Когда ты был Моцартом

Фло припарковался на обочине и некоторое время сидел, сжимая руки на руле. Будто это могло как-то помочь. Сейчас он не имел права рассчитывать даже на помощь Господа. Наконец он сделал вдох, как делал всегда перед выходом на сцену — его личный маленький ритуал — стянул очки и, бросив их в бардачок, отстегнул ремень безопасности и достал телефон. На удачу набрал: «Выйди на улицу». Отправил в WhatsApp, потому что Микеле все время зависал там со своими родственниками. В целом затея была, конечно, безумная. Но от того сердце дрогнуло и покатилось с горы, когда на крыльце возникла знакомая фигура, сбежала по ступенькам и прямо по траве прошла к автомобилю. Через мгновение Микеле уже плюхнулся на соседнее сиденье и, прикрыв за собой дверь, внимательно посмотрел на Фло. Он был в мягких домашних штанах, старой футболке и всклокоченный больше обычного, как будто после сна. — Что случилось? — он был действительно очень удивлен. И даже немного растерян. Должно быть, короткое сообщение застало его врасплох, и только благодаря этому он повёлся. Это была настоящая удача. Испытывая ее ещё раз, Фло сказал: — Пристегнись. Но во второй раз уже не сработало. Микеле покачал головой. — Нет. Я обещал ей, что выйду только на минуту. И не объяснил, куда. Если хочешь что-то сказать — говори здесь. В окне дрогнула штора. Фло понял это по слабому колебанию света. Когда он сделался таким чувствительным? Или, правильнее было бы спросить, когда он стал таким бесчувственным?.. — Микеле, послушай, — начал он быстро. — В последнее время я как будто был занят не своим делом. Жил не своей жизнью. — Причем здесь я? — спросил Микеле, хмурясь, будто ожидал потока обвинений. — Хочу, чтобы ты узнал это первым. — С каких это пор? Не стоило беспокоиться, я подписан на тебя в Instagram. Как и 70 тысяч других людей. — Не обо всём можно рассказать в Instagram. — Разве? Разговор, конечно, не складывался. Не стоило размещать публично ту песню, он думал сделать как лучше — будто случайно проговориться о своей любви перед тысячами свидетелей — а вместо этого выставил себя посмешищем в единственных глазах, которые для него действительно много значили. И эти глаза смотрели сейчас на него с далеко не тем выражением, которого он втайне ждал. Снова дрогнула занавеска. Она, конечно, узнала его машину. Наверное, с ума там сходит. Сейчас выскочит и скажет Микеле возвращаться домой. И Микеле послушается — потому что его ничто здесь не держит, кто они друг другу? — Послушай, я думаю, может быть, музыка — не моё, — сказал Фло, решив про себя, что будет использовать все свои шансы до последнего. — Может быть, стоило раньше попробовать себя в чём-то другом. Стать краснодеревщиком, например. Или садовником. Ещё не поздно. — Долго думал? — спросил Микеле. — Да, — ответил Фло честно. — Я музыкант столько лет, сколько себя помню. Но я не был счастлив в музыке… после «Моцарта» — ни разу всерьез. Я поменял жизнь, страну, стиль… всё! Но по-прежнему как будто остался в том дне, когда… Ему не хватило дыхания. Микеле понял — он видел это — и отвел взгляд. Его знакомый профиль казался единственной правильной величиной в мире произвольного хаоса. — К чёрту всё, — сказал Фло. — К чёрту музыку. Я уж наверное смогу без неё прожить. Но без тебя… не уверен. Это было рискованно, но времени оставалось в обрез — только идти ва-банк. — Зачем ты говоришь мне это? — спросил Микеле глухо. — Где твой обещанный альбом? — вернул вопрос Фло. — С чего тебя это волнует? — Если в этом нет ни одной причины, связанной со мной, скажи, и я уеду. Микеле отвернулся. Фло протянул руку, касаясь его плеча. Позволил себе самыми кончиками пальцев дотронуться до открытой кожи в вырезе футболки. — Ты — всё, что было мне дорого. Что делало меня счастливым. Я стал другим человеком сейчас. И сам не уверен, что хотел бы быть с тем, кем я стал. Я ведь сначала отказался от концерта в «Nai'a Village». Ты знаешь? — Да, я знал. Ноэми сказала мне. Поэтому я был удивлен, когда увидел тебя, — Микеле не повернулся, но и руку не сбрасывал. — Только удивлен? — Фло чуть-чуть сместил пальцы. Он знал, Микеле раньше нравилось, когда он трогал его так. — Микеланджело. Посмотри на меня, пожалуйста. Он дождался неохотно поднятого взгляда и сделал вдох перед новым, последним, погружением. — Я делал тебе больно. Я чувствовал это. И тоже терял почву… Но думал, надо немного перетерпеть, и я встану на ноги твердо. А вместо этого… Прости меня. Я каждый день ощущаю вину: просыпаюсь с мыслью, что мое счастье — всё дальше в прошлом. Может быть, тебе станет легче. — Ты действительно думаешь, что твоя боль — то, что мне нужно в качестве извинения? — откликнулся Микеле. Фло потянул его за руку и приложил ладонью к своей груди. Сердце колотилось так, будто захлёбывалось кровью, но он хотел этого: хотел, чтобы Микеле слышал. — Я не смогу вернуться к музыке… к настоящей музыке… пока между нами это молчание, — едва сдерживая слезы, сказал он. — Ты не бросал музыку, — возразил Микеле слабо. — Ты знаешь, о чём я. Когда я тебя встретил, ты был Моцартом. — Ты тоже был, Флоран. — С той разницей, что ты им остался. Кровь внутри всё билась и билась, то звонко, то глухо. Он разжал пальцы. Рука Микеле безвольно соскользнула вниз: он ещё сопротивлялся — себе, но не Фло. — Закрой глаза, — попросил Фло. Мягко дотронулся до его щеки. Микеле шевельнулся, будто хотел уйти, но нет — он просто пересел удобнее и послушно опустил ресницы. Фло наклонился вперёд. Он, конечно, помнил всё. С первого дня. Этот изгиб рта, свое сумасшедшее сердцебиение… Хотя уже столько лет прошло… Микеле открыл глаза. И разомкнул губы. Фло испытал сразу подряд испуг, благодарность и возбуждение. Они всё ещё делали это почти целомудренно. Но когда горячо заныло в груди — а потом и ниже — он углубил поцелуй. Раньше так уже много раз бывало у него — нет, не у него — у того, прежнего Фло, который был счастлив. Микеле отстранился, улыбаясь. Золотые волосы обрамляли его лоб и щеки, как на картинах эпохи Ренессанса. И все его черты носили на себе отпечаток ренессансной красоты, той, которая так редко являлась теперь в мир, оставаясь лишь воспоминанием на полотнах в музее. — Подожди меня здесь, — сказал он. Его губы покраснели от поцелуя. От их поцелуя. Этого у них не было уже много лет. Фло сам не знал, как он мог так жить. Как долго ему пришлось прятаться от себя. Микеле хлопнул дверью. Фло посмотрел, как он идет к дому, и откинулся на спинку кресла. Он был одновременно взволнован и опустошен. Ему требовалось прийти в себя даже чтобы просто тронуться с места. Даже если это было всё. Но в поцелуе ему послышалось обещание. Он не знал, сколько сидел так. Время исчезло — да имело ли это значение, по сравнению с тем, сколько его было растрачено впустую прежде? Дверь вновь открылась — Микеле забрался в салон. Он был теперь в джинсах с неизменными дырками и в слоях футболок. Брови его были нахмурены, как будто после неприятного разговора, но выглядел он решительно. Фло смотрел на него, как некоторые грешники с картины о Втором Пришествии смотрят на сияющий столп, из которого появляется фигура Спасителя. — Куда ты хотел поехать? — спросил Микеле, пристегиваясь. — Я готов. Фло понятия не имел, куда. Он рассмеялся — может быть, это вышло немного нервно — и дал по газам. Только через несколько кварталов до него дошло, что противный писк в салоне — это сигнал системы безопасности. На светофоре он остановился и наконец пристегнул свой ремень. Руки дрожали, и он поспешно вернул их на руль. Микеле видел все это и, ничего не сказав, включил радио. Пела Мирей Матье, и Микеле, который никогда не мог остаться в стороне от хорошей музыки, через некоторое время стал подпевать. Пространство постепенно наполнялось его присутствием — и оживало. Фло вдруг вспомнил об их любимом отеле. С уютными номерами и отличным итальянским ресторанчиком на первом этаже. Во всяком случае, им там было хорошо. Несколько раз. Может, даже несколько десятков раз. Они тогда не считали. Вообще, хорошо было везде. Там, где Микеле. Не отводя взгляда от дороги, Фло нашёл его руку и сжал, ладонью к ладони. Он знал откуда-то, что сегодня всё получится. А значит, наверное, и завтра. И всегда.