Бритва, лежащая на стойке, поблёскивает ярким переливающимся серебром на фоне чёрной мраморной плитки, её отточенное лезвие ловит падающий на неё свет и превращает в обжигающую искру света. Это заставляет Уилла нахмуриться.
Он проводит рукой по лицу, поворачиваясь, чтобы посмотреть на своё отражение в зеркале над раковиной. Оно богато украшено и прекрасно, как и всё остальное в их доме в Вене, крупная рама покрыта золотом и драгоценными камнями, а хрустальная поверхность отполирована до совершенства. Ганнибал никогда не соглашается на что-то меньшее, чем лучшее из лучшего.
Они пробыли в Вене недолго — всего несколько недель. Куда бы они ни пошли, они остаются всего на несколько недель, прежде чем паранойя и осторожная бдительность побуждает их отправиться в другое место. Лондон, Рим, Париж, Прага. Большинство из них были местами, которые Уилл просил посетить, и поскольку Ганнибал склонен потакать ему во всём, именно туда они и отправлялись.
Вот почему Уилл согласился на вечер в Венской государственной опере, хотя он никогда особенно сильно не любил оперу. Он полагает, что есть что-то прекрасное и утончённое в человеческих голосах, взмывающих и стремящихся к совершенству, в следовании за печалью трагедии, выходящей за рамки языка и лирики. Но его смущает не столько сама опера, сколько всё то, что её окружает.
Независимо от того, насколько мало времени они находятся в городе, Ганнибалу всегда удаётся слиться с высшим обществом, очаровать женщин и мужчин в шелках и бархате, и расположить их к себе проницательной колкостью или изысканно декламируемой стихотворной строкой. Они практически падают к его ногам, и, хотя Уилл никогда высоко не ценил внимание других, Ганнибал полностью наслаждается этим.
Он может быть отстранён и слегка надменен, но окружённый восторженными воздыхателями и позёрствующей аристократией, но иногда Уилл думает, что Ганнибалу здесь самое место. Он мастерски удерживает равновесие на натянутом канате вежливости, легко проходя по нему; демонстрирует свои преимущества, не выглядя высокомерным, делает комплименты, не выглядя подобострастным.
А Уилл — ну.... Он – это
он. Неприветливый, сдержанный и каждый раз встречаемый учтиво-дразнящими голосами, вроде
«Вот ты где, мы уже начали подшучивать над ним по поводу его воображаемого мужа».
К его чести, он действительно
старается. Он держится за руку Ганнибала и пытается улыбаться. Он избегает зрительного контакта, но протягивает людям руку для пожатия. Он ведёт вежливую беседу и справляется с ответами на их прощупывающие вопросы о том, кто он такой и откуда. И несмотря ни на что, люди всегда удивляются, когда видят его. Потому что кто-то вроде Уилла может быть с кем-то вроде Ганнибала.
Он списал это на полное отсутствие социальных навыков, американский акцент и, в свете недавних событий, бороду.
Что возвращает его к бритве.
Он вздыхает, поднимая её. Он перестал бриться где-то между окончанием колледжа и поступлением в полицию; он выглядел как чисто выбритый ребёнок, простодушный и добродетельный, и совсем не похожий на того, кем должен был быть кто-то вроде него. Ему это стало нравиться, он даже начал ценить щетину, которая была на его лице, словно постоянная тень, за которой он прятался.
Но потом одна женщина на гала-концерте в Женеве сказала Ганнибалу своим девичьим, снисходительным голосом:
– Почему ты никогда не говорил нам, какой у тебя
суровый муж!
И Уилл тут же решил избавиться от бороды, как только они покинули город.
Только теперь он колеблется.
– Уилл? – голос Ганнибала звучит приглушённо из-за двери, слабо просачиваясь сквозь щели. Он подпрыгивает, бритва чуть не выскальзывает из его пальцев, когда он полуоборачивается, умудряясь поймать её за лезвие.
– Я почти закончил, - отзывается он, морщась, когда чувствует, как лезвие бритвы разрезает его кожу, рисуя аккуратную красную линию сбоку от пальца. Он положил его в рот, с сожалением слизывая кровь и вытирая лезвие бритвы полотенцем. Ну, по крайней мере, теперь он знает, что она достаточно острая.
Положив её на стол и плеснув водой на лицо, прежде чем он успеет передумать, он берёт бутылочку с кремом для бритья, стоящую рядом с раковиной, не давая себе времени на колебания. Он всё равно хмурится, когда влажная бритва оставляет после себя полосы чистой, гладкой кожи, говоря себе, что, если Ганнибалу это не понравится, он всегда сможет отрастить её достаточно скоро.
Закончив, он выпрямляется, откладывает влажное полотенце в сторону и, случайно взглянув в зеркало, покусывает нижнюю губу.
Он был прав; он выглядит как ребёнок, молодой и простой. Это ещё больше подчеркивается копной каштановых кудрей, которые он отпустил, и абсолютно чёрным смокингом, он хмурится, глядя на своё отражение. Что ж, по крайней мере, ему не грозит опасность прослыть
суровым.
Потеребив галстук-бабочку в последний раз, он поворачивается, открывает дверь и выходит оттуда как раз в тот момент, когда Ганнибал входит в комнату с двумя бокалами вина в руках.
— Уилл, - говорит он, - ты...
Затем он останавливается и пристально смотрит.
Уилл никогда не видел, чтобы Ганнибал по-настоящему терял дар речи от чего-либо; он всегда вооружён тем, что ему есть, что сказать: что-то колкое, или умное, или опасное, или, возможно, всё вместе; у него всегда припрятаны и готовы слова на любой случай. Он подбирает их тщательно и мудро, но не менее быстро.
Но на этот раз Уилл думает, что, возможно, он действительно застал его врасплох, и это осознание столь же приятно, сколь и тревожно.
– Тебе не нравится? – он смущённо проводит рукой по щеке, кончики его пальцев касаются непривычно гладкой кожи. Он чувствует себя странно обнажённым.
Словно очнувшись от транса, Ганнибал моргает, выпрямляется и на мгновение поворачивается, чтобы отставить бокалы с вином на столик у кровати. Он сокращает расстояние между ними двумя длинными шагами, и мгновение спустя его пальцы переплетаются с пальцами Уилла, которые всё ещё нерешительно лежат на его собственном лице.
– Нравится, - тихо говорит он. – Ты сделал это для меня, Уилл?
– Я… – он сглатывает внезапно пересохшее горло. – Да.
Его взгляд смягчается, когда он нежно проводит большим пальцем по изгибу щеки Уилла. Он ничего не говорит, его глаза блуждают по лицу, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждую его черточку. Уилл знает, что он уже это сделал, но сейчас это что-то другое. Не просто его взгляд, но и признательность, будто на исповеди. Потому что Уилл может поменять себя для него в каком-то виде, пусть даже ненадолго и незначительно.
– Ты выглядишь невероятно, – наконец говорит Ганнибал. – Как будто бы ты не реален.
Он чувствует, как жар приливает к его лицу, и заставляет себя не отводить взгляд, когда глаза Ганнибала встречаются с его. В какой-нибудь другой вечер, возможно, раздался бы смех, они бы шутливо отмахнулись:
«Что ж, теперь никто в радиусе мили определённо не назвал бы меня суровым». Но не сегодня; сегодня вечером есть только тихий выдох, трепет ресниц, наклон в прикосновении к его лицу.
Он поднимает лицо, глаза закрываются, когда Ганнибал наклоняется. Их губы сперва просто соприкасаются – осторожное лёгкое прикосновение, которое, тем не менее, посылает искры ощущений по его нервам. Их губы соединяются мягко и медленно, в сладком поцелуе с сомкнутыми губами. Несколько секунд он парит в блаженстве, прижатый к Ганнибалу, и его запах наполняет его чувства, когда он вдыхает – гвоздика, вино и кровь.
Они медленно отрываются друг от друга, и Уилл не может сдержать тихий вздох, который вырывается у него; он чувствует, что почти пропитан всем этим: жаром, близостью и интимностью, сладкими словами, произносимыми шёпотом, и отчётливыми прикосновениями, задерживающимися на податливой коже. Захваченный течением, беспомощно сдавшийся его притяжению, он позволяет ему унести себя прочь, закрывая глаза и отдаваясь прикосновениям Ганнибала.
– Зависть будет следовать за мной по пятам сегодня вечером, когда ты будешь рядом со мной, - говорит Ганнибал, и Уилл открывает глаза достаточно для того, чтобы закатить их со смехом.
– И шёпот, что ты затащил в постель молодого парня, – он откидывает голову назад. – Я всегда думал, что выгляжу как ребёнок, когда чисто выбрит.
– Вряд ли, – говорит Ганнибал. – Возможно, я бы провёл сравнение с
Давидом. Или
Юношей с корзиной фруктов.
– Конечно, ты бы так и сделал.
– Ты восхитителен, Уилл, – он оставляет поцелуй на подбородке Уилла. – Я испытываю искушение сообщить опере, что мы не сможем прийти на представление, и оставить тебя наедине с собой на всю ночь.
– Ты с нетерпением ждал этого несколько недель, - говорит Уилл, хотя ход его мыслей ускользает в сторону, даже когда он произносит это, срываясь с рельсов от ощущения тёплых губ, смыкающихся на чувствительной коже в ложбинке на его шее. – Ты так много потратил на билеты и на ужин...
– Я обнаружил, что сейчас не могу видеть в этом ничего даже отдаленно важного, – его дыхание скользит по изгибу щеки Уилла и он дрожит. – Ганнибал...
– У нас ещё есть время до ужина, – пренебрежительно говорит он, и мгновение спустя Уилл обнаруживает, что его отвели назад, задние части его коленей касаются края кровати, и он раскинулся на ней. Он едва успевает сделать вдох, как Ганнибал оказывается рядом с ним, пальцами ослабляя узел его галстука, прежде чем наклониться, чтобы поцеловать, и всё, что Уилл может сделать, это рассмеяться и притянуть его к себе.
*****
– Мне нужно чаще бриться, если это то, что я за это получаю, – говорит Уилл, поднося бокал вина к губам и делая глоток. Он терпкий и мускусный, с нотами дуба и цитрусовых.
– Если бы я знал, то сделал бы это давным-давно.
Часы уже давно пробили шесть, но они не сделали ни малейшего движения, чтобы встать из-под вороха одежды и простыней, в которое превратилось постельное, всё ещё полураздетые, с потом, ещё остывающим на их разгоряченной коже. Ганнибал распахнул окно несколько минут назад, и оно впускает в комнату быстро сгущающийся вечер, слегка пахнущий сигаретным дымом и влажной землёй после дождя.
– Почему ты вообще перестал? – Ганнибал покачивает по кругу вино в своём бокале. Отражающийся свет сделал его похожим на кровь в полумраке.
– Я учился на офицера полиции, – Уилл откидывает голову назад, закрывая глаза. – Я должен был выглядеть соответствующим образом. Я не мог выглядеть как свеженький семнадцатилетний подросток, отстаивая закон и защищая людей, только не в том случае, если хотел, чтобы меня воспринимали всерьез.
– Нет, – соглашается Ганнибал, - но было бы некое поэтическое несоответствие в жестоком правосудии, совершаемом с таким ангельским ликом.
– Ты имеешь в виду убийство Хоббса.
– И всё, что было после, – он подносит бокал к губам. – Ты скрывал такую простодушную невинность.
– Которая теперь будет висеть у тебя на руке и улыбаться твоим австрийским друзьям из высшего общества, – он потягивается, отмечая, что глаза Ганнибала оценивающе следят за движением вверх. – Да тебе повезло.
– Мне действительно повезло, – он притягивает Уилла к себе для последнего поцелуя, прежде чем встать. – Я видел
«Фауста» раньше, несколько раз. Возможно, мы могли бы ускользнуть до антракта, пока все ещё сидят.
– Что, одного раза было недостаточно? – он приподнимает бровь и начинает одеваться, и краем глаза ловит вспышку улыбки Ганнибала, когда тот завязывает галстук вокруг шеи.
– Только не сегодня.
– Ты убеждаешь меня начать бриться каждое утро, – бормочет Уилл и слышит улыбку Ганнибала в его голосе, когда он притягивает его ближе, мягко отводя пальцы Уилла в сторону и начиная тщательно завязывать галстук.
– Я надеюсь на это, дорогой Уилл, – говорит он.
*****
Один антракт, два званых ужина и четыре оргазма спустя Уилл решает, что быстрое бритьё один раз по утрам безусловно стоит того.
