Так сказки лгут?

Тарталья смотрит на Чжун Ли при лунном свете, что мягко одевает его контуры приятной синевой, что отдаёт серебером. Желание коснуться. Обладать. Принадлежать. Оно уже трепещется в груди. Колебается в отличии от спокойного светила на небосводе — хотя буквально на расстоянии вытянутой руки у тебя своё светило — сам Моракс. Ты же хочешь этого, Аякс, правда? — Что читаешь, Ли? — почти сахарным голосом шепчет Тарталья, будто случайно, ненавязчиво касается плеч своего возлюбленного. Пальцы сами слегка сжимаются. Моракс слишком. Слишком прекрасен. Преступно идеален. А идеальных людей не бывает, правда, Аякс? — Ничего сверхъестественного. Обычный том истории Ли Юэ. Люблю великолепные кладези информации, что так греют сердце. Тарталья всё ещё молчит. Слышит только шум в ушах. Вся его калёная смелость рушиться под стопами божества перед ним — а рыжеволосый и не против. Что он значит для Моракса? Он по сравнению с ним — пешка, глупость, ничтожество полное. Так почему Чжун так принял его? Боги действительно могут любить? Быть не такими заносчивыми? Так сказки лгут? — Я… — с тихим вздохом он опаляет область около уха у господина Ли, по прежнему слегка робея. Хвалённый Предвестник так теряется при виде своего объекта обожания и желаний — просто потешно. — Книга тебе так интереснее, чем я, Ли, хах? — он выдавливает неловкий смешок. Чжун Ли осторожно поворачивает глаза, а в глазах блестнул огонёк. Золото разожглось языками пламени, обводя контур глаза, словно подводка под ними. Во взгляде что-то щелкает — что-то неожиданное для Аякса, он не видел Чжуна таким. Обычно он сам пускает огоньки из глаз, но видеть такое от партнёра… Что это? — С чего же ты взял, золото моё? Ты главный кладезь моего сердца, ты прелестен. С чего же книге быть важнее? Сомневаешься в моих чувствах иль это человеческая ревность? — он бархатно смеётся. Нежно. Ласково. Красиво, улыбаясь, словно солнце. Он и есть солнце для Тартальи. — Просто думаю… — Тарталья совсем теряется, а с тем и теряет голову. Чжун Ли — его любовь, и одновременно противник, которого он не способен одолеть. Всё его существо проигрывает Мораксу. — Почему… — Тарталья берёт побольше воздуха с без того не дышащие и горящие лёгкие. — Почему ты выбрал меня? — он смелеет и опускает руки, поглаживая область около белоснежного галстука. — Не знал, что любовь выбирают. — Действительно… — он задумывается. — Любовь, — Аякс наклоняется ниже, но Чжун Ли резко ловит его лицо своими руками, что ещё в перчатках. Его руки такие приятные, даже кожа перчаток уже словно касания, которых так не хватает. Он ловит и тянет ближе к себе, смотря в самые глаза, окончательно сводя с ума. Окончательно заставляя терять голову и забыть о существовании чего-то на этой чёртовой планете, кроме янтарных глаз напротив. Тарталья сглатывает, голос делается тише и смущённее: — не выбирают… Ох, Аякс, готов ли ты зайти так далеко, куда сейчас идёшь? Этот путь… путь отношений, на которые работают два центра — намного длиннее пути из Ли Юэ в Снежную. Чжун Ли наклоняет его к себе сильными руками, но одновременно делает это со всей доступной нежностью, шепча в самые губы: — Аякс, послушай. Я люблю тебя. По-настоящему. За мои шесть тясячелитий с лишним ты заставил моё сердце стучать чаще, заливаясь лёгким волнением. Я никогда не забуду тот вечер в асамблее Гуйли, где я сознался тебе, кто я на самом деле, спустя долгое время. Я понимаю твои сомнения, но послушай: я больше не Моракс. Я Чжун Ли, слышишь меня? Раз ты считаешь меня божеством, то раз это божество познало чувство «любви», то тогда то, что его пробудило — наверняка достойно этого? — он оглаживает большим пальцем левой руки щеку, пока на лице Тартальи разливается по-дурацки счастливая улыбка. Он знает это. Верит. Но ему снова и снова нужно услышать это от него. Нужно подтверждение. И его собственной улыбки — достаточно для ответа для Чжуна. Лепестки губ сливаются воедино, мягко касаясь друг друга. Весь их контакт друг с другом выглядит… красивым, по-своему нежным и заставляет восхищаться. — И я всего лишь человек… — нежно тянет Тарталья тут песню, что они иногда пели вместе, друг для друга. – Я хочу положить весь мир в свои руки. — …Витаю в облаках, но на ногах стою твёрдо. — Прикоснись к моей шее, а я коснусь твоей… — Аякс слегка осекается и смущается. О, нет, он не тот стеснительный парень, что смущается от строчки в песне, но почему-то в присутствии Чжуна всё ощущается… иначе. Будто впервые… Хотя, вероятно, это первая настоящая любовь для него. Но Тарталью пробивает током, что бродит по организму, опускаясь от головы — вестимо, импульсом: Чжун Ли выполняет. Строчку. Песни. Аякс удивлённо, нет, ошарашенно раскрывает глаза, ловя себя на немом возгласе — Чжун Ли с абсолютно непринуждённым видом, смотря в глаза, пока в его собственных снова мелькают те подозрительные огни, прижимается к шее нависающего над ним парня, оглаживая руками… без перчаток. Видимо, пока он опустил руки, он успел снять их, а Аякс даже внимания не обратил — совсем бдительность теряет. — Ли?!.. — Соврёшь мне в глаза, — о, Господи, лучше бы ты молчал… Этот голос, спокойный, на пару тонов ниже, накрывает словно лавиной, заставляя сердце Тартальи подскочить. Давим на слабости, значит? — что ты не хотел этого? Никогда не думал про это? Тарталья чуть ли не падает прямо там в обморок. Чжун Ли может быть… таким?! Каких романов он начитался, чтобы… — А всё, о чём я думаю, это… одна любовь… …так разговаривать и петь, воссоздавая картину, что и не снилась Тарталье. Кажется, на затворках оставшегося сознания — у воинов мозг в реальности никогда не отключится на все сто — что-то ему подсказывает… Что на песне и… этом, дело не закончится. — Одна любовь, один дом, — Тарталья зачем-то тянется снова к галстуку Чжуна и тянет на себя. — Ни рубашки, — Чжун Ли слегка приподнимается, проговаривая это по слогам, слегка растёгивая пуговицы — дома он не носит жилеты — пока Аякс ловит сердечные приступы. Он серьёзно, вашу дивизию, это делает? Или рыжий где-то ударился головой и ему это кажется? А если это и так… …он не хочет, чтобы это заканчивалось. — …Ни блузки, — Чжун Ли, словно с намёком, смотрит так нежно, что хочется умереть. Все эти действия, совершенные впервые, будоражат сознание. Тарталья не верит. Тарталья не верит и тогда, когда нависают уже над ним. — Только мы, ты поймёшь, — Тарталья честно пытается в напев, но ему приятно знать, что запинки стал делать почему-то не он один. — Что нет ничего такого, о чём я бы не хотел рассказать тебе, нет… Всё происходит так красиво, даже будто по-аристократически. Будто во снах. Будто на небесах. Тарталья теряется с действий владельца янтарных глаз — и его сердца — он словно плывёт, завидя рельефное тело напротив. На руках, удивительно, нет тех татуировок Моракса — вестимо остались в прошлом. Точёное тело, словно из мрамора, чётко очерченное и прорисованное… туманит разум. И всё это с учётом того, что Тарталья — тоже выглядит довольно привлекательно, обладая прекрасным телосложением. — Ты прекрасно выглядишь, — доводит до остатков сознания своего партнёра Ли. —...Ты тоже… — Почти неслышно проговаривает Тарталья, выдавливая из себя слова, делая параллельно плутоватую ухмылку. — И если ты позволишь, у тебя захватит дух… — У меня он уже захвачен, — Тарталья не идёт по тексту, уже плюнув на него — он не способен думать ни о чём кроме того, что происходит в этот отрезок времени. Он не способен думать ни о чём кроме янтарных глаз, источающих золотой свет в свете лунной синевы. Ни о чём, кроме тела напротив, что так переливается серебром под сенью светила на небосводе, пока сам Аякс дополнительно оглаживает это зрелище глазами, цвета океана, что сейчас, кажется, вскипит. Тарталья тянет партнёра на себя… И лишь луна будет свидительницей сказки о божестве-драконе и морском воине, а точнее — о их любви, нежных касаниях, сбитом дыхании. Быть может, на утро оба не поверят в эту реальность — но свидетельницей этого будет уже другое светило небосвода, озаряя их, уже мирно спящих, на утро. Так сказки… не лгут?