***
С тех пор Миколаш стал видеть сны: в них были мачты с оборванными парусами и паразиты, кишащие на берегу.***
14 сентября 2022 г. в 22:15
В неистовом безумии волны бились о берег, орошая пеной промозглый песок. Ветер — дикий пес, сорвавшийся с цепи — метался над океаном, который завывал, стеная об утрате Великой. В плаче его темных вод гремело отчаянье — оно казалось бессильным, несмотря на все их могущество; когда-то они губили храбрейшие корабли, внушали им ужас и трепет, но теперь сделались беспомощны, словно дети, потерявшие мать.
Ветхая мантия Миколаша давно промокла и липла к телу, источая соленый запах; волосы спадали на лицо, как черви; из-под них взирали глаза — зеленые, будто тина. В них застыла не ярость, нет, — горе. Если бы кто-то заглянул в эти глаза, обычно исступленные и бесчеловечные, ощутил бы, как по телу разливается дрожь. Миколаш тоже дрожал — от холода, что присущ душе, потерявшей источник жизни. Им была Кос, ужасающая своим великолепием и непостижимая, словно звезды. Миколаш вожделел их секреты как вожделел ее.
Отчего не мог он познать тайну океанского дна? Почему не бросился в воду, не поплыл за ней, не утопился, растворившись в ее объятьях? Великие снизошли из Космоса, теперь это известно; Миколаш поднимал взор, различая его свечение. Пытливый ум жаждал истины, без нее он задыхался, но могла ли Кос ее открыть?
Она, лежащая на берегу, подобно выброшенной из океана жемчужине. Волны укрывали ее промерзшее тело, но не могли согреть, ведь Кос была мертва.
— Профессор, — голос Дамиана раздался совсем рядом, — мы осмотрели черепа аборигенов, но не обнаружили в них глаз: ни единого признака, указавшего на верность нашей теории. Мы заблуждались, интерпретируя мутации как близость к Великим.
— Мы заблуждались, Дамиан, — прошептал Миколаш.
Он упал на колени перед Кос, схватившись за голову.
— Мы заблуждались! Вглядись в Небо, дорогой ученик, ведь оно стало предметом наших исканий. «В нем одном мы обрящем истину», — об этом ты размышляешь? Глупый Дамиан, теперь ты слышишь шепот звезд? Говорят ли они с тобой или безмолвствуют, подобно Кос? — Глаза Миколаша наполнились слезами и он воскликнул: — Бюргенверт, изуверы и остолопы, как вы посмели сотворить это с ней?!
— Я нужен вам, профессор? — учтиво спросил Дамиан.
Губы Миколаша искривила улыбка. С благоговением он любовался Кос: девичьим лицом, застывшим, как мрамор, изящными розоватыми щупальцами, что нежно касались щек; нечеловечески длинными руками и плавниками, торчащими из них. С придыханием и сладостной истомой Миколаш взирал на рыбье тело и чувствовал, как разум охватывает жажда, желание пробраться сквозь чешую и отыскать под ней жабры. Они окажутся огромными и острыми, как скальпель: тогда Миколаш опустит в них пальцы. Его кровь смешается со слизью Великой — он жадно оближет руки, немея от восторга.
Миколаш проделал бы это с мастерством хирурга, но не дерзнул бы навредить той, кого почитал совершенством. И не была ли Кос им, воплощением этого слова, живым perfectio?
Еще будучи студентом, Миколаш возненавидел человека: его уродливое тело и немощный мозг. Как много в нем было изъянов! Он был подобен больному, изнемогшему от чахотки; походил на калеку без рук и ног, на слепца или слабоумного ребенка. «Человек» — в его ограниченном существе не ютилось ничего, кроме ущербности. Когда Миколаш смотрел на небо, презирал себя, а вместе с собой — весь людской род.
Кос, неземная Кос, не она ли — предмет томительных мечтаний? Величественная и недоступная, одним своим видом сводящая с ума.
В бурном порыве он схватил ее щупальце; оно оказалось хрупким и тонким, словно стекло. Вмиг дурман заволок Миколаша; он засунул щупальце в рот, ощутив горечь и разъедающую язык слизь. Она причиняла боль, а само щупальце воняло рыбой и трупным смрадом, но Миколаш продолжал его облизывать. Ему казалось, что никогда он не был к Кос так близок, как сейчас.
Как прекрасно она плавала — или скорее танцевала — в водных глубинах. Ее белые плавники искрились во тьме, хвост, похожий на хвост моллюска, был легок, словно шелк. Кос двигалась с грацией и достоинством — не суетилась, подобно рыбам, но плыла степенно и благородно. Ее тело извивалось и строением напоминало морскую змею, но в нраве Великой не было боязни и хитрости — качеств, свойственных змеям. Все океанские твари почитали Кос за царицу и мать, воздавая ей почет; она отдыхала на коралловых рифах и у нее была своя свита. А это щупальце, столь покорно лежащее во рту — не оно ли прежде реяло в воде?
И вот, Кос оказалась на берегу, изгнанная из собственного дворца. Над ней надругались и распотрошили; в ее чреве рыскали руки в медицинских перчатках.
Но разве Миколаш не мечтал подвесить Кос на крюках, снять с нее чешую и пересчитать кости; не стонал ли, воображая, как вытащит из черепа глаза и просунет пальцы в опустевшие глазницы? Он приходил в ужас от этих фантазий и восклицал: «Как смею я думать об этом, как могу помышлять о таком святотатстве? Я, ничтожный!»
Миколаш грыз руку, вырывая зубами плоть. Ему было больно, но боль он почитал за наказание; сколь же тяжкого наказания был достоин Бюргенверт, совершивший великое богохульство?
— Профессор, при всем моем к вам сочувствии, у нас не так много времени, — сдержанно произнес Дамиан.
Миколаш вытащил щупальце и ласково положил его на землю.
— Что есть время, глупый ученик? Оно неразрывно связано со смертью: мы рождаемся, чтобы, прожив много или мало, умереть. Но смерть — свидетельство нашего несовершенства: порока, если угодно. Существо, поистине прекрасное, не умирает: лишившись тлетворной оболочки, оно возносится и становится еще прекрасней. Гусеница, вылезая из кокона, обращается в бабочку — так Великие, умирая телесно, переходят на уровень бытия, незримый для нашего разума. Дамиан! Я скорблю, но не полагаю Кос мертвой.
— Вы считаете, что Кос стала бестелесной Великой, подобно Идону?
Миколаш рассмеялся и, поднявшись, затряс Дамиана за плечи.
— Теперь ты понимаешь, о чем я говорю, глупый ученик? Кос вняла нашим мольбам и послала нам утешение — великое открытие, могущее привести нас к истине! Мы блуждали в лесной чаще, во мраке позорного неведения, но ее милостью вышли на светлую тропу; мы не сойдем с нее и будем молиться! Молись же, Дамиан! — Миколаш опустился на колени и прижал к груди иссохшие руки.
Дамиан молча последовал его примеру.
— О Кос, или как некоторые говорят Косм, услышь наши молитвы! Теперь ты причастна к бесконечности, но что такое — бесконечность? Как познать ее нам, скудоумным и немощным? Математика твердит, что часть, взятая от бесконечности, пусть даже ничтожно малая, сама — бесконечность. Как это чудно! Какое безумие! Но безумие ли? Мы изнемогаем, запертые в оковах человеческого разума — смилуйся над нами и освободи нас! Научи нас видеть мир таким, какой он есть, сотри с наших глаз пелену: она делает нас слепцами. Ты видишь, мы посвятили себя науке, чтобы возвыситься над естеством, которое презираем, как мерзость.
— Дай нам глаза, дай нам глаза. Вставь глаза в наши мозги, чтобы мы очистились от нашего чудовищного слабоумия, — вторил молитве Дамиан.
— Дай глаза нам — и покарай тех, кто надругался над тобой. Да, святотатцы должны понести наказание! Прокляни их на вечные муки: пускай они стенают и мучаются бессмысленным раскаянием, хотя их жестокие сердца на него не способны. Заточи их в кошмарном сне, которому нет конца, ибо таков приговор за богохульство. О Кос, разве ты не прекрасное создание Космоса? Истязая тебя, они истязали небо и звезды; покусились на бесконечное, что никогда не изведают. Пусть наслаждаются убогим разумом — отвергнув тебя, они отвергли возвышение. Что им теперь боль? Вся их жизнь — страдание, увеличь же и без того нестерпимые муки!
Миколаш воздел руки к небу, чувствуя, как дождь заливает рдеющее от возбуждения лицо.
— Дамиан! Скоро мы будем, как боги! — воскликнул он, прежде чем иглы пронзили его воспаленный мозг.