Создание маленького цветка есть работа веков.
У. Блэйк/С. Маршак
На серой дымке начинали размытыми масками появляться красные и малиновые оттенки. Беспорядочная россыпь стала тусклее, готовясь уступить место солнцу. Оно еще не показалось, впрочем, ждать осталось немного, с минуты на минуту слепящее, яркое, но холодное утреннее солнце взойдёт. Этого и боялся Вергилий. Боялся, как и любой человек, осознавший, что за всю ночь не сомкнул глаза, не погрузившись хотя бы в дрёму, и всё ещё усталый вынужден встречаться с новыми делами, обязанностями, страхами и людьми. За ночь переосмыслить всю свою жизнь, разработать новую манеру поведения и придумать чем теперь заниматься Вергилий не успел. Губы дрогнули в полуулыбке, ироничной. “Попробуй побыть человеком, ну, откинуть свой пафос, немного отдохнуть, пиццы поесть”, — именно такие были напутственные слова Данте перед тем, как тот протянул Вергилию дорожную сумку и один билет в Фортуну. Мысль о том, что его родной, пусть и не особо близкий брат отослал куда подальше, злила. Конечно, не “в добрые руки”, а сыну и его девушке, но, кажется, они никого в гости не ждали, по крайней мере Неро, несколько раз закрывший и открывший дверь перед Вергилием, в какой-то уж совсем облачной надежде, что тот испариться. Возможно, если бы сын Спарды не зацикливался на своей злости, то за ночь наверняка придумал бы как познакомиться с семьей Неро и несколько раз порепетировал бы как улыбаться без сарказма и не скалясь. А пока что Вергилий чувствовал себя невероятно потерянным: столько лет потратить на получение большей силы ради защиты этой семьи, чтоб потом осознать, что семьи-то у тебя и нет. И, как бы, спасибо Данте, что решил таким образом сдружить своих брата и племянника, но, с другой стороны, неужели нельзя предупредить или подождать, когда новоявленный отец адаптируется к человеческой жизни и сам поедет к сыну. Очевидно, это потребовало бы много времени, но так Вергилий бы знал, что ответить на вопрос “Зачем приперся, папаша?”. Благо, Неро не успел его задать, так как этот самый “папаша” нагрянул поздно вечером, почти ночью, когда сироты и Кирие уже спали, да и Неро тоже, если судить по его реакции. “Нужно прекращать думать о вчерашнем”. Это повторялось в мыслях постоянно, до самого рассвета. Вергилий старался, он думал о сегодняшнем утре, о том, что нужно как-то налаживать отношения с Неро, представиться Кирие, извиниться, что прибыл в неудачное в время, а потом снова возвращался к тому, какой же Данте му—… нехороший. Охватывала паника. Комом подступала к горлу. Душила. Вергилий тонул в собственных мыслях. За последние десятки лет он явно не думал о том, как общаться с людьми и как стать хорошим в чьих-то глазах. Хорошим отцом, хорошим человеком. Нельзя же просто щелкнуть пальцами, произнести заклинание, один раз (для верности) ударить и тем самым влюбить в себя кого-либо. Предстояло много работы, настолько, что полудемон не знал с чего начать и как. Общение не было сильной стороной Данте, получеловека, а ведь Вергилий всегда видел в близнеце олицетворение человечности, на которую только способны потомки Спарды, что уж тогда о себе. Даже в детстве старший из братьев предпочитал разговорам книги, сейчас ничего не изменилось. Наверное, слоило бы извиниться перед сыном за то, что не знал о его существовании в течение долгих 20 лет. Только вот, даже перед зеркалом он не мог вымолвить и слова, даже по буквам. Выглядел Вергилий “по-клоунски”, мялся, думал, как лучше начать, думал, нужно ли это все вообще, нужен ли Неро такой отец. Ведь вряд ли парню нужен мертвый груз в виде поехавшего на силе отца. Хотелось бы убежать, запереться в комнатке на втором этаже и сидеть, в надежде, что про Вергилия забыли. Только вот, это совсем уж глупо, ребячески. Отступать не хотелось, точнее не было возможности, полудемон себе бы такое не простил, он ведь понимал, насколько это выглядело жалко. “Расчетливость — безобразная старая дева, …" и, кажется, именно сейчас Вергилий понял, что именно имелось в виду. Работы предстояло много, большая её часть над собой, но ничего, бывало и хуже. Так ведь?