Надоедливый наглец

      Коннор давно предупреждал о том, что их везение не бесконечно, что нужно быть начеку, лучше выбирать места для артов, выставлять кого-нибудь, чтобы следил за приближением копов. Говорил уже десяток раз, что когда-нибудь они случайно нарвутся на полицию, или полиция найдёт их квартет сама. Последний месяц так вовсе просил Ричарда временно завязать с рисованием, переждать, пока на улице не станет меньше патрулей, активизировавшихся к концу января. Но брат, естественно, не послушал (будто когда-то было иначе), Маркус и подавно посмеялся и проигнорировал, хотя ему не меньше других (а то и больше) следовало скрываться и не напрашиваться на неприятности. Учитывая проблемы, что систематически подбрасывал в семью родной сын Карла Манфреда, сам Маркус, любящий приёмного отца как родного, мог бы чуть реже рисковать своей задницей. Последней надеждой на благоразумие остался Сёма, но и тот не стал слушать, а покорно принял выбор Манфреда и смирился с ним.       Предатель влюблённый, знает же, как надавить на Маркуса, хоть бы попробовал переубедить его, так хрен там. И вот к чему это привело…       Друзья сбежали так быстро, что Коннор не успел увидеть, в какую щель Маркус потащил Семёна. Он вообще мастерски ориентировался на местности и всегда самый первый находил путь к отступлению, при этом про Сёму и его топографический кретинизм не забывал. Если бы не температура, Коннор тоже успел бы смыться, а не ломанулся в проход, который сам же предварительно проверял.       «Идиот!» — думал Коннор, пока машина везла в отделение полиции. — «Всем сказал, что там тупик, что лучше уходить влево и разделяться через два дома, и при этом побежал вправо. Кретин! Ричи потом с говном сожрёт и не подавится ведь, год будет этот провал припоминать».       Оторвав голову от стекла, Коннор покосился на брата, но Ричард не смотрел в его сторону. Он вообще, похоже, всю дорогу не отводил взгляда от молодого полицейского, будто дыру в нём прожечь пытался. «Сбежать не успел, теперь злится», — подметил Коннор со странной смесью сочувствия и удовлетворения.       С одной стороны, брата было жалко. Точнее, не брата, а его уязвленную гордость. Как же, номер один во всём, за что берётся, мистер «вывернусь наизнанку, но сделаю», а не смог скрыться от патрульного офицера. Судя по грязи на куртке, ещё и навернуться успел, или этот его повалял. «Как с такой рожей только в полицию взяли — не ясно. Вроде офицер, а выглядит так, будто сам только вчера с улиц выбрался. Интересный карьерный рост получается, вчера зубы крошил и телефоны воровал, а сегодня проводит задержания за вандализм», — Коннор улыбнулся глупым мыслям и перевёл взгляд на второго офицера.       Он был старше, возможно, почти такого же возраста, как отец. Высокий, статный, с ровной спиной и чистым умным взглядом, приятным баритоном, который дрожью пробирал до костей, с глубокой синевой в глазах, тёплой, как море в Калифорнии, а не с ледяной коркой, как у того же Ричарда. Руки такие объёмные, мускулистые, что через куртку заметно, и сам весь большой, сильный, как гризли, и такой же горячий. Вжал в кирпичную стену, несколько секунд держал своим телом, пока цеплял наручники, но и этого хватило, чтобы прочувствовать, какой он разгорячённый. Лейтенант Андерсон, кажется, так его назвал патрульный.       Вот кто-кто, а лейтенант Андерсон вызывал безоговорочное доверие и желание сдаться в руки правосудия. Было в нём что-то такое жёсткое, уверенное, властное, отчего Коннор с готовностью был готов признать поражение. Лейтенант этот и давить ведь не пытался, говорил приветливым, добрым голосом, спрашивал про граффити, будто его в самом деле интересовала трактовка рисунка. Пришлось соврать, сказать, что в арте нет заложенного смысла, но только потому, что видение полицейского Коннору понравилось больше.       Концепт для розы и сердца рисовал Ричард, который к любви относился, как к аппендициту — считал, что это лишнее чувство, значение которого сильно преувеличено. Ричи признавал только секс, причём почти в любых раскладках и вариациях, поэтому даже странно, что рисовал он красивые нежные арты, а не любительскую порнушку. И смысл в свой рисунок он вложил менее поэтичный, обозвав любовь, которую олицетворяли розы, шипастой клеткой для мазохистов.       В душе Коннор знал, что брат не такой скептик, каким пытается казаться, и на самом деле Ричи обидно, что за девятнадцать лет он ни разу не влюблялся, но вслух озвучивать это не было смысла, только спор разводить. «Посмотрю, как ты заговоришь, когда западёшь на кого-нибудь», — серой мышкой проскользнула мысль и затерялась в хаотичном потоке сознания. Прислонившись обратно к холодному стеклу, Коннор прикрыл тяжёлые веки и задремал в надежде, что по приезде в полицию говорить придётся мало. Состояние ухудшалось, лёгкое утреннее недомогание перетекло в полноценную простуду и ненавистную температуру, в горле першило и скребло, будто накануне наелся стекла вперемешку с песком, и похоже, что дальше будет только хуже.       Когда машина остановилась на полутёмной подземной парковке, Коннор нехотя сфокусировал взгляд перед собой. Размытое пятно превратилось в спинку сиденья водителя, а потом взгляд ушёл чуть правее и выцепил тёмный силуэт лейтенанта.       — Не желаете облегчить нам работу и сразу назвать имена? — сквозь толщу ваты в ушах пробился приятный голос полицейского.       «Как же, и пропустить всё веселье», — подумал Коннор, а вслух произнёс одновременно с братом:       — Звонок!       Голос хрипел, воздух царапал гортань и отдавался болью в опухшем горле, норовя вызвать приступ кашля. Но даже в таком состоянии Коннор не планировал сдавать позиции, собираясь насладиться выражением лиц полицейских, когда они узнают, кого поймали. Не в первый раз их задерживают и не в последний. Конечно, отец снова будет злиться и обещать, что ещё одно подобное задержание, и в следующий раз он не станет вмешиваться, а лично будет просить, чтобы выдали максимальный срок общественных работ. «Мы покиваем, Ричи, как всегда, фыркнет, пообещаем больше не влипать в неприятности, а спустя месяц снова нарвёмся на задержание», — мысленно прикидывал Коннор, пока полицейские переговаривались между собой. Вслушиваться не хотелось. Удалось лишь выловить из контекста женское имя, после чего Коннор закатил глаза к серому потолку машины. Лучше времени для обсуждения девушек подобрать не могли, естественно.       Но вот дверь со стороны брата открылась, и Ричард, выходя из машины, что-то сказал в любимой самодовольной манере. Патрульный ему явно насолил, другого объяснения непривычной дерзости близнеца Коннор не находил. Несмотря на гонор, во время арестов Ричи предпочитал молчать и не нарываться, дожидался приезда адвоката, и после подписания всех бумаг выходил на улицу с видом победителя. Но сегодня он в открытую провоцировал конфликт, словно проверяя, насколько прочные нервы у молодого офицера.       Глупо, у того на роже тёмным длинным росчерком через нос было написано, что самоконтроль если когда-то и присутствовал в его жизни, то давно себя исчерпал.       Чего Ричард хотел добиться своим поведением, Коннор даже не хотел предполагать, брат и так всё расскажет, как выпустят на свободу. Зато сам Коннор говорить толком не мог, больное горло решило — сегодня нужно будет делать то, что советовал семейный адвокат, и что больше всего не любил Коннор — молчать. Попадая в участок, он с большим удовольствием трепал нервы окружающим, отвечая на все вопросы только на русском. Забавно было видеть их ничего не понимающие лица и растерянность в глазах, когда вместо английского звучала иностранная речь.       Спасибо Семёну «зовите меня Саймон» Белову, что согласился подтянуть русский, с которым Коннор втайне от родителей сражался уже три года, но так и не сумел побороть. А тут на первом курсе появился Сёма — подарок небес, приехавший прямиком из суровой России, который начал помогать с изучением языка, а к концу первого года обучения стал другом. Кое-кому мог бы стать любовником, если бы не вбитые в голову ограничения, которые пытались вытравить все, кроме Норт.       — Тоже будешь язвить, как брат, или проявишь благоразумие? — вторгся в мысли мужской голос, а щёку ласково погладило чужое дыхание.       Слишком близко.       Вздрогнув от неожиданности, Коннор повернулся к говорившему и, проявляя чудеса послушания, вышел из машины. Он посмотрел в сторону прохода, к которому младший офицер вёл Ричарда, и зашагал сразу же, стоило лейтенанту легонько коснуться спины горячей ладонью.       Как человек мог настолько сильно излучать тепло, что ощущалось через куртку, Коннор не понимал и предпочитал списывать странные реакции тела, незваное смущение и молчаливость на простуду. Только поэтому он не перечил лейтенанту Андерсону, только поэтому не старался вырваться и послушным щенком шёл по пустынным коридорам участка. А вовсе не потому, что в лейтенанте было что-то привлекательное, какая-то необъяснимая аура, совмещающая в себе черты смелого защитника, ответственного наставника и сильного покровителя. И если первые две характеристики ложились на роль сотрудника полиции, то последнюю Коннор усиленно гнал прочь, не позволяя оформиться до конца и собраться в цельный образ. Не время и не место, чтобы выпускать наружу свои фантазии, особенно когда они так замечательно ложились на идущего чуть позади мужчину.       «Просто не думай ни о чём, кроме задержания», — крутилось в голове у Коннора, пока он медленно поднимался по лестнице на второй этаж. — «Нужно только позвонить адвокату и молча дождаться, когда она приедет. Если у Ричарда получалось держать язык за зубами и не отсвечивать до появления Аманды, получится и у тебя».       В опенспейсе, куда привела лестница, не горел верхний свет, вечернюю (почти ночную) темноту рассеивало свечение мониторов и несколько включённых настольных ламп у тех патрульных, что находились внутри. Пройдя мимо перегородок, отделяющих рабочую зону от импровизированного коридора, Коннор после быстрого досмотра оказался в маленькой допросной с тёмно-синими стенами и яркой лампой под потолком. Ничего нового, типичная давящая атмосфера: зеркало Гезелла в стене, невыразительный металлический стол в центре маленькой комнатушки и два дешёвых стула друг напротив друга.       — Садись, сейчас принесу телефон. — Протолкнув внутрь допросной, лейтенант вышел за дверь. За спиной раздался неприятный писк магнитного замка, и Коннор остался в комнате в одиночестве.       — Хоть бы наручники снял, — недовольно произнёс, когда металл укусил за кожу запястья. — Теперь ещё и следы останутся.       Опустившись на стул, Коннор заёрзал, пытаясь принять комфортную позу, но из-за скованных рук получалось плохо. Оцарапав кожу ещё сильнее, он бросил бесполезное занятие, решив дождаться возвращения полицейского. Положив голову на приятно прохладную крышку стола, Коннор прикрыл тяжёлые веки, от усталости и температуры медленно, но верно уплывая в забытье. Проснулся от того, что слишком громко всхрапнул с трудом дышащим носом, и как раз в этот момент снова пискнул замок, а лейтенант Андерсон вошёл внутрь. В руках он нёс стакан с какой-то мутной жидкостью, который тут же поставил рядом.       — Жаропонижающее, — пояснил он, снимая наручники, — пей, парень, а то на тебе лица нет.       Булькнув едва различимое «спасибо», Коннор с удовольствием присосался к тёплой жидкости. Лекарство с кислым лимонным вкусом потекло в рот и пищевод.       Стоило допить и отставить пустой стаканчик в сторону, как перед носом открылась большая ладонь, на которой лежал старенький смартфон.       — Будете подслушивать? — просипел Коннор, забрав из горячей (слишком горячей) руки лейтенанта телефон, и посмотрел ему в глаза.       Зря посмотрел.       Мужчина сидел со скучающим видом, подперев бородатую щёку кулаком. Рукава форменной тёмно-синей рубашки были закатаны по локоть, открывая обзору сильные, поросшие густой растительностью предплечья; плечи обхватывала чёрная лента портупеи, под левой подмышкой виднелась рукоятка пистолета. Выше, и взгляд споткнулся о расстёгнутую верхнюю пуговицу, благодаря которой взору открывалась крупная шея — в тандеме с рубашкой в облипку образ будоражил неугомонную фантазию. Ровная линия бороды, в которой седина отвоевала половину, перетекала в контур усов, обрамляющих узкие губы. На их движении и задержался взгляд Коннора.       –…так что? — последнее, на чём удалось сфокусировать внимание.       — Повторите, — прозвучало резче, чем хотелось.       — Я сказал, что могу выйти, если тебе требуется уединение для минутного звонка, — огрызнулся лейтенант, а во взгляде, который удалось перехватить, мелькнуло раздражение и что-то ещё. Какая-то тёмная опасная эмоция, которую Коннор поспешил списать на злость.       Вместо ответа Коннор набрал заученный номер и опустил взгляд на крышку стола, где в отражении различался мутный деформированный силуэт полицейского.       — Вы двое снова попали в неприятности? — вместо приветствия начала Аманда.       — Да, нас только что привезли в полицейский участок. Центральное отделение.       — За что задержали?       — Вандализм.       — Приеду через минут двадцать, как раз успеют подготовить все бумаги. Отпустят вас быстро, сам знаешь, но постарайся не болтать лишнего, а лучше вообще молчи до моего приезда.       — Как скажешь, Аманда, — ответил Коннор и сбросил звонок.       — Адвокат? — Лейтенант кивнул в сторону телефона.       — Скоро приедет, начинайте оформление, — выдавил Коннор и скривился от жжения в больном горле.       — Ну, если ты разрешаешь… — съязвил полицейский и придвинул прибор для дактилоскопии. — Руки, парень, узнаем наконец, кто ты такой.       Без сопротивления Коннор положил ладони на считывающую панель, думая лишь о том, узнает ли полицейский фамилию или нет.       — Коннор Фёрст, значит, — задумчиво протянул Хэнк, посмотрев на открывшееся на планшете дело. — Девятнадцать лет, уже неплохо. Судимостей нет, зато целая коллекция задержаний.       Несколько раз нажав на экран, лейтенант открыл список.       — Девять штук, и все за вандализм. Посмотрим, Коннор Фёрст... — задумчиво тянул под нос Андерсон, а потом посмотрел в упор своими насыщенно-синими глазами. — Кажется, я про тебя слышал.       «Да неужели», — притворно удивился Коннор в мыслях, но вслух говорить не стал.       — Ты тот парень, который без умолку болтает на русском во время арестов и выводит молодых офицеров на конфликты. А так и не скажешь, что в таком тщедушном тельце скрывается запас гонора. — Чужой взгляд оценивающе скользнул по лицу, торсу, и Коннор вспыхнул, но отвёл глаза и продолжил молчать. — Буду считать, что мне повезло поймать тебя простуженным, меньше нервы мотать будешь.       Лейтенант Андерсон говорил что-то ещё, но Коннор отключился и не слушал. Мысли в голове перетекали медленно, тянулись, как растопленная моцарелла, опутывая рациональную часть сознания. Взгляд прыгал от крупных пальцев, которыми полицейский выводил узоры на планшете, к сухим губам; от большого носа, на котором в ярком белом свете отчётливо виднелись расширенные поры, к складке между нахмуренными бровями.       — Несколько формальностей, Коннор Фёрст, — сквозь гул в ушах иногда слышался голос Хэнка Андерсона. — Заполню протокол задержания, дождёмся адвоката, поболтаем…       Попытки сосредоточиться на смысле сказанного проваливались одна за другой, и уже спустя пару минут Коннор смирился с тем, что сегодня в состоянии только бездумно кивать на каждую фразу.       Кажется, полицейский зачитывал статью, на основании которой произведено задержание. Возможно, в потоке слов было что-то ещё. Предложения рассыпались на хаотичный набор звуков, приятный тембр будоражил воображение, утаскивая дальше в страну фантазий. Когда на очередной фразе полицейский прервался и сглотнул слюну, Коннор прилип взглядом к движению кадыка. На миг в голове возникла картинка, в которой так приятно позволили облизать этот самый кадык.       «Только не сейчас, пожалуйста». — Но Вселенная именно в этот момент отказалась слушать.       Внимание полностью переключилось на отдельные детали: как от особенно глубоких вдохов ткань рубашки натягивалась и грозила лопнуть под напором мощных мышц груди; как мокрый язык быстрым движением смачивал губы, отчего их цвет казался только насыщеннее; как пальцы сжимали и крутили кончик ручки, будто это и не ручка вовсе, а чей-то сосок. Чей-то маленький розовый сосок, возбуждённый от ласки, который мог бы мять, тянуть и выкручивать Хэнк Андерсон.       Сексуальный Хэнк Андерсон…       Губы приоткрылись, когда Коннор решил озвучить эту мысль вслух, но слова застряли глубоко в глотке, когда он совершил роковую ошибку — посмотрел полицейскому в глаза.       Хэнк Андерсон смотрел уверенно, строго и с потаённой насмешкой, словно уже знал, что происходило в голове. Коннор настолько из-за этого растерялся, что, кажется, впервые в жизни не нашёл, что сказать. Изо рта вырвался лишь позорный хриплый выдох, а колкости на грани домогательства разбежались по неосвещённым коридорам сознания, оставляя в мозгу звенящую тишину.       — Не о таком Конноре Фёрсте ходят слухи. — Губы полицейского растянулись не в улыбке — в усмешке, а язык неторопливо очертил контур губ дразнящим движением. — Я тут нашёл интересную пометку. — Полицейский постучал ногтем по потухшему планшету. — Ты не просто борзый пацан, ты старший сынок владельца Detroit Motorz Group, маленький кусачий волчонок.       Мужчина медленно, с грацией опасного хищника, поднялся и, обходя стол, повёл по металлической поверхности длинными пальцами, и склонился в аккурат над ухом.       — Только я вижу перед собой не волчонка, Коннор Фёрст, а маленького запуганного оленёнка, которого так и хочется съесть.       Цепкие пальцы неприятно сжались на шее, вздёрнули вверх, вынуждая подняться и лечь животом на холодную столешницу. Сухие ладони скользнули ниже, провели по спине, руки быстрыми движениями расправились с пуговицей и ширинкой. Жалкая пара секунд потребовалась Хэнку Андерсону, чтобы спустить штаны, брифы и открыть себе обзор на худой белый зад.       — Какая милая попочка, — выдохнул он в поясницу, а следом горячий язык соединил треугольник из родинок на правом бедре. — Так и просится, чтобы её наказали.       Звякнула пряжка, послышался шелест ткани, и ягодицы погладил широкий кожаный ремень. Коннор втянул воздух сквозь зубы, когда лейтенант провёл между половинок.       — Пять ударов, мальчик, и если ты будешь умничкой и сдержишь голос, то я позволю тебе кончить, — соблазнительный голос окутывал всё вокруг и, казалось, звучал прямо в перевозбуждённом мозгу. — Кивни, если понял.       Одновременно с кивком на зад обрушился первый удар.       Едва успев закусить губу, Фёрст подавил рвущийся на свободу стон. От следующих двух ударов ягодицы поджались, Коннор дёрнулся вперёд, и напряжённый член мазнул по столу.       — Молодец, осталось всего два удара, — сквозь сладкое марево возбуждения в сознание прокрался хриплый голос.       Оставшиеся два удара огненным хлыстом прошлись по ягодицам, оставив после себя алые росчерки. У Коннора возникло ощущение, что первый удар на живую содрал кожу, второй — обрушился на голое мясо. Но несмотря на алую стену боли, на жёсткую хватку у корней волос, на унизительное положение, возбуждение только росло, тугой пружиной скручивалось в паху. Член пульсировал и напрягался в такт каждому вздоху, руки чесались коснуться головки, провести по стволу, чтобы скорее освободить накопившееся напряжение.       — Хороший, послушный малыш, — ласково прозвучало куда-то в макушку, а следом внутрь на сухую проник палец, двинулся несколько раз и чувствительно надавил на простату. — Кончай, Коннор.       Удовольствие и облегчение мощным потоком затопили разум, бёдра напряглись, дырка сжалась, из перевозбуждённого члена на пол выстрелила сперма, и Фёрст тихо простонал, едва сдерживая позорные слёзы.       — Парень, что с тобой, ты в порядке? — взволнованный голос прозвучал у лица, и Коннор, моргнув, поднял расфокусированный взгляд на лейтенанта Андерсона.       Лицо пылало от стыда и жара, трусы влажно и липко облепили член и лобок, а мысли не желали складываться в предложения.       «Позорище. Не только прослушал всё, о чём говорил лейтенант, но и кончил у него на глазах», — взгляд в панике метался по чужому лицу, пока Коннор думал над ответом. — «Почему именно он разбудил это, я ведь столько времени себя контролировал».       — Может, воды? Ты весь горишь, — забота и волнение в приятном баритоне резали по нервам.       — Просто дайте подписать бумажки, и я пойду, — прошипел Коннор и оттолкнул от себя большую ладонь. Ладонь, которая должна была вжимать лицом в пах или подушку, шлёпать и гладить по ягодицам, а не ощупывать лоб.       — Не будешь ждать адвоката? — Полицейский протянул заполненный протокол.       — Нет, — грубо оборвав, Коннор, не вчитываясь, поставил красивую размашистую подпись внизу листа. Лучше выслушать лекцию от Аманды, чем ещё хоть минуту провести один на один с Хэнком Андерсоном, пробуждающим желания, которые приходилось усиленно в себе хоронить.       — С тобой свяжутся, когда назначат дату заседания. Уверен, присяжные будут единодушны, принимая решение, а несколько десятков часов общественных работ пойдут тебе на пользу, Коннор Фёрст. — Хэнк выключил планшет и убрал подписанный документ в тонкую папку с эмблемой Департамента полиции Детройта. — Твой брат не такой сговорчивый, решил дождаться вашего адвоката, так что придётся тебе подождать.       — На улице отсижусь.       — Ты простывший, а на улице минус десять и снег пошёл, можешь остаться…       — Позвоню, и наш водитель быстро приедет, — перебил Коннор. — Проводите к выходу, лейтенант Андерсон.       — Ваш водитель? — в недоумении переспросил полицейский, но Фёрст, спрятав половину лица в объёмном вороте толстовки, уже отвернулся, не желая продолжать разговор.       Как только лейтенант вернул ключи, смартфон и листок с эскизом, Коннор сразу же набрал номер водителя и продиктовал, куда нужно подъехать. Не прошло и десяти минут, как ко входу в отделение полиции подъехал блестящий серый «мерседес». «Аманде стоит поучиться так же быстро передвигаться по городу», — с раздражением подумал Фёрст и сел в тёплый салон.       Впереди ждала очередная лекция от отца и молчаливый укор матери. Но это позже, а пока есть время до прихода Ричарда, стоило подумать, как лучше обрисовать ему зародившуюся проблему. Уже сейчас, когда остатки возбуждения и отголоски оргазма покинули тело, Коннор осознал, что одним сексуальным влечением дело не ограничится. Чувство, звоночки которого он слышал ещё в полицейской машине, теперь звучало, как церковные колокола. И чувством этим была влюблённость.