Глаз бури

Концерт начинается и заканчивается громкими апплодисметами. Крики раздаются со всех сторон. Арт неоднократо становился свидетелем этого экстаза, и каждый раз думал, может ли быть ещё лучше? Сцена для него — как отдельный мир, одновременно очень личный и очень открытый, как одинокая хижина в глухом лесу без оконных рам. Он выходит сюда и обнажает душу со смелостью, которая покидает его, как только он уходит за кулисы. Там, где нет людей, их восхищённых взглядов и криков, он погружен в совсем другие мысли. Это полярный холод, который пронизывает до костей. Это голод, который не уходит даже после двух размороженных сэндвичей. Это импульсивное желание потрогать каждый стол и стул, пластиковый стаканчик с холодным пакетиком в нем, каждый угол в гримёрке и каждое зеркало на предмет реальности. Все вокруг покрыто невидимым инеем. Пол не смотрит в его сторону, а куда-то себе в ноги, стаскивает с себя свитер и жалуется на жаркие софиты, что лупили в глаза на сцене. А Арт проглатывает свою потаенную любовь к этому испепеляющему теплу, как и желание вернуться, туда, где его ждут и любят. Он берет высокие ноты — и взлетает вместе с ними в небо. Он не здесь. Арт пропал в мире шелковой поэтики и бархатистых струнных переливов. Пол как будто вытаскивает вилку из розетки, как только они уходят. Ему будто стыдно за то, что он поет. А ведь на сцене он сияет ярче солнца. Саймон для Арта не меньше, чем путеводная звезда. Но сравнение не без горького привкуса — от него порой зависит слишком много, и Гарфанкелу приходится забыть о своих амбициях и идеях на импровизацию. Он позволяет себе раз или два поэкспериментировать, но как лбом бьётся об ритмические стены. Руки так и чешутся урвать кусочек этой власти, которую Пол имеет над песнями. Но, как уже стало ясно, Арт обожает тепло софитов, а Пол их терпеть не может. Он останется при своем, практически никогда он не сдает позиций. Даже во время споров он чаще выигрывает игру в гляделки, и дольше держит маску безразличия. Кричать каждый из них горазд, но сила и скорость возникновения вспышки всегда разная. Арт держался изо всех сил, чтобы не взорваться. Его обдавало холодом рядом с Полом. Пол забирал что-то у него, такое незримое, но важное, причем совершенно незаметно. Шутка за шуткой, он высасывал что-то живительное в воздухе, которым они дышали, оставляя Арту все меньше и меньше места на разворот. И, вот, уже завязываются тугие узлы на его худых запястьях… Гарфанкел помотал головой, чтобы избавиться от ужасного наваждения. Нет, это не та дружба, которая была между ними однажды. Это нечто большее. И этим большим надо пользоваться. Им пора уезжать, но они останавливаются на поговорить с участниками бэнда, прежде чем отчалить. Переброситься парой добрых слов — чем не душевная отрада? Арт с удовольствием выслушивает так недостающую ему похвалу, впитывает их, как губка, расходится на красноречивые ответы и льстит саксофонисту. Ловит себя на мысли, что Пол никогда не хвалил его так же, и эта мысль снова возвращает его в реальность. Но он видит, что Пол снова ждёт его. У него есть возможность удрать прямо сейчас; в его глазах мерцают отголоски обиды и недовольства, наверное, по поводу мелких ошибок во время выступления — но он не едет. Он остаётся и ждёт. Пол отдает Арту немного той самой, сладкой и долгожданной победы. Гарфанкел отпускает ребят, машет рукой вслед, а Саймон провожает их кивком. Они удаляются собирать инструменты и сплетничать, готовя восхищённый рассказ о своем выступлении жене и детям. Окажись на месте Арта он сам в возрасте семнадцати лет, то он, наверное, поступил бы так же. Он бы ещё и прыгал от радости. Пол бы, наверное, смеялся, сдерживая изо всех сил такой же восторг. Музыканты растворяются за дверью гримёрки, вокруг Арта и Пола все ещё шумят и роятся люди, поздравляют их и возвращаются к тяжёлой закулисной работе. Сквозь весь этот кутёж начинает пробиваться музыка незнакомого бэнда. Гудят генераторы. Арт хотел бы спеть о своем отчаянии; но внимание слушателей приковано к нему потому, что звучит музыка, которую написал Пол. Он отчаянно хочет урвать хотя бы маленький кусочек этой власти. Арт зажигается первым, а Пол временит. Они молча выкуривают по сигарете, пока роуди ждёт их. Затем Арт садится в свою машину, заводит ее и выжидает. Он с удовольствием осознает себя затаившимся хищником. Пол наверняка догадывается, что за ним наблюдают из тени, но точно не знает, как голодно глаза въедаются в детали. По коже Гарфанкела побежали мурашки. Он был одержим. Пол заканчивает разговор с роуди. Он сообщает ему, что не поедет с ним в одной машине, отпускает его. Он избавляется от любого преследования, игнорируя своего самого главного фаната. Пол садится к нему в машину, сохраняя молчание и самое невозмутимое выражение лица на свете. Он игнорирует косые взгляды Арта, все до единого, пока второй окончательно не сдается и не концентрирует свое внимание на дороге. Если внимательно смотреть и не распыляться, она покажется короткой. Поездка заняла сорок минут — неплохой результат, учитывая вечерние пробки. Они вышли из машины, словно два незнакомца, но направлялись в один дом. Они стояли рядом, плечом к плечу, пока Арт лениво ковырялся ключом в замке. Время пошло ещё медленнее. Они и словом ни обмолвились за последний час — слова копились и не находили себе выхода. Арту хотелось начать разговор, но сдержанность Саймона мотивировала его молчать дальше, побуждала погрузиться в воспоминания. Однажды у них был свой язык, который понимали только они двое. Что-то среднее между языком жестов, телепатией и настоящей магией. Они пользовались им, когда хотелось поделиться друг с другом чем-то недостойным чужих ушей. А когда они оставались наедине, этот язык становился настоящим воплощением близости. Это было то самое тепло, к которому Арт так отчаянно и слепо тянулся. Пол может в любой момент может удрать, вызвав такси. Но он не уходит. Он остаётся. Всегда остаётся. Он пришел в дом Арта, и пусть он молчит, потупив взгляд, они знают друг друга слишком долго, чтобы удивляться подобным противоречиям. Это уже обыденность. И Арт ничему не удивляется. Он зажигается, как спичка, и, только дверь закрывается за его спиной, он хватает Пола за руку вжимает в эту самую дверь. Их губы сталкиваются в голодном поцелуе. Поначалу Саймон совсем не отвечает, лишь вцепляется изо всех сил в чужую талию. Он умеет изображать недотрогу, когда нужно. Руки начинают хаотично бегать по чужому телу, дергать за одежду, стараясь выдернуть пуговицы из тугих петель рубашки. Вязаный свитер колет ладони. Арт смело забирается под него ладонями, где встречается с долгожданным испепеляющим теплом. Пол тоже хочет, не меньше. От осознания этого к лицу Арта с новой силой приливает кровь. Гулкий стук сердца передается в уши. Дыхание сбивается, весь мир замирает. Наконец-то Саймон смотрит на него. Арт без лишних сомнений читает его мысли. И он ведёт Пола за собой, такого молчаливого и удобного. В его глазах плещется злость, обида и мнение, которое он не выскажет. Гарфанкел заправляет балом, и никто не встанет у него на пути. Арту кажется, что он снова чувствует тепло внутри. Холод северных фьордов испаряется, сменяясь Аризоновской жарой. Пол не сопротивляется, когда его свитер летит в сторону, но кусается, когда Арт тянется за поцелуем. Гарфанкел дёргает клетчатые брюки вниз, Пол возится с ремнем и резко подаётся вперёд, сталкивая две эрекции вместе, так неожиданно, что мир перед глазами Арта на секунду воспламеняется. В этом он весь, Пол. Он не обладает властью сейчас, но продолжает возникать. И у Гарфанкела накопилось немало слов, которые должны были вот-вот соскользнуть с языка, но он был намерен выиграть. Или, точнее, не проиграть. Им было что высказывать, но ни один не решался быть первым. Поэтому огонь разгорался все ярче и ярче с каждой секундой. На утро от костра остаются лишь еле теплые угли. В воздухе будто пахнет гарью. На кровати вдвоем тесно и душно, а ровно в шесть утра совесть Арта будит его и вгрызается в податливую плоть. Они убираются в комнате, будто в этом нет ничего необычного или постыдного: Пол методично застегивает пуговицу за пуговицей, всеми силами игнорируя синюю метку под ключицей, пока Арт ходит в одних джинсах, собирая с пола опрокинутые в порыве голодного желания пустые стаканы и журналы, а его спина пестрит свежими царапинами; они вместе застилают кровать, вместе завтракают и буднично обсуждают последние новости из газет. Диалоги звучат постановочно, улыбки выглядят карикатурно, все происходящее — мизансцена. Гарфанкел умел играть в эту игру: главное не задевать темы, требующие к себе внимания. В девять домой возвращается жена, и к ее приезду Пола уже нет. После быстрого завтрака он заказывает такси и быстро собирается. Арт подчиняется порыву и успевает схватить Пола за руку, когда тот подрывается бежать, в прямом смысле — он срывается с места, как только замечает в глазах Гарфанкела проблески чувств. Что-то медленно догорает в них обоих, что хочется удержать, оставить, раздуть, чтобы оно продолжало согревать. Арт останавливает Пола, встаёт напротив и оставляет целомудренный поцелуй у него на макушке. В этом нет ничего интимного или личного: почти формальность. Но из его крепких объятий Саймон не освобождается ещё целую минуту. Затем Пол уходит. Натягивает свитер, бросает последний молчаливый взгляд на Арта и закрывает за собой двери, оставляя его в полном одиночестве. Оно продлится недолго, ведь уже через двадцать минут приедет жена. Это были самые долгие двадцать минут в его жизни.