***
— Поздравляю, вы на третьей неделе беременности. Это не одна из тех вещей, которые он когда-либо думал получить от жизни: это была та ее часть, которую он добровольно отбросил. Семейная жизнь была тем, без чего он прожил все свое детство, и ожидал, что умрет так же. Он, блядь, завел долгосрочные отношения с мужчиной, пенисом и всем остальным, потому что ему нравилась идея их будущей спокойной жизни. Хиджиката даже не любит детей, Гинтоки почти уверен в этом, по крайней мере, ему вряд ли нравится находиться рядом с Кагурой, а она, в конечном счете, еще подросток. Он планировал, что однажды Кагура съедет, а Шинпачи, вероятнее всего, останется рядом с ним, потому что он до мозга костей маменькин сынок — и Гинтоки нравится думать, что он неплохо справляется с этой ролью, — и рассчитывал что он и этот идиот с майонезными мозгами состарятся, посасывая члены друг друга. После, Хиджиката затаскивает его обратно в машину, безмолвно положив руку ему на спину в защитном жесте, который Гинтоки часто видел у мужей. Люди всегда так нервничают рядом с беременными женщинами, и он тоже, есть что-то невыразимо нервирующее в женщине, несущей чужую жизнь, это ставит всех в странное положение, когда они чувствуют необходимость защищать и опекать. — Доктор сказал, что тебе следует избегать сырой пищи, — прерывает тишину Хиджиката. — И еще нам нужно сходить в аптеку, купить витамины. Он говорил, что тебе нужно принимать двойную дозу, так как ты мужчина, и твой организм должен работать усерднее, ведь на самом деле он не предназначен для... —Эй, — он не предназначен для любящей семейной атмосферы, он вырос без семьи и думал, что умрет рядом с одним лишь Хиджикатой, вот кто должен был состоять в его семье: Шинпачи, Кагура и майонезный мудак, который только что обрюхатил его. Вот и всё. Всё. — Мы будем худшими родителями во всем чертовом мире. Хиджиката фыркает, вытаскивает пачку сигарет и, слегка хмурясь, запихивает их обратно в карман. — Просто не занимайся ничем опасным. — Тебе легко говорить, и ты из-за меня тоже не можешь умереть, я не могу растить ребенка один, особенно с моим доходом. Дети дорого обходятся. Хиджиката застывает, его взгляд не отрывается от живота Гинтоки. — Итак, ребенок. — Хиджиката выдыхает, глядя на Ямазаки, который все это время неловко косился на них через зеркало заднего вида, и Гинтоки действительно хотел бы вернуться домой прямо сейчас и внезапно впасть в кому, пока не истекут девять месяцев плюс два года. — Что ты об этом думаешь, а, Ямазаки? — Я думаю, вам двоим будет трудно приспособиться к семейной жизни, — немедленно выпаливает Ямазаки. — Это все равно, что посадить двух диких волков в клетку с крольчонком или что-то в этом роде. — Мудак. — Что насчет твоей работы? — спрашивает Гинтоки, отрывая руку Хиджикаты от подголовника, где он пытался стиснуть шею Ямазаки. — Ты ведь должен жить в этих вонючих казармах, не так ли? — А, — пожимает плечами Хиджиката, — нет, я могу официально подать заявление на смену места жительства, это не проблема. — Это будет немного затруднительно, но Кондо-сан уже сообщил мне, что придумает, как сделать Хиджикату-сана более свободным. — Ха? Эта горилла уже знает? — Там был Сого, — вздыхает Хиджиката, как будто это все объясняет. — Бьюсь об заклад, все в Эдо уже знают из-за этого ублюдка. Эй, Гинтоки, давай воспитаем нашего ребенка так, чтобы он стал убийцей, и прикончил эту сволочь. — Кагура уже этим занимается, было бы несправедливо лишить ее работы, понимаешь? — Он задумывается, а потом чувствует, как отрезвляющая реальность просто обрушивается на него. Какого хрена, он забеременел, и все вокруг него внезапно приспосабливаются и пытаются сделать так, чтобы он мог стать идеальным блестящим родителем. Но он не хочет растить ребенка. Короче, он любит детей и всегда мечтал о большой хаотичной семье, но думал, что уже достиг этого. — Нам понадобится большой дом, — размышляет Хиджиката, и Гинтоки откидывается на спинку сиденья, закрывая глаза.***
В итоге они останавливаются на том, чтобы просто пристроить к дому еще этаж, благодаря знакомству с ремонтным аманто, с которым их связывает Тацума. Отосе выглядит взволнованной, когда Хиджиката вручает ей невыплаченную арендную плату за последние три месяца, а Гинтоки с легким ужасом наблюдает, как Хиджиката начинает полностью переезжать к нему. На самом деле они никогда этого не обсуждали, и Хиджиката не спрашивал его, действительно ли это то, чего он хочет: все происходит само собой. Это вызывает отвращение и все больше граничит с бытовухой. — Ты выпил витамины? — спрашивает Хиджиката, ставя на стол четыре миски с рисом, прежде чем принести и другую еду. Мгновение Гинтоки даже скучает по тем дням, когда их еда была простой, потому что они не могли позволить себе ничего другого. — Я только что проснулся, ублюдок, — ворчит Гинтоки в ответ, проскальзывая на свое место и вздыхает, когда слышит пронзительный крик, входящего в гостиную Шинпачи: — Доброе утро! Кагура уже встала и проклинает Хиджикату за то, что он разбудил ее слишком рано, и это так чертовски по-домашнему. Он ненавидит это. Предполагалось, что он полностью отказался от такого: это было его покаянием за все плохое, что он сделал, и у него никогда не будет той глупой семейной жизни, которой он всегда желал. Он уже на 2-м месяце и 2-й неделе беременности, когда стоит голым перед зеркалом в ванной, его живот немного выпуклый, что выглядит слегка неестественно, но все еще может сойти за то, что он просто немного полнеет с возрастом. Но это не так, это гребаный плод, растущий внутри него, который содержит ДНК и его, и этого идиота-майора. Они полностью и успешно создали наихудшую из возможных комбинаций ДНК, которую Гинтоки будет иметь несчастье наблюдать. Он хмурясь потирает живот. — Могу я потрогать его? — спрашивает Кагура, выныривая из-за спины Гинтоки с большими сверкающими глазами. — Пока особо нечего трогать, — добавляет Хиджиката, подходя к Гинтоки и проводя рукой по коже еще маленького, но разрастающегося живота Гинтоки, и волосы встают дыбом от явной нежности этого прикосновения. Кагура следует его примеру, дважды тыкнув Гинтоки, прежде чем ей наскучивает. Отлично, он беремен, и может с этим смириться. Ладно. Честно говоря, с ним в жизни случались и более странные вещи, это всего лишь 6-е место. Он может справиться с этим, но, честно говоря, Хиджиката и отношения, переходящие от случайных свиданий к стабильным, с ролью родителей, несколько сложнее переварить. Он всегда жил без каких-либо серьезных обязательств, и ему это нравилось. Теперь на его жизни клеймо.***
Он на 18 неделе беременности, когда ребенок впервые пинается. Это сюрреалистично, абсолютно сюрреалистично. Это происходит, когда Кагура глупо воркует над его животом вместе с Отаэ, они отпускают непристойные комментарии о Хиджикате, а Хиджиката расслабленно потирает живот Гинтоки, пока листает документы, полностью игнорируя оскорбления, которые бросают в его сторону. — Что это было? — спрашивает Хиджиката, резко отрывая взгляд от своих бумаг. — Ох! — воркует Отаэ, хлопая в ладоши. — Ребенок пинается? — Ага, — немного заторможенно отвечает Гинтоки, пока эта штука снова не лягается, на этот раз сильнее, и он морщится. На самом деле это не больно, возможно неудобно и слегка раздражает, но не причиняет ему боли. Хиджиката тут же наклоняется, чтобы оказаться на уровне взгляда с его животом, широко распахнув глаза. — Эй, детка, сделай это еще раз. Пни его. Ему придется приучать своего ребенка к дисциплине, когда он родится, если он готов слушать Хиджикату и абсолютно всех людей по команде. Потому что, как только говорят эти слова, ребенок слегка шевелится, прежде чем пнуть Гинтоки посильнее. — Хорошо, — говорит Хиджиката, выглядя слегка самодовольным, — причини своей матери как можно больше мучений. Мать. Все вокруг называют его так, даже Шинпачи, который, кажется, настаивал на том, что мужчина не может быть матерью, но Хиджиката лично никогда даже не говорил об их отношениях прямо. Только расплывчатые формулировки, расплывчатые ярлыки. Но мать. Внезапно ему хочется заплакать, и он знает, что в этом определенно вина ребенка. Он никогда не был таким сентиментальным до беременности, ну и опять же, он никогда не мочился так много, как сейчас. Даже его волосы стали еще кучерявее. Как будто если Хиджиката сказал об этом, это реально. И Гинтоки больше ничего не ненавидит. — Почему он продолжает пинаться всякий раз, когда ты ему говоришь? — Я слышал, что младенцы узнают голоса своих родителей даже в утробе матери, — академическим тоном объясняет Шинпачи. Гинтоки находит абсолютно ужасающим тот факт, что его ребенок уже определил, что Хиджиката - его отец, но в то же время это удивительно успокаивает. — Гадость, — хмыкает в ответ Гинтоки, отталкивая ищущие руки Кагуры и Хиджикаты, которые начали скользить под его рубашку, и именно здесь он проводит черту «беременных-прикосновений». Поднимается вразвалку — на мгновение ненавидя то, что требуется приложить усилие, для того чтобы встать с дивана — и зевает. — Я пошел. — Куда? — немедленно спрашивает Хиджиката, вставая, чтобы последовать его примеру, даже проклятый Шинпачи делает это. — Пройтись, и мне не нужно, чтобы ты шел за мной, — ворчит он в ответ, перекидывая меч на бедро, прежде чем хорошенько помассировать живот напоследок. — Со мной все будет в порядке. — Я думаю, что кто-то должен пойти с тобой, Гин-сан, — неуверенно предлагает Шинпачи. — Ты всегда попадаешь в неприятности, а ты не можешь сражаться прямо сейчас. Отлично, саркастически думает он, махнув Кагуре, следовать за ним, теперь я инвалид.***
Его живот теперь достаточно большой, чтобы на него можно было положить какое-нибудь дерьмо. Он кладет руки поверх этой массы, нежно потирая, пока идет за Шинпачи и Кагурой с неприятными дополнениями в виде Кондо, Сого и, конечно же, любящего и ублюдочного производителя семени. Хиджиката оглядывается на него, отстающего, колеблется, затем полностью останавливается и начинает идти рядом: — Ты в порядке? — Отлично, — огрызается Гинтоки, переставая коситься на руку, которую Хиджиката кладет ему на спину, и не позволяет себе податься к прикосновению, несмотря на то, что оно, вероятно, поможет. Он ненавидит это. Его спина постоянно болит, соски чертовски чувствительны, а прошлой ночью он плакал, оттого что Шинпачи сказал ему, что нужно перестать быть таким толстяком и встать с дивана. Хиджиката чертовски добр к нему, с тех пор, как Гинтоки обзавелся этим чертовым крошечным созданием. Хиджиката даже ни разу не накричал на него. Это отвратительно, вот что это такое. Прошлой ночью Гинтоки намеренно ткнул пальцем ноги в лицо Хиджикате, чтобы на него накричали, но тот, блядь, поцеловал его. Тупой ублюдок поцеловал гребаный палец на ноге, как будто Гинтоки только что сделал что-то очень милое, а не что-то отвратительное. Он ненавидит быть беременным. Люди неосознанно прикасаются к нему, даже Шинпачи и Кагура в последнее время вечно липнут, Кагура прикасается к животику, а Шинпачи нервно хватается за руку. Хиджиката, по какой-то причине, стал проявлять терпение святого, пока Гинтоки ждет ребенка. Вроде как, он не хочет нервировать Гинтоки, или что-то подобное. Без разницы, в общем. Он ненавидит слащавого Хиджикату, слащавый Хиджиката не тот мужчина, с которым он начал встречаться. Он начал встречаться с тернистым Хиджикатой и предпочел бы вернуть эту версию. — Купи мне парфе, я голоден. — Шоколадное? Ладно, возможно, и нет. Пушистая версия Хиджикаты несомненно имеет некоторые преимущества.***
Рука Хиджикаты рассеянно ложится на живот, Гинтоки сокрушенно хмыкает, глядя на эту зрелищную демонстрацию. Хиджиката стал так делать с тех пор, как у них зародился этот проклятый ребенок. Это индикатор питания? Это для того, чтобы люди, блядь, не причиняли ему вреда? Что бы это ни было, он это ненавидит. Вздыхает, переводя взгляд на Шинпачи и Сарутоби, спорящих о мужской беременности — ее пунктик: «Это мой ребенок!», — на что Шинпачи причитает, что этого буквально невозможно — и Гинтоки сейчас примерно в четырех секундах от того, чтобы ударить кого-нибудь, серьезно, но … — Черт, — он внезапное чувствует влагу, которая течет из него, и на секунду думает, что, возможно, обмочился, потому что беременность все время заставляет его хотеть в туалет, но опуская взгляд натыкается на огромную лужу, вытекающую из его штанов: — Я думаю, что у меня только что отошли воды. — Что? — спрашивает Хиджиката, и незажженная сигарета от внезапной тревоги вываливается у него изо рта. — ГАААА! — кричит Кагура, подходя и бессмысленно поднимая Гинтоки, в результате чего на нее кричат четыре человека, и Гинтоки, честно говоря, хочет, чтобы все просто заткнулись. Хиджиката стремительно сходит с ума вместе с Шинпачи, и оба они бесплодно мечутся туда-сюда, пытаясь придумать, что им следует делать, а Сарутоби приносит чистые полотенца, упорно заявляя, что Гинтоки должен родить с ее помощью. Очевидно, беременность свела ее с ума, потому что он, блядь, практически уверен, что ему не хватает некоторых элементов анатомии, делающих естественные роды возможными. Когда он начинает чувствовать в своем тело сокращения, он приходит к выводу, что действительно ненавидит аманто. — Эй, майонезный мозг, отвези меня в больницу. Может, мне стоит снова вступить в Джои.