/réminiscence/
центральная библиотека. за высоким старым окном гулко ходил ветер, заставляя ветки лип, которые только начинали цвести, жалостливо биться о прочные стекла. позолоченные светильники у дубовых темных столов склоняли свои изумрудно-зеленые плафоны, подавая свет на пожелтевшую бумагу книг. шелест страниц, постукивание ветвей, вой ветра, гром, отдававшийся эхом по всему залу, запах весенней листвы, едва различимый шепот, исходящий из более укромных уголков зала. в одном из таких уединенных мест сидело два светловолосых парня, которые переплетали костяшки пальцев друг друга между собой. любовное сияние в глазах искрилось ярче звезд на темном небе, а руки беспокойно ходили по рукам человека напротив. “еще одни.” — послышалось недовольное бурчание откуда-то со стороны. люди, на удивление, не осуждали их, но при этом тихо возмущались всем их проявлениям «весеннего обострения». видимо для хенджина рядом с феликсом всегда была весна. сколько бы минут, часов, дней, лет не прошло, его до жути необъяснимые чувства будто становились еще сильнее, что даже немного раздражало, потому что хван был именно тем человеком, который всегда старался все или же максимально упростить, или же сделать легким для понятия, прежде всего, хотя бы для самого себя. но то, что происходило с ним, он не мог ни понять, ни объяснить. холодная сухая рука поднимается по предплечью вверх, проводя линии в незамысловатых узорах и заставляя обладателя нежных худых плеч покрыться мелкими мурашками. забавно. такой вид феликса всегда заставлял улыбаться. такой милый и сияющий, называть его солнцем даже было недостаточно, он был чем-то большим. намного. — ай, хенджин, ну руки же холодные. – сверкающая улыбка спряталась в плечах, и блестящие волосы цвета блонд упали на веснушчатый лоб. — тише-тише, мы же людям мешаем. – теплый взгляд не отрывался от этой пьянящей улыбки. сколько бы хенджин не смотрел, ему всегда было мало. также мало ему было и воздуха. хотелось задохнуться от такого выражения лица феликса, в груди что-то безудержно ныло. рука перемещается на щеку, и кончики пальцев будто прирастают к ней через веснушки на лице. так много хотелось сказать, но язык словно обмяк. весь хван словно обмяк от взгляда уставленного на него, в темных глазах хотелось потеряться. умереть. — я люблю тебя, феликс. прозвучало как-то слишком интимно. точно никто, ни единая душа в мире не заслуживала этих слов. но все равно этого не хватало чтобы описать чувства. слов, что передали бы все его комки тревожных и одновременно прекрасных ощущений, просто не существовало. и вот темные, словно ночное озеро, глаза устремляются в другие глаза-ониксы. из под длинных пышных ресниц блеск прорывается так же насыщенно, как и раньше, даже несмотря на то, что вокруг царил некий полумрак. майский томный воздух сотрясается разрядами между ними. дышать больше невозможно./fin de réminiscence/
тяжелый вдох. настолько тяжелый, что он заставляет все кости в теле ныть от боли. — как бы тебе объяснить, чтобы это не выглядело как какое-то глупое нытье… хочется возразить, прижать хрупкие плечи к себе и зарыться носом в ломкие светлые пряди, пахнущие чем-то пленительно сладким. наверное, это все-таки был запах самого феликса, а не его парфюма. — что касается страданий, так это уже просто не отделимая часть моей жизни, я привык жить с ними настолько, что мне уже нужно больше. возможно, благодаря им я и чувствую, что вообще живой. поражающая боль, убийственное спокойствие. хотя назвать спокойствием это было нельзя, это обычная пустота. — успокойся, я все равно не умру. я не могу убить себя, потому что во мне нет и капли эгоизма. я жив до сих пор только из-за того, что не хочу оставлять тебя совсем одного. такое ощущение, будто швы на сердце разорвали грязными холодными руками. к горлу поступала тошнота, хенджина сейчас вывернет от этих слов наизнанку. но разве феликс не прав? он прав, абсолютно. хван уже давно лишился всех своих близких по разным обстоятельствам, а в том, что феликс и вправду был обделен эгоизмом сомнений попросту не возникало. но от этого становилось только хуже. — не потому, что у меня все хорошо и я на что-то еще питаю слепые надежды. не потому, что я хочу жить. мне это всё совершенно не нужно уже, я ничего не хочу. просто больше всего я не хочу, чтобы кто-то страдал из-за меня. именно поэтому всё так. все разбилось. опустошение настигло и хенджина. никогда бы он не подумал, что ему может быть так невыносимо плохо. хочется умереть. — так что… да, я делаю себе хуже, но я просто привык и по-другому не умею. – к концу высказывания голос становился все тише и тише. если боль внутри хенджина сразу резала ножом, то боль внутри феликса медленно накатывала, но захлестывала, словно цунами. — то есть, ты хочешь сказать, что уже ничто не способно поменять твое отношение к жизни? в каждом слове взрывались маленькие петарды надежд, крича только о том, что не всё еще потеряно. — наверное, да. я пытался найти что-то такое, но после этого мне стало в четыре раза хуже. поэтому я просто живу тем, что стараюсь заботиться о ком-то важном, например, о тебе. если я не могу построить свою жизнь, то помогу построить тебе твою. что несет этот веснушчатый мальчишка? в голове не укладывалось совершенно ничего, чувство вины прожигало так, что в глазах летали искры. что же это получается, хван все это время просто не замечал, как его самый важный человек погибает изнутри? его жизнь погибала изнутри у него на глазах. скулы свело, потолок обрушился ему на голову. даже не потолок, весь мир на него обрушился, и он застыл, словно статуя в центре Лувра. — знаешь, обычно меня все просто начинают переубеждать, дают советы и так далее. но мне не нужна чужая забота. и поддержка мне тоже больше не нужна. взгляд феликса стремительно падает вниз за окно. интересно, о чем он думает? он думает о том, как красиво кружатся листья у парадной? нет, он думает хватит ли ему высоты восьмого этажа, чтобы прекратить все, что существует в его жизни. липкое молчание. только выцарапанная надпись «1/8/8/1» на посеревшем подоконнике вызывает к себе все внимание хенджина./réminiscence/
жаркий июль. в этом году и вправду погода решила сжечь все до тла, иначе было не объяснить такую высокую температуру на улице. единственное, что их спасало, так это гуляющий слабый ветерок, который обдавал хоть какой-то прохладой. душная небольшая квартирка на первом этаже без системы кондиционирования. окно распахнуто настежь, а рядом с ним на застеленном покрывалом подоконнике сидят двое парней, изнывая от жары. жертвуя собственным комфортом, хенджин уступил место у раскрытого окна феликсу и расположился напротив него. слегка покрасневшие щечки и прикрытые глаза на загорелом лице смотрелись для него лучше любой самой дорогой картины. он был готов отдать все, что угодно, только бы смотреть на него каждую секунду. но тут хитрый взгляд падает на него, и проносится легкое мычание удовлетворения. что это значит? хенджин вообще не понимал этого. то ли от жары на улице, то ли от пожара в сердце. — недостаточно ветра, хочу больше, сюда не задувает. после этих слов феликс резким движением откидывается назад, наполовину высовываясь из окна лицом к небу и уже собираясь вскинуть руки по тому же направлению, но тут его подхватывают чьи-то костлявые пальцы, заставляя немного приподняться. — ликс, ты что, дурак совсем? да я чуть коньки не отбросил от твоих действий, не делай так никогда больше. – взгляд обеспокоенный, слегка суровый. но был ли повод волноваться? определенно был, но только для хвана. в голове проносится вид выпадающего тела из оконного проема, и он зажмуривает глаза до появления болезненных искр. непонимающий подобного поведения, Ли упирается на локти, с неизменной хитрой улыбкой, добрым взглядом и тихим хохотом. — нет, хенджин-и, это ты дурачок, – маленькие ладони подтягивают за разношенную футболку на себя, – мы же на первом этаже живем, чего ты так волнуешься? ну вот опять. опять эти искры в глазах, только уже немного другие. они были от любви. хенджин невольно тает. запуская руки под тонкую талию, он уже с игривой улыбкой нависает над своим возлюбленным, дразня и оттягивая поцелуй, что так напрашивается случиться, благодаря уж слишком маленькому расстоянию между их лицами. хочется и колется, по-другому не объяснить. но хван не был бы хваном, если бы все-таки что-то было не так, как он хочет. поэтому таким обманным образом он выуживает феликса из оконной рамы, после чего легонько начинает щипать и щекотать, заставляя звонкий, словно плеск ручья, смех наполнять их маленькую квартиру. — ну, все, хенджин, прекрати, я уже не могу дышать. – еле-еле как вырываются слова из запыхавшегося феликса. они оба с жуткими передышками падают к окну. осознав какую детскую глупость они сейчас совершали, хенджин вновь начинает довольно хихикать, пятерней убирая влажные волосы назад и обнажая белые зубы в улыбке. тут уже сердце феликса пропускает удар. тяжело дыша, он внимательно изучает взглядом мимику хвана, хотя давно уже знает ее всю наизусть. в груди жжется, кошки скребут душу от желания поцеловать пухлые розовые губы, которых он столько раз касался, но каждый раз для него казался ничтожно малым. — не смотри на меня так, ликси, это слишком завлекающе выглядит. – словно чувствуя чужой взгляд, изрекает хенджин, вгоняя паренька рядом в краску./fin de réminiscence/
— не смотри на меня так, хенджин, мне больно. два пустых взгляда встречаются в холодном пространстве. говорить желания нет, хочется сбежать. сбежать и больше никогда не возвращаться, желательно при этом потеряв память. “может исчезнуть?” мысли подобного рода крутятся в голове у хвана. он чувствует себя так, будто потерял последнее, что удерживало его в этом мире. вспоминая недавнюю программу по теории исчезновения земли, он невольно выделяет слова о солнце. “через 5 миллиардов лет солнце погаснет. эта смерть повлечет за собой смерть всего живого на нашей планете, галактика начнет рушиться.” пять миллиардов лет перешли в год. солнце хенджина умерло, а он вслед за ним. руки дрожат, дым от очередной сигареты заставляет глаза слезиться. год назад он закурил, год назад все пошло по одному месту. долгое молчание, тишину перебивает только звук затяжки хенджина. — это конец, ликс? вырвавшаяся мысль, которая не должна была быть озвучена. руки феликса сжимаются до беления на том же самом подоконнике. как бы он хотел прильнут к груди хенджина, безмятежно выдыхая остатки воздуха, которого ему сейчас критически не хватало. но они запутались. устали бороться. сил не осталось ни у одного из них. разобраться не получилось, значит нужно разрушить. — это конец, хенджин. холодно. никогда такого холода и безразличия не исходило от них двоих. вновь образ поля возник в голове. оно начинало оживать. маленькие светло-зеленые ростки пробивались сквозь черную землю. но всё было другим, это больше не их поле, не их место, да и «их» больше нет. ничего больше нет ни для хенджина, ни для феликса.