Detriment

— С-святой отец, у-у вас получится его спасти? Скачущий от накопленного стресса, тревоги, страха голос самым подходящим образом обрамляет картину, которую он уже видел не раз и не два: изломанное судорогами тело, напряженное до предела, скрипящее в нечеловеческом оскале зубами, скребущее по постели стертыми до крови ногтями. К такому не привыкнуть, и сердце заходится птичкой, испуганно стуча, пока усилие воли не заставляет его утихомириться. Молодой священник не спешит отвечать, оправляет ворот сутаны, касается креста. — С божьей помощью, — серьезно отвечает он. Это было первым, что он усвоил: не давать обещаний, которые ты не в силах сдержать. Ведь это только кажется, что жизнь одержимого в руках экзорциста, и только от его умений зависит, выживет он или умрет. На деле все сложнее, и по внешним признакам невозможно определить, что за демон скрывается под кожей несчастного. Кожа одержимого бугрится, будто кипит изнутри, распространяется по комнате ужасный запах серы; кого-то выворачивает. Не теряя более времени, преподобный Ушиджима достает из сумки мел. — Нужна соль. — С-сколько, святой отец? — Сколько есть. Одержимый кричит так, будто ему выворачивают кости. Для тех, кто ближе знаком с тем, как действуют демоны — не будто. В два широким росчерка появляется круг, туда — извивающийся одержимый, и второй круг дублируется солью, рассыпанной дрожащими руками родственников. На счастье, люди, вызывающие экзорцистов, находясь в глубоком шоке, никогда не спрашивают, зачем священникам магические круги и знаки-о-которых-не-говорят-вслух, им важно только спасти своего мужа, сына, сестру, и ради этого они поверят во что угодно, даже заранее зная, что процент выживших стремится к ничтожно маленькому проценту, а те кто выжил, вскоре все равно отходят в мир иной. Вытянув руку с крестом, Ушиджима твердо начинает: — Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potesta... Одержимый кричит, и кричит вместе с ним демон: нечеловеческим, ни на что не похожим голосом, от которого стынет в жилах кровь. — ...omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica... Запах серы щиплет глаза, забивает горло. Кто-то из родственников падает в обморок. Ушиджима старается сдержать кашель. Любая запинка — и придется читать с самого начала. — ... in nomine et virtute Domini... Nostri Jesu... Судороги, проходящие по телу одержимого, явно несовместимы с жизнью, но Ушиджиму беспокоит лишь только бы он не нарушил круг. Ложь вторая: экзорцизм — это вовсе не ритуал для спасения попавших под прицел демона, как бы люди не думали обратное. Его единственная задача — низложить пробравшегося в мир нечистого, любой ценой. Слишком сконцентрированный на молитве, Ушиджима не сразу замечает, как на него смотрят черные глаза на изменившемся до неузнаваемости лице. Черты, в которых мало человеческого, проступают сквозь изможденную маску. «Лик демона», понимает Ушиджима и начинает читать громче. Демон смеется, но это не сбивает его с толку. «Ничего не должно сбить тебя с толку» — так его учили. — ...imperat tibi Deus Filius... Даже сквозь его громкий голос слышен хруст кости, полностью вывернутой из сустава. Ушиджима останавливается лишь на секунду, чтобы жестом указать всем на выход. Он надеется, что до этого не дойдет. Всегда надеется. Стеная, один за другим родственники покидают душную, пропахшую болью и серой комнату, забирают с собой того бездыханного, который не выдержал серного зловония. Ушиджима остается один. Черты тела одержимого плывут, меняются. Он был слаб. Люди вообще слабы — слабее, чем демоны. Ничего удивительного, что демоны побеждают чаще. — Ты проиграл, — заключает демон, все еще частично напоминающий поломанную человеческую марионетку. Ушиджима продолжает, только читает медленнее, выговаривая старательно каждый слог. Смотрит сквозь: не на потусторонне-белое, гладкое лицо, красивое, как у женщины (но безупречнее и гармоничнее), не на шелковые кудри, не на вызывающую наготу стройных ног. Называть это «нечистым» откровенно говоря тяжело. Демон понимает и тихо смеётся. Происходящее его забавляет — и это щемит самолюбие священника. — А ты ничего, — замечает адское отродье, подбоченясь, обретая уверенность движений. — Хорошо читаешь. — …omniumque christianae fidei Mysteriorum virtus… Точно как демон не реагирует на священную молитву, так же не впечатляется и видом направленного на него тяжелого креста, только морщится, ломая красивую маску. Ушиджима только на секунду ловит взгляд его абсолютно черных глаз, и голова тут же начинает кружиться, тошнит так, как даже запаха паленого мяса и серы никогда не было. — … Imperat tibi… Как же там дальше? Демон смотрит, не отводя глаз: гипнотических, глянцевых. — Ну же, — подсказывает демон, подходя к самому краю круга. — Забыл? Ушиджима не забыл, но он замолкает, замерев с крестом в руке. — Зачем? — хмурясь, спрашивает. — Интересно, что будет в конце? — пожимает плечами демон и слегка улыбается. — Ты будешь низвергнут в ад, — уверенно отвечает Ушиджима, но, если начистоту, только звучит уверенно. — О, это непременно, — демон машет рукой в беспечном жесте, его племени не свойственному. — Но все же, — и снова улыбается, показывая острые зубы, — занятно. Ушиджима сглатывает. Демоны не должны интересоваться. Они должны извергать проклятья на мертвом языке, угрожать экзорцисту расправой, обещать непременно вернуться, истошно кричать, но не вести светский диалог. У демона странный акцент, но, может, это из-за острых зубов. Странный акцент у демона — это когда он говорит внятно и складно. А может, он и не демон вовсе? Таких прекрасных демонов просто не может существовать. Может, это ангел, обманом плененный? Демон улыбается так, будто точно знает, о чем думает Ушиджима. — Ну что, продолжим? Я не большой фанат латыни, но у себя эротичный голос, — сказав так, демон пробегает глазами по монументальной фигуре преподобного. Ушиджима прокашливается. Лучше бы этот демон сыпал проклятиями, ей-богу. — …excelsa… — Ты девственник, я угадал? — прерывает вдруг демон и щурит угольные глаза. — …Dei- э-э, Dei Genitrix Virgo Maria… — Так и знал, — кивает утвердительно. — Жаль, конечно. Выдающийся экземпляр. Сутана тебе, кстати, не идет. — …quae superbissimum caput… — А знаешь, что бы тебе пошло? — демон выдерживает паузу, прикусывает губу и совершенно не обращает внимания на латинский святой бубнеж. — Нагота. Ушиджима едва не сбивается. Демон поправляет упавшую на висок прядь и бесстыдно разглядывает его — так, будто экзорцист уже обнажен. — Даю руку на отсечение, что природа тебя не обидела. Небось, таскаешь воду в приходе и все такое? Да… я бы посмотрел, как ты, взмокший от пота, стаскиваешь с себя эти тряпки. Как блестит твоя крепкая спина, — демон прикусывает губу и несдержанно стонет, будто бы сама мысль о потной спине священника доставляет ему невероятное удовольствие. Ушиджима чувствует, как пылают его щеки и читает быстрее, но так только запинается чаще. Не ошибиться, только бы не ошибиться. — Промять бы ее хорошенько, она ведь болит от вечных тяжестей, верно? Откуда он знает — паникует сознание, и даже тренированное, оно оказывается не готово к такому. Демон гладит себя по красивой, безволосой, почти мраморной груди и чуть склоняет голову: — Скажи, человек, я красивый? Ушиджима упрямо читает, глядя чуть в сторону. Это молитва ужасно , невыносимо длинная. — Красивый. Я вижу. Люди не так красивы: грязные, вонючие, волосатые мешки с костями, — демон в отвращении передергивает точеными плечами. — Ты, праведник, достоин лучшего. А ты знаешь, человек, что все высшие демоны когда-то были ангелами? Ушиджима знает. Но он не сталкивался раньше с высшими — если этот действительно такой. Его сутана вся уже промокла от пота и кажется ужасно тяжелой, пригибает к земле; воздуха не хватает, и кружится голова так, что путаются в ней слова молитвы, что перетряхнутые желуди в коробке. — Плоть слаба, — заключает демон, опуская руки на своем теле ниже. — Я вижу, что мысли твои уже совсем не об обряде, а значит — ты меня не изгонишь. — Ложь, — коротко отвечает Ушиджима. — Лжешь здесь только ты себе, — парирует черноволосый, продолжая ласкать свою ровную кожу. Руками вверх и пальцами вниз, пробегая легкими касаниями. Ушиджима, хоть и пялится упорно куда-то в сторону, видит все это очень хорошо. Слишком. В его голове и правда мало что осталось от священного писания. Зато теперь он знает, что физиологически демоны (по крайней мере некоторые) полностью соответствуют людям. Не то знание, которое он хотел получить. Речь экзорциста становится все более сбитой, демон трогает себя все более откровенно, не стесняясь вздыхать в голос, и дыхание его звучит трижды громче святых слов молитвы. Иди ко мне, слышит Ушиджима внутри своей головы. Не смотрит, но видит, как вцепляются в него антрацитовые очи, холодные, безжалостные. Иди ко мне, слышит, потому что нельзя заткнуть уши от того, что звучит изнутри. И кожа у демона взаправду — прохладная и ровная, как у мраморного изваяния, и сердце его не бьется, хоть и дышит он, придыхая сладостно на ухо Ушиджиме, и кудри его мягкие, какие не бывают даже у женщин. Знаешь, вспоминает Ушиджима слова демона, что все высшие демоны когда-то были ангелами? Этот не был. Его породила человеческая похоть и одела в самые соблазнительные одежды — наготу прекрасного тела. Родственники одержимого долго опасались заглядывать за дверь, за которой оставили священника и демона. Но любопытство и надежда пересилили страх и, с крестами наперевес, осторожно вошли, боясь дажы дышать. Запах серы пропал. А на полу, рядом с нарушенном кругом лежало обнаженное тело экзорциста — он сам стер меловую границу. И он был прекрасен в своей наготе.