил Женя. Серёжа кивнул, плюхаясь на скамейку. Он мог бы сесть напротив, так было бы удобнее — и гитара не мешается, и к собеседнику лицом, но Серёжа приземлился рядом с Женей, устало утыкаясь лбом в его плечо. — Прости, что опоздал, — проговорил он, поворачивая голову и теперь устраиваясь на плече Жени щекой, — Варька всё никак успокаиваться не хотел. Мы его два раза в комнату обратно отправляли. Сейчас вроде успокоился слегка и Даша меня отпустила, обещала за остальными сама присмотреть. — Мировая женщина, — уверенно сказал Женя. — Это точно, — согласился Серёжа и вздохнул, а потом тихо, почти шепотом, попросил, — Сыграешь мне что-нибудь? Стрыкало, например, м? — Что тебе, Всё решено что ли сыграть? — проворчал Женя, но гитару всё же поудобнее перехватил, а Серёжа, не отодвигаясь, только прижался ближе к стенке беседки, чтобы меньше ему мешать. — Не, давай лучше Дешёвые драмы, — предложил Серёжа, а Женя согласно промычал, быстро пробегая пальцами по струнам, вспоминая аккорды. Вот наконец руки замерли на первом Am, Женя тихо вдохнул и запел, ударяя рукой по струнам. С его плеча подпевал тихий, но ровный и чистый голос Серёжи. — Мы так любим дешёвые драмы, с непродуманными диалогами… — и снова Женя подумал о том, что это похоже на лагерь — свой маленький мир, своя постановка, где каждый находит себе роль и отыгрывает всю смену, пока не выедет за ворота на автобусе обратно домой. — От бульварного прячемся шума, в обшарпанных декорациях, — здесь Жене показалось, что он услышал улыбку в Серёжином голосе. Наверное, тоже понял всю иронию этих строчек в их нынешнем положении. Сидят в обшарпанной старой беседке, прячась от всех остальных жителей лагеря. — Сцены ревности, сцены разлуки, мы готовы, мы с текстом сверились, — это им ещё только предстоит, подумал Женя и грустно улыбнулся, — Мы как будто не знали друг друга, мы как будто случайно встретились. Не то, чтобы они разыгрывали перед лагерем, будто совсем друг друга не знают. Просто если бы кто узнал, что Женя и Серёжа — сводные братья, слух бы сразу по всему лагерю пошёл, и к Жене наверняка стали бы приставать девчонки со своими глупыми просьбами выспросить о них у Серёжи или рассказать о нём побольше. Женя своим делиться не хотел, поэтому одна мысль о таком ему претила. Пусть сами Серёжу своими вопросами и флиртом засыпают, он в этом участвовать не собирался. И ведь засыпали… — Скорей бы все кончилось, и мы забудем свой текст и разъедемся по домам, — на самом деле, чем ближе становился отъезд Серёжи, тем больше Женя думал, что домой совсем не хочется. Потому что дом без Серёжи казался априори неправильным. Потому что Серёжиным домом он больше не будет, — Чтоб в кадр попали опять не те люди, которых хотелось бы видеть нам. — Давай, поцелуй меня нежно насколько, ты можешь, слезу вытри рукавом, — Жене почудилось, будто голос рядом стал сильнее, увереннее, громче, будто правда имел в виду, чужие руки вдруг осторожно, будто боясь спугнуть, обняли за талию. Женя чувствовал, что к лицу приливает кровь, но признавать это не хотел. Серёжа всегда был прилипчивым, но к Жене особенно. И иногда это слишком смущало, заставляло видеть то, что хотелось, а не рассуждать здраво, — Пусть старые камеры вечно рвут плёнки, мы сможем сыграть это заново. — Искусственых слёз нам хватает, но вроде, надо плакать, а мы улыбаемся. Может быть эти роли нам не подходят, и зря мы так сильно стараемся, — голос на плече снова перешёл на шепот, словно боялся слов, которые может сказать, но это ведь просто песня, верно? Чего боятся? А потом вдруг стал вкрадчивым, почти с пения перешёл на обычные слова, — Пообещайте, что наши герои в конце останутся счастливы. — Мы так любим дешёвые драмы, со смешными проблемами нашими, — гитара почти притихла, Женя лишь осторожно перебирал струны, песня подходила к концу, — Да играем мы препогано… — Зато любим по-настоящему, — уже определенно четко, без мелодии произнес Серёжин голос и Женя замер. Серёжа снова спрятал свое лицо в чужом плече, продолжая крепко обнимать. Женя осторожно повернул голову, убирая руку с гитары и проводя по кудрявой макушке. — Серёж?.. — М? — приглушённо донеслось из плеча, но голову Серёжа так и не поднял. Они сидели в молчании, наверное, не меньше минуты. Вдруг он вздохнул, немного меняя положение головы, чтобы было удобнее говорить, — Надо было Всё решено просить, да? Там всё очевиднее. Женя вздрогнул, не то от слишком внезапной в напряжённой тишине реплики, не то от смысла сказанных слов. Он отложил гитару, повернулся, и взял голову Серёжи в свои руки, поднимая её с плеча. Тот неловко поднял взгляд на Женю. Снова воцарилась тишина. На это раз ее разорвал Женя. — Ты дурак? Ответ он получил незамедлительно. — Дурак. Не злись только, ладно? Не люблю, когда ты злишься… Женя истерично усмехнулся. — А остальное значит любишь? Серёжа кивнул. — Люблю. — Действительно дурак. И в следующую секунду он крепко притянул Серёжу к себе, обнимая и утыкаясь носом куда-то в шею. Тот не растерялся, тут же обнимая Женю в ответ. Они прижались друг к другу и сидели так, пока по громкоговорителям не раздалось объявление общего сбора. Серёжа нехотя расцепил руки, отстраняясь, и поднял их чтобы погладить Женино лицо. Он нежно провёл пальцами по скулам, щекам и подбородку, а потом приблизился, осторожно и быстро прикоснувшись своими губами к губам напротив. Женя снова почувствовал, как краснеют щеки, но решил, что этого ему совсем не достаточно, поэтому положил руку Серёже не шею, притянул к себе и снова поцеловал, так же просто, но дольше, желая напитаться чужим теплом, чтобы меньше скучать, когда Серёжа снова пойдет нянчиться с младшим отрядом. Когда они отодвинулись и посмотрели друг на друга — хором рассмеялись. Они выглядели, как два всклокоченных воробья: раскрасневшиеся, с растрепанными волосами и слегка сбитыми футболками. Но зато счастливые. *** Серёжа очнулся от воспоминаний, когда защёлкал, открываясь, замок входной двери, а после раздался и хлопок. Он обернулся и увидел вошедшего Женю, с гитарой на перевес, непонимающе разглядывающего своего парня, сидящего посреди разбросанных в беспорядке вещей и, кажется, плачущего? — …Привет? Что случилось? Ты упал? — он поставил гитару у входа, быстрым обеспокоенным шагом приближаясь к Серёже и присаживаясь рядом с ним. Тот покачал головой, улыбаясь и показывая Жене фотографию, — Это кто? — Дураки, — смеясь ответил Серёжа, наблюдая за тем, как взгляд Жени проясняется и на лице у него появляется улыбка. — Ага, вижу, — проговорил он, проводя пальцами по фотографии, — Тут подписано.