Кофе с привкусом горечи

Тонкие пальцы медленно скользнули по холодной поверхности перил, которые ограждали балкон от всего внешнего мира. За окном стояла осень. Деревья покрылись золотом, а небо окрасилось в серо-голубой оттенок из-за дождевых туч, которые ползли по небу, угрожая с каждой секундой обрушить на землю стрелы холодного дождя. Вокруг летали вороны, громко каркая, они совершали круговые повороты в воздухе, а затем садились на линии электропередач, наблюдая своими умными черными глазами за людьми, что редко проходили по засыпанным листьями дорожкам. Среди всей этой осенней меланхолии спасала лишь чашка горячего кофе, что Куромаку держал в руках, стоя на балконе. Данное время года наводило на него какую-то неприятную тоску и грусть. Даже занятие любимой работой давалось ему в тягость. Он часами мог сидеть за своим столом в личном кабинете, вертя в руках линейку, смотря при этом на чертеж незаконченного здания. Сейчас он занимался особенно важным проектом, можно сказать, что это было самое важное дело в этом году, но, увы, тоска и постоянная сонливость сильно мешали ему работать. Смотря только на карандаш, Куромаку уже чувствовал, как к горлу подкатывает ком, в груди все сжимается. Ему становится противно, руки его не слушаются. Он пытается чертить, придумывать все новые и новые изгибы, которые добавляют изящности в каждую деталь, в каждую часть проекта. Он переживал кризис. Кризис его творчества. Раньше он пылал на работе, вдохновлено приходил в офис, вальяжно падал в свое мягкое кресло и склонял голову над многочисленными проектами, вычерчивая все новые и новые линии, создавая рисунок в своей голове, а затем перенося его на бумагу. Порой так приятно было идти по городу, понимая, что вокруг тебя окружают многочисленные здания, которые ты сам и спроектировал, но сейчас Куромаку не получал от этого никакого удовольствия. Архитектура надоела ему, он больше не восхищался живописностью Эдинбурга, в котором проживал. Больше для него не существовало изыска гигантских готических зданий, что возвышали свои башни к самому небу, не было красоты и в аккуратном ансамбле домов, стоявших вряд четкой колонной, даже католические соборы больше не вызывали того сильного трепета в сердце, что был ранее. Чашка кофе была отставлена на столике, который стоял на балконе рядом с креслом. Куромаку медленно проследовал вперед, заходя в комнату серого цвета с белыми потоками, вокруг него были развешаны многочисленные картины, чертежи, рисунки. Все это кружило перед ним быстрым потоком искусства, в которое он не хотел, не мог углубиться. Если ранее все это было источником его вдохновения, то сейчас же стало назойливым шумом, жужжащей мухой. Куромаку подошел к столику, на котором лежали какие-то бумаги. Шаг, еще, еще и рука взметнулась вверх, переворачивая стол, бумаги быстро разлетелись в стороны, а затем плавно приземлялись на землю. Куромаку замер, смотря на листья, которые лежали на полу. В глазах что-то вспыхнуло, он рванул к бумагам на стенах, срывал их, рвал с ними и обои. Картины полетели на пол, разбиваясь вдребезги. Куромаку метался по комнате, громя ее как можно сильнее. И вот, когда вокруг него все стало хаосом, будто тут прошел ураган, он успокоился, плечи его расправились, а сам он вытянулся вверх, тут же падая на диван. Лист бумаги, карандаш, по холсту полетели узоры, линии, штрихи, он рисовал, сосредоточенно наклонив голову, нижняя губа была закусана, а серые волосы растрепаны. Но не прошло и пяти минут, как творение полетело на пол, обреченное на судьбу никогда не быть законченным. Он поднялся, вновь следуя к балкону, но ноги сами подкосились, и он рухнул вниз, на колени, смотря усталым взглядом на все, что его окружало. Поникший, совершенно уставший, он поднимается, пересиливая самого себя. Он так устал, почему творческий кризис должен был настигнуть его именно в тот момент, когда у Куромаку появился шанс прославиться. Он не надеется уже ни на что, только чудо могло бы спасти его, но от кого ждать это чудо, кто придет ему на помощь? А верно, что никто, он сам себе спаситель, сам себе отец, сам себе «хозяин». Рассчитывать на людей было бессмысленно, даже глупо, да и вряд ли в целой Великобритании найдется хоть одна живая душа, которой было бы его жаль. Всю жизнь он шел один, стремился ко всему сам, сам выпытывал частицы знания, складывая их затем в мозаику, полную ярких красок. «Полагайся только на себя», звучали в голове слова отца, которые тот сказал Куромаку больше 10 лет назад. Он свято чтил этот закон и не собирался его нарушать. Звонкие шаги разнеслись по комнате, он брел к пианино, которое стояло у стены. Проводит рукой по, смахивая многочисленные осколки стекла, бумагу, куски обоев. Садиться, смотря пару секунд на черную крышку, выдыхает и поднимает ее. Глазам предстали пожелтевшие от времени клавиши. От них веяло неприятными воспоминаниями, неприятными…… Может наоборот, это было самое лучшее время в его жизни, нет, это и была его жизнь, она закончилась год назад, после ухода близкого человека. В такую же золотую осень он перестал существовать, отдавая себя работе. Она занимала все его время, он рисовал много, в стол, заглушая всю эту пустоту внутри себя. Пианино замолчало на долгие месяцы, по дому больше не лилась мягкая музыка, а инструмент стал зарастать травой, словно камень мхом. Это была самая счастливая осень за всю его жизнь. Крышка Пианино с грохотом закрылась. Куромаку резко поднялся, быстро идя на кухню, под ногами хрустело стекло. Секунда и вот он на кухне. Из столешницы был вынут коньяк…