я твой любимый ученик?

гриша не понимает в какой момент всё пошло не так. гриша не хочет знать. у зайцева пиздец в жизни по всем фронтам, каждодневная порция дерьма, в которое его окунают с головой, пока задыхаться не начнёт и выть беспомощно, и он не уверен, сколько продержится ещё. держится пока. может. у зайцева каждый шаг — с трудом, проклинает себя за то, что родился (таким), проклинает мать за то, что вовремя не сделала аборт. у зайцева единственный друг, воспринимающий его адекватно, и больная любовь — к вене южину, который помешан на библии, который постоянно говорит-говорит-говорит: про бога, спасение грешных душ, какой-то долг, что у них всё получится, если гриша поверит. гриша верит, кажется. а ещё он уверен, что шансов — ноль. ему со своей влюблённостью хоть с обрыва в колючие кусты роз, чтобы порвать всю одежду, кожу, сердце, лишь бы не было так больно, залезть на стенку, сточить ногти и пальцы о ржавый кафель, но заглушить. нельзя. конец ему. — я всё, что угодно готов сделать ради господа. даже погибнуть. а ты? — ну я тогда тоже. я вообще-то, для тебя всё сделаю. зайцев и половины сказанного южином не понимает, но продолжает внимать, учиться и пытаться понять. продолжает в гости украдкой приходить, чтобы быть ближе. веня пускает. — библия есть меч, который проходит сквозь людей. некоторые выстаивают, другие падают. гриша, прихрамывая, таскается за веней туда-сюда, в глаза смотрит преданно и верно, как ебаная собака, и так, и сяк намекает, но тот не видит, не замечает. или не хочет видеть. гриша знает, как веня отреагирует, если узнает. нельзя. конец всему. веня забирается с ногами на подоконник пред закрытым досками окном, взмывает руками ввысь, вещает о чём-то с таким трепетом, будто от этого зависит вся его жизнь, что-то цитирует, ещё, ещё и ещё, а гриша пялит на него влюблённо, его мелко трясёт, он щурится от тонкой полосочки света, падающей прямо на лицо, не отсаживается, почему-то. — это всё потому что ты не веришь. не веришь, гриш, понимаешь? всё от нелюбви к богу. — я.. я верю, вень. правда. впервые когда веня аккуратно, будто боится чего-то, кладёт свою горячую ладонь ему на оголённую ногу, гришу бросает в жар, потом — из огня в ледяную воду, он давится кислородом, затем — своими мыслями. не сопротивляется, хотя, наверное, стоило бы. гриша знает, что это сюр, инвалидность на всю жизнь и бог никакой ему поможет, но искренне хочет верить, что веня поможет. или он вене. во второй раз просит дрожаще-умоляющим сам, просто стягивает брюки, смотрит своими светлыми так, что под сердцем начинает щемить, забирается на парту, сводит ноги, как девчонка, и южина обнимает. думает, зря. веня и не против-то, в общем. — я твой любимый ученик? — ты мой единственный ученик и, да, любимый. зайцев весь изнутри светится от надежды и счастья, оголяет ряд зубов, веня на него всё так же холодно смотрит. веня сам из льда сделан, из мертвечины, но гриша уверен, ему есть что спасать. целует его резко, прижимается губами на несколько секунд, а потом встречает пару недоумевающих — читать охуевающих — глаз, пятиминутное молчание и десятиминутную лекцию «что такое хорошо и что такое плохо». гриша отвлекается, начинает читать протянутую веней помятую миниатюрную библию. конец. аминь.

— за что, вень?