Гладиатор

Боль от разбитого о дерево кулака практически не ощущалась в отличие от смятения в душе, точнее в том месте, где она должна была бы быть, будь он человеком. Гутта взвыл, проклиная себя за проигрыш, но даже привычная звериная злость не могла подавить тихого голоса внутри, голоса зеленоглазой девчонки, которую он должен был ненавидеть, как и всех остальных, но не получалось. Сильно тряхнув головой, сын Анубиса направился в лагерь, пытаясь всеми силами выкинуть из мыслей яркие зеленые глаза. *** Он видел, как она каменела в колдовском саду. Гутта незаметно проследил за избранным и его спутницами, но сейчас не мог сдвинуться с места. Избранный находился на грани, и вмешаться сейчас, даже ради взбалмошной девчонки, что прочно обосновалась в его мыслях, означало лишь одно — предать своих отца и мать. Гутта стоял на месте, из тени деревьев наблюдая за происходящим, но, когда окаменение охватило половину хрупкого тела, что-то в центре груди, непривычно и крайне болезненно сжалось. Зажмурившись, мужчина повернул голову к львице, которая еще не успела окончательно заснуть. «Я об этом сильно пожалею» успел подумать гладиатор, когда тряс полубессознательное животное, которое вынес с поляны. Его мать была занята разглядыванием души избранного, и не обращала внимание на происходящее вокруг, в этом Гутта был уверен, как и в том, что среди воинов света найдет тот, кто сможет снять проклятье смертоносной бабочки. Львица оскалилась на него, но в следующий миг недоуменно приоткрыла рот. – Без тебя знаю, что не мне им помогать. Иди к своим и приведи белобрысую девчонку, она умная, наверняка знает, как снять проклятие. – Дождавшись, когда львица скроется из виду, Гутта направился в лагерь, старательно убеждая себя в том, что его не было и быть не могло на маковой поляне. *** – Кажется, люди называют это любовью. – Глупость, ты сын Анубиса, у тебя нет сердца, тебе не ведома любовь! – Мать безусловно была права, он понимал это, стоя на коленях перед статуей отца, но что же тогда, демон подери, так сильно жжется там, где должна быть только холодная пустота. Перед лицом отца он мысленно пообещал себе, что больше не даст спуску воинам света, даже если придется бороться против собственных нежных чувств, вдруг зародившихся из абсолютного зла. *** Пустыня, опасное место, где легко умереть без воды под палящим солнцем. Гутта был практически уверен, что тощий бегун отдаст душу где-нибудь в этих песках, с проткнутым бурдюком, и ему не придется соревноваться с зеленоглазой девушкой, имя которой он так и не узнал. Вернее, захоти он это сделать, то давно бы выяснил, но вдруг впервые в жизни Гутта испугался, испугался, что, если у его зеленоглазого чуда появится имя, он уже не сможет сопротивляться ее власти над ним. Чертов бегун светлых почти сравнялся с толстяком из его команды, и Гутта напрягся всем телом. Удивительно, но маленькая девчонка оказалась на редкость быстроногой, пришлось даже бросить мешок и, поймав ее за шрирку, пригрозить кончиной, которую, мужчина уже знал, эта девчонка получит от кого угодно, но только не от него. Резь в глазах от горстки песка была лишь каплей в море, по сравнению с бурей эмоций, которую вызвал поступок нахальной бестии. Когда она начала говорить с ним мягко, почти нежно, он на мгновение ослабил бдительность, попав под ее чары, но тут же поплатился за это. И вот теперь, продолжая бег под палящим солнцем, гладиатор буквально сотрясался от ярости. Он был бы даже рад, если бы столь привычная темная злость была единственным чувством в груди, но нет, там в кипящей лаве ненависти, все ярче и ярче вспыхивало восхищение. Мертвые не чувствуют. Мертвые не могут любить. Как слова заклятия повторял про себя Гутта, сгорбившись в одиночестве у яркого пламени костра. Он был готов рвать на себе волосы, кричать во все горло, но прекрасно понимал, что все бесполезно. Воины света ведут с большим отрывом, и как бы ни кичилась его мать, он понимал, чувствовал, что жить ему осталось не долго и уж тем более не счастливо. И все это только по тому, что на месте камня в груди что-то все время горело и сжималось при взгляде в зелень больших, хитрых, но чистых глаз. Мирина осторожно скосила глаза в сторону одинокого костра, за которым сидел высокий, беловолосый гладиатор. Спутник Катилио, самый страшный и опасный соперник воинов солнца. Но от чего-то мысли об этом порождении тьмы не пугали девушку. Он дал ей выиграть на охоте, что уже было странно. Мамми после случая в садах Семирамиды больше не рычала в его сторону и по взгляду ее умных глаз, Мирина догадалась, что своим спасением в маковой ловушке она обязана не только белокурой сопернице. Даже там, в пустыне, где он пригрозил ее убить, девушка не услышала в его голосе столь привычной шипящей злости, а в жутковатых, льдистых глазах не увидела ни ненависти, ни угрозы. Было что-то не так в этом человеке, хотя другие называли его не иначе как нежитью, как будто даже в абсолютной тьме создания Анубиса (о его происхождении их предупредил жрец света) царствовал не только полный мрак. Несмотря на подрагивающие руки, и воспоминания, яркими картинками рисующие жестокость и кровь в схватках с этим гладиатором, Мирина отошла от костра Али и, незаметно обойдя лагерь, чтобы не привлекать к себе внимание, осторожно приблизилась к одинокому костру, глядя в широкую белую спину. – Гутта… – Тихо позвала девушка, но мужчина даже не вздрогнул, видимо слишком глубоко уйдя в свои мысли. С трудом вдохнув, Мирина осторожно положила руку на непокрытое броней плечо. Резко обернувшись и схватив невидимого нападающего, Гутта буквально перевернул через себя тонкое тело, и приставил к горлу визитера обоюдно острый клинок. Однако, стоило ему увидеть, кого он схватил, мужчина быстро опустил обе руки, показывая, что не причинит девушке никакого вреда. – Уходи, нечего тебе здесь делать. – Тихо и угрюмо проговорил мужчина, хотя все внутри сопротивлялось решению прогнать девушку прочь. – Я знаю. – Вопреки логике, здравому смыслу и сказанным словам, Мирина опустилась на траву рядом с жутким гладиатором и принялась разглядывать огонь. В тишине, нарушаемой далеким смехом и музыкой, два силуэта у костра выглядели неправильно и неуместно, один — большой, грубый, с острыми очертаниями контуров, а другой — маленький, мягкий и словно объятый невидимым светом. Они оба это понимали, но почему-то ни один не решался встать и уйти. – Ты такой странный. Жестоко борешься со всеми, но выпускаешь победу из рук, когда сталкиваешься со мной. – Гутта знал, что она права, но признать столь очевидную вещь оказалось для него, порождения зла, которым он себя считал, слишком тяжело. – Уйди, сгинь, пропади ты уже наконец. Из-за тебя все идет крахом! – вцепившись в светлые волосы, тихо, но с таким надрывом произнес Гутта, что Мирина вдруг прочувствовала всю ту боль и отчаяние, которые сейчас испытывал гладиатор. – Даже если я сейчас уйду, легче тебе не станет. – Так же тихо вторила в ответ девушка, которую Гутта надеялся испугать. – Никак не пойму, кто же ты такой. – Я, сын Анубиса, порождение самой страшной тьмы. – Не зная зачем и почему продолжает с ней разговаривать, Гутта вдруг почувствовал, что ему стало легче, от того, что она не убежала прочь. – Это не так. – Заметив недобрый блеск в засветившихся голубым глазах, Мирина тут же исправилась. – Это не совсем так, будь ты такой бездушной тьмой, как говоришь, ты бы убил меня еще там, на охоте. – Гутта глубоко задумался, как бы тяжело ему не было это принимать, но девчонка была права, он должен был, как бездушное животное, убить ее в самом начале, когда она первый раз встала на его пути, но не убил. А уж про то, что он сотворил на маковом поле, вспоминать и вовсе не хотелось. – Я не человек, у меня нет сердца. – Последний аргумент, взятый из слов матери, похоже не разубедил нахалку, которая, поднявшись с травы, присела перед ним на колени и нагло приложила маленькую ладонь прямо к центру его груди. Гутта чуть не задохнулся от нахлынувших на него чувств, в диком водовороте которых он сумел различить лишь то самое, горячее и мягкое, что так часто преследовало его, когда в поле зрения оказывалась зеленоглазая девушка. – Кто сказал тебе такую чушь? – Вдруг уверено заявила девушка, ощущая под пальцами как быстро-быстро колотится большое, горячее, и, она была в этом уверена, человеческое сердце. – Ну вот же, слушай, бьется. – Отрывисто проговорила Мирина, сердце которой вдруг тоже заколотилось сильнее, когда глаза встретились с льдистыми омутами. Неверяще положив руку туда, где только что была ладошка девушки, Гутта несколько мгновений ничего не ощущал, словно нырнул под воду, но затем, там, где никогда не чувствовалось никакого движения, он ощутил частые, сильные удары. – Ты не чудовище. – Твердость в голосе и решимость во взгляде соратницы света в купе с собственным бьющимся сердцем так поразили гладиатора, что тот лишь открывал и закрывал рот, не в силах что-либо сказать. – Мирина, Мирина… – донеслось со стороны лагеря белых, и девушка, скомкано попрощавшись, побежала к своим, дрожь от пережитого в начале разговора страха, наконец, проявила себя, и Мирина едва нашла в себе силы не упасть до того, как оказалась на жесткой подстилке в женской палатке. А Гутта еще долго сидел у костра, прокручивая в памяти имя «Мирина». Деревья, вырванные с корнем, летали по небольшой поляне, падая, и создавая вокруг жуткий грохот. Он отошел достаточно далеко от лагеря, чтобы его рева не услышали лишние уши. С каждым днем зеленоглазая девчонка проникала все глубже и глубже под кожу, но сегодня ее яд попал в кровь, окончательно погребая под собой последние попытки быть совершенным оружием зла. Гутта повалил уже больше десятка деревьев, но ни усталость, ни многочисленные занозы в руках не помогали переключить мысли и выдавить из-под век блестящие зеленые глаза. – Дитя Анубиса и его жрицы, сколько в тебе силы, и как бездарно ты ее тратишь. – Голос, донесшийся из-за спины, мужской и слегка хрипловатый, заставил гладиатора опустить руки, предотвращая полет очередного вырванного дерева. Обернувшись, Гутта почти не удивился, увидев человека в белом хитоне и золотой маске. Тьма перед глаза стала гуще, словно призывая немедленно расправиться с главным врагом матери, что так опрометчиво появился перед ним в полном одиночестве. Но, подняв руку, мужчина тут же остановился, что-то не давало ему причинить вред жрецу, и это нечто имело вовсе не магический характер. Он просто не хотел, впервые с момента пробуждения Гутта не жаждал крови, не хотел убивать. В бессилии опустившись на землю, гладиатор сжал руками голову, упорно продолжая искать в себе привычные тьму и ярость. – Уходи от сюда светлый, пока можешь. – Тихо и беззлобно прошептал Гутта, но, как и ранее зеленоглазая девчонка, жрец никуда не делся, напротив, сделал несколько шагов в его сторону. – Разве ты не хочешь задать мне вопрос? – Гутта мог поклясться, что бровь жреца под маской изогнулась в ожидании его ответа, а вопрос у него действительно был. – Скажи мне, тот кто прибывает во свете, я создан только лишь из тьмы? – Решившись, спросил Гутта, подняв голову и слегка удивившись тому, что жрец стоял от него в каких-то трех шагах. – Поднимись и прислушайся к себе. – Как только гладиатор встал с земли, от жреца полился яркий, почти ослепляющий свет. Однако, вопреки ожиданиям, Гутта не почувствовал боли, которую всегда ощущал в присутствии этого человека. Да, ему было не приятно, свет слепил глаза и щипал кожу, но в целом, он вполне терпимо перенес это испытание. – Ты почувствовал боль, желание спрятаться? – Нет. – Удивление все же прорвалось в спокойный, холодный голос, но ответ был предельно честным. – Вот и ответ на твой вопрос. Мирина сказала тебе правду, ты не чудовище. – Гутта, в тайне надеялся и боялся услышать этот ответ. Вся его предыдущая жизнь, все устои, принципы, стремление, рухнули, превратились в пыль, и он остался стоять среди этих руин. – Теперь ты не знаешь, что тебе делать? – Точно уловив смятение гладиатора, спокойно, и даже мягко спросил жрец. Гутта помотал головой, показывая, что действительно не знает, куда идти дальше. – Что же, я не стану навязывать тебе пути, которые сам считаю правильными, это было бы не справедливо. Ты создан тьмой, но, по какой-то причине, разумен и не лишен света человечности. Подумай над тем, что для тебя теперь стало важным, чего ты сам, слышишь, сам, а не твоя мать, желаешь добиться. Когда ты это поймешь, я появлюсь, и мы вместе подумаем, что делать дальше. – Признаться, Гутта ожидал, что сейчас ему начнут читать проповеди о силе света и добра, но жрец поступил на много мудрее и как показалось гладиатору, милостивее, чем его собственная мать, которая, лишь услышав от сына «неправильные» слова, тут же поставила его на место. Чего же он хотел теперь? Для себя? Власти над руинами и армией зомби, которую навязывала мать он точно не желал. Но что же тогда? Походив немого по теперь опустевшей поляне, Гутта вдруг со всей ясностью понял, что желал лишь одного — взаимности зеленоглазой девушки. Любовь Мирины. Желание сформировалось так быстро и четко, что это даже слегка покоробило мужчину, но за ним сразу пришло и горькое осознание. Любовь, в отличии от страха, привить невозможно, она должна зародиться сама, а судя по тому, как девушка вьется вокруг избранного, у него, Гутты, не было ни малейшего шанса. Ударив кулаком в ствол поваленного дерева, гладиатор медленно сел, опустив голову на сложенные на коленях руки. На его пути вновь встал избранный, но на этот раз Гутта понимал, что смерть мальчишки не принесет ему ни пользы, ни радости, ибо в этом случае горькие слезы будут проливать его любимые зеленые глаза. Осмотрев выбывших из турнира воинов, Гутта быстро потерял к ним интерес, а когда взгляд коснулся довольной морды Катилио, гладиатор и вовсе отвернулся от толпы. Он искал глазами золотую маску, но жрец появился только поздно вечером, когда основная масса народа уже мирно спала в городе, оберегаемом огнем Митры. – Вижу, ты нашел ответ. Чего же желает твое сердце? – Спросил человек в белых одеждах, появившийся недалеко от дома, где разместилась команда черных. Заведя жреца в переулок, подальше от любопытных глаз, Гутта тихо начал разговор. – Я хочу, чтобы Мирина осталась в живых после этого турнира, чтобы она была в безопасности. – Не сказать, что ответ гладиатора сильно удивил жреца Митры, однако тот все же ожидал более радикальных поползновений в сторону упомянутой девушки. – Взамен я готов помочь вам победить. – Жрец прекрасно знал, что последний бой в Риме подразумевает под собой битву на смерть меж двумя оставшимися командами, и что в первую очередь под удар попадет молодежь, поэтому страх гладиатора был ему понятен. – Что же, твое желание вполне осуществимо. Ради этой цели мы поступим так. Ты останешься в команде Катилио, не перебивай, – увидев, что гладиатор уже было открыл рот, чтобы возразить, поднял руку жрец, – ты останешься, и будешь, по мере возможности предотвращать попытки Катилио помешать воинам света. Но делать это ты должен незаметно, чтобы тебя не вычислили до финального испытания. В Риме, в Колизее ты возьмешь на себя близнецов и Мирину, парни незаметно перейдут к другим соперникам, а ты оттеснишь Мирину к стене и прикроешь до тех пор, пока не будет закончен бой. – Но что если Катилио все-таки победит? – В принципе план жреца ему понравился если бы не одно это маленькое «но». – Без твоей помощи он не справиться, помни, он побеждал благодаря жульничеству и хитрости, теперь же мы ему в этом помешаем. Главное, чтобы избранный не сдался. – Гутта прекрасно понимал, о чем недоговаривает жрец, впрочем, ему и не нужно было озвучивать, что в случае победы света, его мать погибнет, а отец надолго лишиться своего могущества. Но выбор был уже сделан, осталось лишь воплотить план в жизнь. Однако перед завтрашним состязанием ему предстояло еще кое-что сделать. Пробраться мимо охраны белых было не сложно. Старый шут уснул на посту, а два близнеца были так увлечены разглядыванием звезд, что не заметили большую тень, мелькнувшую в дверном проеме. Гутта приходилось слегка пригибаться, чтобы не задеть головой балки потолка на втором этаже, и гладиатор в который раз посетовал на свой высокий рост. Найти комнату Мирины оказалось не сложно, его словно что-то тянуло в нужном направлении, и он без труда проник в незапертую дверь. Сначала взгляд упал на кровать, стоявшую ближе ко входу, но заметив пряди светлых волос, которые не скрывал даже тусклый свет луны, Гутта быстро потерял интерес и направился ко второй кровати. Комната была маленькая, поэтому в ней спало лишь две девушки, и вторая оказалась именно она. Мирина. Гутта застыл на несколько мгновений, любуясь лучами луны, запутавшимися в смоляных волосах, похожих на огромную россыпь черных опалов, так резко контрастирующих с удивительной белизной тонкой кожи. С трудом оторвавшись от девушки, внутренне жалея, что не увидел ее изумительных глаз, гладиатор осторожно положил рядом с подушкой красивый золотой браслет, тонкой ювелирной работы, украшенной россыпью чистейших изумрудов, так похожих на завораживающую зелень ее глаз. Гутта видел, как Катилио хитростью заставил капитана команды белых выронить молот, и скрипнул зубами. Следующим должен был идти гладиатор с трезубцем, но Гутта незаметно подрезал ремни его сандалий, в следствии чего произошла заминка, когда Катилио подбежал к ним для передачи эстафеты. – Я пойду, а вы найдите ему другую обувь. – В момент замешательства никто не посмел ослушаться сына Анубиса, и Гутта быстро побежал вперед. Он взобрался очень быстро, как и положено было сверхъестественному существу, и как только кол оказался прочно вбит, начал нарочито медленно спускаться. Заметив, что белый все еще не вбил свой прицеп, Гутта остановился всего на мгновение и, под пораженный взгляд Друдо, незаметно передал ему свой молот. С высоты было ничего не разобрать, так что этот маневр никто не заметил. Мальчишка очень долго мялся на вершине статуи, и гладиатор уже начал заметно нервничать, когда к вершине, помимо трезубценосца стала приближаться страшная буря. Однако успокаивало то, что Мирина, как и обещал жрец, находилась на земле, в относительной, но все же безопасности. Когда Коллос рухнул, похоронив под собой половину города, гладиатор разгреб львиную долю руин, но к его облегчению, Мирина оказалась цела и невредима, благодаря рыжей женщине и тому недоразумению, похожему на шута. Теперь от Рима их отделяло всего одно путешествие, и Гутта впервые в жизни молился светлым богам, чтобы оно прошло для всех благополучно. Шторм прибил их корабль в таинственному острову, окутанному туманом, от которого, Мирина это чувствовала, не приходилось ждать ничего хорошего. Али и Марк вновь удрали из-под пригляда, но ей отчего-то не хотелось следовать за ними. Девушка стояла на палубе и задумчиво теребила тонкий золотой браслет. Впервые в жизни на ней было столь дорогое украшение, не украденное, а подаренное, она не сомневалась, от чистого сердца, ибо даритель не попросил ничего взамен. Она долго гадала, кто бы это мог быть. Друзей она быстро вывела из кандидатов, ибо у них не было ни средств, ни возможности что-либо ей дарить, а особенно такую дорогую вещь. Благородные господа, на внимание которых она когда-то тайно рассчитывала, отправляясь в это опасное путешествие не спешили предлагать руку и сердце. Среди гладиаторов она не заметила к своей персоне особого интереса, разве что… Гутта. В голове не клеился образ агрессивного, жутковатого гладиатора и бескорыстного человека с тонким вкусом. Туман становился все гуще, пробираясь в мысли, окутывая все вокруг дымкой сна. Однако, почти уснув, Мирина почувствовала, как запястье лизнуло мягким пламенем, благодаря чему, колдовской сон как рукой сняло. Резко встрепенувшись, Мирина несколько мгновений крутила головой по сторонам, и, заметив, как остальные медленно засыпают, на несколько секунд поддалась панике, а затем стала быстро бегать от одного соратника к другому, периодически вырывая их из лап вечного сна. Друдо, Али и Марк были в отчаянии, они выбрались из царства мёртвых, но по пути обронили слезы из реки, и теперь не знали, как им спасти друзей и выбраться с острова. Какого же было их удивление, когда они заметили на корабле не мертвую тишину, а суету и шум. Позже выяснилось, что шум и гам подняла Мирина, и дабы команда снова не уснула, раздала им все, что было способно издавать громкие звуки. На вопрос же, как ей удалось не поддаться чарам проклятого тумана, девушка лишь загадочно улыбалась и прятала руки за спину. Мягкое, теплое чувство свернулось под сердцем при воспоминания о суровом, но уже не страшном для нее гладиаторе. Прибытие воинов света в Рим стало неприятным сюрпризом для команды черных, надеявшихся, что те сгинули в море, и очень радостным известием для одного беловолосого гладиатора. В последние пару дней Гутта места себе не находил от беспокойства, в нем настолько возобладали человеческие эмоции, что даже мать, вызвавшая его к себе, похоже, начала что-то подозревать. Но мужчина и представить себе не мог, что будет так радоваться тому, что кто-то избежал гибели. Когда на берег сошла вся команда белых, и он увидел в толпе до боли знакомую чёрную макушку, гладиатор вздохнул так, словно последние пару дней находился глубоко под водой. Она была жива, была здесь, совсем рядом, и этого уже было достаточно, чтобы огромные тиски выпустили его сердце, о наличии которого до недавнего времени он и вовсе не подозревал. Осталось последнее испытание — бой в Колизее. Все пошло не по плану, собственно Гутта изначально сомневался в том, что какой-бы то ни было план вообще сработает в такой мясорубке. Видимо мать все же поняла, что он ее предал и предупредила Катилио. На него нападали черные со всех сторон, а белые напротив, пытались оттянуть от него воинов Катилио, ведь даже ему было не справиться со всей той массой, что на него навалилась. Мирину он постоянно держал в поле зрения, но, когда сзади пришелся сильный удар по голове, в глазах потемнело, и он отключился. Открыв глаза, Гутта успел увидеть, как Катилио занес меч над лежащими на земле принцем и избранным, и как маленькой смазанной тенью наперерез ему метнулась Мирина. В глазах снова потемнело, но теперь уже от страха за ее жизни. Он не знал, где взял силы, не понимал, как смог поднять руку, но за мгновение до того, как меч вошел в белую грудь, в шею Катилио вонзился сюрикен. В то же мгновение небеса разразились светом, и мрак вокруг, который, казалось, засасывает в себя мир, отступил. Его отец и мать проиграли, а он? Разве он что-то выиграл? Пока разум окончательно не в пал в забытье, Гутта понял, что да, он выиграл полный нежности и волнения взгляд зеленых глаз, и этот взгляд стоил целого мира.