Самый крайний случай

      Раз-Два понимает, что хочет рассмотреть Боба получше, когда ловит себя на неожиданной досаде из-за того, что тот всё-таки подтянул низко сидящие штаны чуть выше, и длинная футболка снова скрыла мелькнувшую полоску голой кожи. Спина кореша немного загорела, и с учётом вечно хреновой погоды и того, что почти все время тот проводит в Притоне, это немного странно. В голове ни в какую не хочет укладываться мысль, что тот, как и положено ухоженному гомосеку, таскается в солярий, но, с другой стороны, и мысль о том, что супертрахарь Боб с мужиками милуется, тоже не сразу уложилась. Раз-Два слышал от кого-то, что в солярии на прибор натягивают что-то вроде носка, чтобы не обгорел, и, если кореш всё-таки так прихорашивается, то, получается, во всех остальных местах должен быть покрыт равномерным загаром.       Приходится специально пялиться на низ его спины, когда Бобски снова наклоняется, и Раз-Два со смутным облегчением замечает бледную полоску над резинкой трусов. К минусам же можно отнести то, что нездоровое любопытство утихать не собирается, а кореш как будто специально дразнит его своей дурной привычкой не застёгивать рубашки на груди, а джинсы носить так, будто они чудом удерживаются на причинадале и крепких булках. Самое скотское, что этого небрежного и, вроде как, давно привычного недостриптиза одновременно и слишком много, и недостаточно. Взгляд цепляется за часть мелькнувшей на груди татуировки, и впервые грызёт то, что полностью её Раз-Два раньше если и видел, то не рассмотрел как следует.       Бобски машет рукой, край выпущенной рубашки задирается, а он, как назло, не помнит, начинается эта блядская дорожка от самого пупка или ниже. Раз-Два, блин, в душ с ним ходил, а сейчас ни в какую не может вспомнить, были ли тогда у кореша волосы в паху, или он был гладко выбрит, и то, что сейчас это вдруг стало любопытным, неожиданно, подло и пиздец как погано.       Бобски высоко закатывает рукава на рубашке, и интерес к его бледной заднице Раз-Два бы мог ещё как-то себе простить и оправдаться похожестью друг на друга всех жоп на свете, но вот пялиться на напряжённые руки другого мужика уже точно ни в какие ворота. Точнее, он как раз догадывается, к каким воротам это ближе, и совсем от этого не в восторге.       Он кувыркается с цыпочкой и, выворачивая её из одежды, думает о том, что запросто можно было бы попросить Бобса раздеться для него — без всяких объяснений, один грёбаный раз, облизать его всего взглядами, запомнить все изгибы, короткие волоски, цвет кожи, и поставить для себя жирную точку. Тот бы позволил, понимает Раз-Два, не приставал с вопросами, дал бы достаточно времени всё переварить, простил и понял, если бы на этом всё закончилось. Прикусив губу и не двигаясь, дал бы раздеть его самому, обойти, оглядывая и поворачивая к себе для удобства.       Раз-Два успешно сдерживает себя пару дней, но, увидев, что кореш собирается в душ, подрывается следом без раздумий. Теперь он рассмотрит его всего, раз уж ему это зачем-то так надо, наконец успокоится, и снова всё будет в порядке.       После душа лучше ни хрена не становится. Да, он рассматривает его со всех сторон, ловит пару удивлённых и взволнованных взглядов, потому что безбожно палится, выясняет, как выглядит ебучая татуировка, что блядская дорожка начинается всё-таки сразу от пупка и идёт к безволосому паху, что у кореша загорелые только грудь, спина и руки, а вот ноги и задница бледные и подкачанные, что у Бобски может встать только от его пристального взгляда, а ему самому почему-то нравится вид его поднявшегося к плоскому животу члена и подтянувшихся яиц.       Из душа и от возбуждённого кореша Раз-Два съёбывает так же резко, как если бы за ним гналась пара громил, и жалеет об этом почти сразу, потому что хочет посмотреть ещё. Надо это снова как-то провернуть, вот только им ни в коем случае не стоит больше оставаться наедине, потому что, если Бобски и сможет перетерпеть, себя бы он предпочёл не проверять.       Решение вопроса приходит достаточно быстро, но сомнения Раз-Два грызут ещё целый день. Затея тупая и соблазнительная, а кореш в Притоне, как назло, опять светит то голым боком, то короткими волосками на загорелой груди, касается его ненароком чаще, чем обычно, чтобы Раз-Два вдруг не забыл — да, его лучший друг, Красавчик Боб, точно не против для него раздеться. Кто бы, блин, сомневался. Вот только он не гей, и хотят они всё-таки не одного и того же. Раз-Два просто надо посмотреть ещё. Разглядеть как следует, до мозолей в глазах и забыть потом как страшный сон это помешательство.       Он смутно догадывается, что его задумка может привести к какой-то нежелательной херне, тянет время, катая в голове возможные последствия, одновременно прикидывая, как лучше предложить, повторяя себе самому, что он на самом деле все уже видел, а значит, лучше ни хрена не станет. Когда Раз-Два наконец признаёт, что происходящее с ним далеко от нормального и вряд ли подлечится разглядыванием Бобса, тот опять портит все к ебеням. Кореш заваливается в зал, пока он потеет на тренажёре, разваливается под штангой и, бросив на неё сомневающийся взгляд, недовольно надувает губы и прикрывает глаза, перед этим задрав футболку вверх и перекинув её за шею. Оставшись в импровизированной жилетке и низко сидящих штанах, он вытягивается на лавке удовлетворённо и расслабленно, очевидно решив, что этого нехитрого упражнения, как обычно, достаточно, и Раз-Два эту картину наблюдает уж точно не впервые, но только сегодня отчётливо осознает, для кого она всегда предназначалась. Мудацкий Боб сейчас, как и хрен знает сколько ещё раз до этого, совсем не против, чтобы он его разглядывал. Смотрел на выступающий кадык, стянутые футболкой плечи, маленькие темные соски, поднимающуюся ровными вдохами грудь, впалый живот, бледную полоску кожи над низким, небрежно затянутым ремнем.       Раз-Два поднимается с тренажёра, перекидывает через взмокшую шею короткое полотенце, сжимает его края обеими руками и подходит к раздевшемуся для него, но не до конца, корешу.       — Бобски, — из предательски пересохшего горла поначалу получается выдавить звук, явно поскрипывающий от осознания собственной тупости.       — М-м? — открывает глаза кореш и ждёт продолжения с нескрываемым интересом.       Блядство, это точно не поможет, но промолчать уже не получается:       — Погнали завтра на пляж.       — Давай, — быстро соглашается удивлённо приподнявший брови Бобс, и секунду сомневается, прежде чем уточнить. — Вдвоём?       — Да, — отрубает Раз-Два и быстро договаривает, прежде чем свалить. — Я заеду утром.       Тихая паника поселяется в коленках, а горло сдавливает нетерпеливое волнение, пока он быстро выметается из зала. Сейчас ему срочно надо домой, там и помоется, никаких общих водных процедур на сегодня, завтра будут другие люди, и от этого намного спокойнее.       На следующий день в машине кореш не пристает с вопросами, быстро оценив его хмурую рожу, сонно приветствует и почти сразу засыпает на соседнем сиденье. Раз-Два крепче сжимает руль, тихо выдыхает и бросает иногда косые взгляды. Майка без рукавов с глубоким вырезом открывает плечи и грудь Бобски, на широко расставленных бледных ногах натягиваются короткие яркие плавательные шорты. Он, наверное, помешавшийся кретин, но переигрывать уже поздно. От этой мысли стрёмно, но классно до дрожи, и даже пожалеть о своём тупейшем решении не выходит, получается только газа поддавать, заранее смирившись с тем, что это обернется несколькими штрафами.       Боб сонно моргает, когда машина останавливается, зевает и вопросительно косится в его сторону.       — Приехали, — хрипло подтверждает Раз-Два и глушит тачку. — Дальше пешком.       Боб идёт рядом, всё ещё не озвучивает никаких каверзных вопросов, как будто это обычное дело, и они частенько на пляж выбираются. Раз-Два надеется, что правильно запомнил маршрут, и не наебет с этим походом самого себя, потому что если они сейчас к самому обычному пляжу выберутся, он, скорее всего, от досады что-то нездоровое отмочит. Что они попали, куда надо, он понимает, когда под ногами хрустит галька, а к воде прогулочным шагом топает обладатель первой голой жопы. Судя по короткому удивлённому выдоху справа, Бобски тоже понял, куда он их притащил, и сейчас точно не стоит встречаться с ним взглядами, а провернуть остальное надо с той же каменной мордой, с которой он поездку предлагал. Сохраняя максимально невозмутимый вид, Раз-Два прётся в сторону голых жоп, агрегатов, которые видеть никогда не хотел, и сисек — обвислых, аппетитных и одинаково сейчас неинтересных. Кореш послушно идёт следом, видимо, тихо охреневая, но сохраняя благоразумное молчание. Выбрав место подальше от чужих сосисок, но все равно среди голозадых, чтобы его намерения не вызывали сомнений, он бросает на гальку полотенце и поворачивается к Бобсу. Тот, приподняв брови, жрёт его ожидающим взглядом.       Раз-Два забывает озвучить придуманную заранее отмазку о том, что захотел организовать себе ровный загар, и неторопливо раздевается перед ним. Кореш облизывает губы, на секунду виновато отводит взгляд, сглатывает и снова смотрит, а, убедившись, что Раз-Два стягивает с себя шорты, под которыми ничего нет, шумно выдыхает и берётся за пояс своих. Может быть, сейчас на них никто и не пялится, вроде бы, всем здесь на остальных по барабану, может, всё-таки их разглядывает какой-то мудозвон, но всё равно самым главным извращенцем на пляже Раз-Два чувствует именно себя. Он доволен готовностью Бобса подыграть, рад, что тот сейчас ближе, чем в душе, понятливо молчит и раздевается, хоть и неторопливо, но не затягивая процесс, — стоя напротив, жарко глядя в ответ, подставляясь его жадному взгляду, скользящему по загорелой плоской груди, подрагивающему животу; взгляду, внимательно изучающему его узкие бедра и тяжёлый на вид прибор. Бобски тяжело дышит, послушно ждёт, когда Раз-Два утолит первое любопытство, а когда тот садится на полотенце, устраивается рядом на своём, так же делая вид, что ничего необычного сейчас не происходит. Он бы точно позволил себя раздеть и рассматривать, и потом бы молчал. Раз-Два вытягивается на полотенце, подставляясь солнцу, и кожей чувствует, что кореш рядом, все такой же беззащитно голый по его прихоти.       Как он и предполагал, одного раза оказывается недостаточно. Раз-Два поворачивает голову, избегает взгляда напрягшегося Бобски, вместо этого рассматривая волоски на нижней части его живота, сильные бёдра, привставший гладкий член и безволосые яйца. Он сам тоже разделся, так что это вроде как честный обмен, и вряд ли кореш сейчас недоволен. Раз-Два хочет, чтобы тот перевернулся на живот, подставил взгляду свою крепкую бледную задницу и сильную спину, но заговаривать об этом точно не станет. Проще заставить того подвигаться самого.       Раз-Два достаёт из сумки, кидает корешу тюбик и устраивается на спине, заложив руки за голову. Бобски сжимает в руке крем для загара, смотрит недоверчиво и въезжает, что это не прикол. Открутив крышку, он наконец нависает сверху, ничем не прикрытый, заведённый, бесстыдно-доступный, как и хотелось. Раз-Два изо всех сил старается не связывать эту картинку с тёплыми скользкими ладонями на своей коже, потому что тогда получится, что ему не только смотреть на кореша нравится, но и чувствовать его прикосновения. Он не отрывает взгляда от бёдер и живота, приподнимается, позволяя вымазать свои ноги, послушно переворачивается, подставляя спину и задницу. Бобски тактично не полез к паху, и, с одной стороны, замечательно, что он оставляет какие-то пути для отступления, а с другой — нетерпеливо-досадно, что тёплая ладонь так и не коснулась привставшего члена. Утешает себя Раз-Два тем, что теперь его очередь, размазывает по пальцам вязкий крем и с непонятной самому улыбкой выпрямляется над замершим корешем. От кругового движения по груди Бобски резко выдыхает. На ощупь он оказывается жёстче девочки, и это почему-то не разочаровывает. Раз-Два смутно догадывался, что кожа будет грубее, мышцы — твёрже, а возбуждение — беззастенчиво-очевидным. Боб подставляет скользким пальцам живот, разводит бедра, чтобы руки жадно проехались по внутренней стороне, приподнимается, стоит потянуть его к себе, тяжело дышит, почти касаясь грудью, пока Раз-Два растирает спину и разглядывает основание крепкой шеи. Кореш подчиняется укладывающим его обратно на полотенце рукам, послушно перекатывается на живот и прикусывает губы, пока пальцы мнут крепкую задницу, снова оказывается на спине — согласный, влажный от ебучего крема, с дурным взглядом и крепким стояком. Раз-Два про себя проговаривает тупую отмазу о том, что им обоим на хрен не нужны обгоревшие болты и сжимает одной скользкой рукой себя, а другой — ствол кореша. Бобски тихо стонет, мягко останавливает его руку и встает с полотенца, сипло выдохнув:       — Я окунусь.       Напрягающиеся при ходьбе булки Раз-Два провожает досадливым взглядом и без единой мысли в голове. Пятки кореша белым налетом окрасила галька, а на окаменевшей спине четко проступают жгуты мышц. Раз-Два и сам бы нырнул, но ни хрена не хочет оставлять на пляже Бобса одного, потому что на того уже посматривают и девочки, и мальчики, и совсем не хочется знать, что будет, если кто-то из них решит к нему подкатить.       По берегу валандается очередной мудозвон, демонстрируя всем заинтересованным свой агрегат, и Раз-Два на всякий случай разводит ноги, показывая подплывающему к берегу Бобски своё хозяйство, потому что уж лучше так, раз они молча договорились смотреть друг на друга. Выходящий из воды кореш выпрямляется, округлившимися глазами точно глядя именно на него, и это намного лучше, чем если бы он сейчас пялился на какого-то бродячего пидараса. Раз-Два немного неловко от того, что он весь как на блюдечке, и точно хорошо из-за того, что у Бобски не завязалось никаких сомнительных знакомств. В смысле, он же, блядь, точно такой всем нравится — гладкий, крепкий, где надо, подтянутый, ухоженный.       Боб укладывается рядом на спину, и Раз-Два обжигает пониманием, что просто смотреть на его тело недостаточно. Ему хочется показать каждому из присутствующих, что кореш хочет только его, что у остальных — никаких шансов, и они могут отвалить, прихватив свои вялые и полустоящие болты, что им нет смысла, а у каждого второго точно недостаточно здоровья, чтобы жрать его лучшего друга своими сальными взглядами.       — Погнали, — отрубает Раз-Два, наклонившись к мокрому покрасневшему уху, и Красавчик Боб согласно кивает, по-прежнему не понимая, что от него требуется, в какой части башки и что именно у его друга так капитально закоротило.       Раз-Два увозит его в отель неподалеку от пляжа, оформляет номер и старается не поворачиваться к корешу. Боб точно ни черта не понимает, не знает, как реагировать и чего ждать, и его растерянность вызывает лёгкую зависть. Осознание того, что просто смотреть недостаточно, колотится под ребрами, неизбежность и однозначность душат пониманием — друга хочется касаться, руками, губами, членом. Трогать голую кожу, короткие волосы, колючую щетину, горячий болт, мягкие яйца и упругую задницу. Сжимать, кусать и гладить плечи, спину и бедра. Трахаться с ним хочется, задвинув по-дальше здравый смысл и собственные принципы.       Резинки, прихваченные на какой-то самый безумный случай, который всё-таки наступил, Раз-Два демонстративно кидает на тумбочку и снова раздевается под охреневшим взглядом. Бросает шмотки на пол, прежде чем пойти в душ, быстро и озлобленно смывает с себя крем и крошку с пляжа и подрагивает от болезненного возбуждения. Ему стоит хотя бы пару секунд посомневаться, но ни черта не выходит. Бобски разрешает, подыгрывает, ждёт и точно даст сделать с собой все, что он захочет, а хочет от него Раз-Два как-то слишком до хрена для натурала.       Выходя из душа с единственным полотенцем на голове, он встречает взволнованный и обжигающий взгляд. Похоже, до кореша доходит, насколько с ним уже все плохо. Бобски медленно раздевается, уходит в душ на пару минут, которые тянутся гребаной вечностью, и возвращается с полотенцем на бёдрах, отчётливым бугром под тканью и ждущим, горячим взглядом. Подходит ближе и останавливается напротив, а Раз-Два, как назло, вспоминает, что хотел раздеть его сам, и понимает, что теперь сдать назад ни у одного из них не получится.       Когда он касается полотенца, кореш шумно выдыхает и терпеливо ждёт, пока Раз-Два неторопливо разворачивает его, как долгожданный подарок. Жёсткий живот Бобски напрягается, выпущенный из ткани член выпрямляется к его рукам требовательно и голодно. Кореш подрагивает, пока Раз-Два гладит бёдра, поднимается к прессу, задевает большими пальцами короткие мягкие волоски над пахом. Теперь ему нет никакой необходимости сдерживаться, можно позволить себе скользнуть ладонью выше, по крепкой груди, удерживающей взволнованное дыхание, изучать пальцами шею и колючую от щетины челюсть. Раз-Два ладонью чувствует сдержанный вдох кореша, гладит подбородок и щеки, задевает пухлые мягкие губы. Бобски послушно приоткрывает рот, позволяет пальцем толкнуться внутрь, сжимает его в мокром и жарком плену, ласкает языком, прикрыв глаза. Раз-Два тихо стонет и давит второй рукой на его плечо, усаживая на кровать, шагает вперёд, тянет челюсть ниже и заменяет палец своим членом. Бобски жадно обхватывает конец полными губами, удовлетворенно мычит, когда он проскальзывает по языку глубже, и позволяет трахать его рот так, как хочется, — ласково удерживая его лицо, засаживая резко, бездумно и жадно, до горла, вырывая тихие всхлипы, возбужденные и болезненные стоны. Раз-Два классно и хочется ещё, он верит, что Боб выдержит так, как ему сейчас надо, и понятия не имеет, как продержаться дольше, не спустить, пока не попробует его всего.       Руки кореша скользят по его широко расставленным, напряжённым бёдрам, гладят задницу и крепко сжимаются, вынуждая притормозить за пару движений до оргазма. Раздосадованно взвыть Раз-Два не успевает, потому что пальцы давят на задницу, снова толкая его в жаркий и мокрый рот, заставляют въехать глубже и не позволяют остановиться. Боб с усилием вталкивает его в свое горло, и ни одна девочка Раз-Два такого точно не умела. Он воет и дрожит, а Бобски осторожно снимается с его конца, хрипло выдыхает и снова натягивается. Головка снова проезжает в глотку, опять с трудом, но уже проще. Раз-Два больше не толкается, опасаясь навредить, неверяще трогает ставшее больше из-за его прибора горло, тихо скулит и тащится от коротких движений и тесноты, поджимает пальцы на ногах и гладит коротко стриженный затылок. Мокрые пухлые губы размеренно прижимаются к его паху, Боб ноюще скулит, принимая весь его агрегат, и выглядит при этом как суперзвезда какой-то порнушки. Когда его пальцы пропадают с напряжённой задницы, Раз-Два смотрит на растянутые его болтом губы, сведенные брови, мягко прижимающийся к паху заострённый нос и почти уверен, что сделать ему ещё лучше, чем сейчас, даже корешу не под силу. Бобски шуршит гандоном и через пару секунд прижимает скользкий палец к дырке, трёт у входа, размазывая по кругу смазку и злоебучий крем, продолжая заглатывать до яиц. Раз-Два резко выдыхает, позволяет ему толкнуться и чуть не спускает в горло, когда тот сгибается внутри. Стиснув плечи кореша до синяков, он подрагивает, стонет, сжимается на скользком пальце саднящей задницей, гнётся, чтобы тому было удобнее неторопливо брать и вставлять глубже, скулит, когда его растягивают двумя, и шире разводит ноги. По жирному крему пальцы ввинчиваются легко, намного проще, чем он ожидал, и у них осталось ещё два гандона — по разу на каждого, и это, наверное, по-чесноку.       Раз-Два давит на плечи кореша, снимая его охуенный рот со своего члена, стягивая свою стыдно-скользкую задницу с пальцев, укладывает Бобски спиной на кровать и забирается сверху, сжимая его бёдра своими. Мокрый от смазки член торчит вверх и выглядит как что-то слишком большое для того, чтобы на него натягиваться. Кореш шумно дышит, ободряюще гладит его бёдра, облизывает оттраханные губы, смотрит дурным, влюблённым взглядом, и Раз-Два хочет услышать, как тот будет под ним стонать, увидеть, как беспомощно приоткроет свой сочный рот, когда он будет натягиваться. Бобски раскатывает по члену гандон, мажет конец кремом, не отрывая от него взгляда, и Раз-Два понимает, что всё-таки хочет почувствовать его внутри. Он хрипит, натягиваясь на горячий болт, сжав запястья, убирает с себя ласковые руки, заводит их Бобсу за голову и вжимает в кровать, со стоном опускается на крепкие бёдра и начинает медленно двигаться, трахая себя членом кореша. В заднице тесно, скользко, много и обжигающе больно, их хриплое дыхание перемешивается в одно. Голый и гладкий Бобски под ним вытягивается, сладко стонет, как будто это Раз-Два его имеет, а ему по кайфу, и это наверное самое классное, что он в жизни видел. Он налегает на его руки, наклоняется вперёд и ускоряется, а кореш подло поддает снизу, вырывая длинный и неожиданный стон. Раз-Два прячет лицо в его шее, приподнимает задницу и позволяет себя трахать — резко и жёстко, как сам его только что в рот, хрипло и мокро стонет в кожу, проезжаясь по влажному телу, трётся головкой о гладкий живот и спускает, пачкая кореша от груди до паха. Пока он подрагивает сверху, Бобски останавливает движения, выходит, сжимает его бёдрами и бездумно выцеловывает его мокрый висок.       Раз-Два приподнимается над ним на подрагивающих руках, тяжело переводит дыхание и разглядывает распухшие, послушные губы. Всё-таки, это тот самый крайний случай, потому что целовать его хочется даже сейчас, когда он только спустил, и ему должно было бы, по идее, полегчать. Боб отвечает на поцелуй сразу — глубоко, сладко, даёт вести и изучать его рот, Раз-Два обжигается щетиной и чувствует бедром его горячий крепкий болт. Кореш подрагивает и осторожно трётся об него, и так же, как хочется смотреть на возбуждённого Бобса, которому он так и не позволяет кончить, хочется сделать ему хорошо. Раз-Два выбирает среднее, покусывая сильную шею, спускается неторопливыми поцелуями ниже, лижет грудь, край дурацкой татухи, подрагивающий живот, трётся лицом о блядскую дорожку, съезжая на пол, разводит его бёдра и стягивает с напряжённого члена резинку. Подтянувшиеся яйца оказываются нежными и чувствительными, основание болта крепким и со вкусом дурацкого крема, ствол скользким и горячим, а головка гладкой и выпрашивающей поцелуи. Раз-Два в жизни не сосал и не особенно обращал внимание на технику, когда брали в рот у него, а единственный запомнившийся манёвр, который кореш сегодня провернул, вряд ли повторит без долгих тренировок, поэтому не особенно надеется на успех, просто хочет доставить удовольствие, облизывает и обсасывает, пачкаясь в креме и собственных слюнях, и радостно ловит откровенные стоны. Может, Бобски балдеет сейчас только от мысли, кто у него за щеку берет, Раз-Два такой расклад устроит, главное — корешу сейчас правда хорошо. Тот мычит, закусив губищи, гнётся и приподнимается, гладит волосы и старается не толкаться глубоко, а блядский номер оплачен до утра, так что торопиться Раз-Два не за чем, и можно продолжать им любоваться — голым, заведённым, послушным, вылизывая крепкий хер, обсасывая нежную головку и подтянутые яйца, сжимая и разводя сильнее бедра, собственнически вдавливая в бледную кожу пальцы. У него снова встаёт — из-за тихих стонов, горячего тела, из-за бобовской покорности, и, наверное, самое время и самому его попробовать.       Раз-Два забирается на него сверху, прихватив крем и последний гандон, и от мысли, что он сейчас вставит лучшему другу почему-то не холодеют потроха, а нетерпеливо поджимаются звенящие яйца. Он снова лезет языком в мокрый рот, устраивает колено между разведённых ног, мнёт сильное тело, позволяет себя лапать, приподнимается, нетерпеливо стонет в поцелуй и снова чувствует смазанные пальцы, скользящие по чувствительной дырке. Наверное, им стоило договориться заранее, досадливо думает он, бездумно назасаживаясь на них, потому что помнит, как классно Бобски может сделать внутри. Они ещё сходят за резинками, утешает себя Раз-Два, охает и слышит жаркий шепот:       — Сейчас будет круче, обещаю.       Блядский Боб может его уломать на то, что Раз-Два и в голову бы не пришло.       Он позволяет себя перевернуть, вклиниться между ног, приподнять задницу и въехать одним длинным, болезненным движением. После пары резких толчков растянутая задница ноет, а он ловит себя на том, что подставляется под жёсткие движения, гнётся, стараясь получить больше и глубже, сжимает руками плечи, чтобы Бобски не вздумал замедляться, скулит и подмахивает на поскрипывающий кровати, как какая-то его подруга по койке — радостно, жадно, с удовольствием. Похоже, так и правда круче, чем в первый раз. Он чувствует, что-то в нём теперь неумолимо поменялось, и мстительно думает, что за эту перемену ему стоит потом выебать кореша так, чтобы он какое-то время нормально ходить не смог. Раз-Два кайфует на его члене, кусает предплечье, скулит и всхлипывает совсем не по-мужски и хочет, чтобы Бобс и кровать продержались подольше. Когда кореш его переворачивает и въезжает сзади, он с ужасом ждёт, что его продолжат драть, а ему понравится, но тот поступает совсем по-мудацки — добавляет крема и трахает коротко и сильно, заставляя беспомощно хвататься за спинку кровати и выгибаться. Раз-Два выставляет задницу, чувствует каждое неторопливое движение в подробностях, ахает, когда горячий болт внутри задевает нужное место, сжимается на члене, подставляя бедра и спину горячим ладоням. Бобски раскачивается, умело толкая его к краю, тихо стонет о том, как в нём хорошо, и Раз-Два медленно размазывает от кайфа. Лучше бы кореш и дальше трахал его, как девку по вызову, а не разводил эту нежную еблю, потому что одно дело — подставиться, раз уж обоим припёрло потрахаться, и совсем другое — нетерпеливо отираться о его пах задницей, выпрашивать ещё члена, слушать, как давно его хотелось, и жалеть о том, что они раньше переспать не додумались, потому что он чертов тормоз. Бобски гладит грудь и живот, прижимается сзади, тащит его к себе, и Раз-Два подставляет ухо горячему шёпоту и мягким губам. Кореш обещает сделать для него все, что он захочет, и речь не только о его крепкой заднице идёт — Бобски готов к его заёбам, даст, если надо, время, чтобы разобраться, поймёт, если для него такое чересчур, и всё равно будет рядом, а для Раз-Два такого и правда много — искреннего, сильного, открытого. Он поедет крышей, если будет с ним, и ещё быстрее чокнется, если себе в Бобе откажет.       — Иди ты на хрен со своим временем на подумать, — выстанывает Раз-Два, прижимаясь нему спиной, чувствует шеей жаркий, счастливый выдох, а горячие руки на бёдрах, и прикрывает глаза от очередного кайфового движения внутри.       Боб ласково покусывает и вылизывает его плечо, поддает резче, вырывая тяжёлый стон, сжимает в кулаке его член и ловко дрочит, постанывая, разгоняя движения и удерживая его поперёк груди. Раз-Два хрипит, спуская в его пальцы и чувствуя ритмичные толчки внутри. Бобски сладко стонет в ухо, прижимая его к себе жадно и классно, подтверждая, что ему тоже ничего не хочется откладывать и отменять.       После он долго вылизывает член Раз-Два, поднимается ласковыми поцелуями по животу, осторожно заглядывает в глаза и втирается в него — грудью, пахом, поглаживая руки, нерешительно покусывая полные губы.       — Бобби, — он наклоняет голову, смотрит строго и ловит настороженный взгляд. — Нам надо договориться о паре вещей.       — Конечно, Раз-Два, — сглатывает кореш и напряжённо ждёт продолжения.       — Во-первых, начинай застёгивать на своих рубашках хотя бы на пуговицу больше, — он кожей чувствует облегчённый выдох.       Расслабившийся Боб улыбается и прижимается к нему смелее:       — Как скажешь.       Раз-Два выгибается к нему, позволяя вписаться в его тело, сжимает его бёдра своими и снова становится серьёзным:       — И Бобби, я тоже хочу сверху.       — Обязательно, — возбуждённо выдыхает кореш и лезет языком в рот.       Раз-Два отвечает на поцелуй, нетерпеливо подрагивая, зачем-то разводит ноги и чувствует, что горячая головка упирается в его скользкую растянутую дырку. Блядь, да успеют они ещё, решает он, натягиваясь и прикусив губы.