Montale Intense Cherry

      Полночь. Время греха, время хаоса, время огня. Его время.       Горят огни софитов, яркими бликами отражаясь в глазах людей, что двигают телами под бит, и тех, кто за стеклянными столиками на втором этаже алкогольные напитки распивают. Шелест купюр и игральных фишек, звон каблучков на ножках девушек, и глухой стук рокса о стол.       И лишь одна была фигура в центре этой ночью, что взгляды каждого притягивала, азартом в глубине алых глаз манила, ухмылкой кривоватой на прекрасном лице. Под каблуком его сапог мечтал оказаться каждый, стоило лишь на мгновение демоническим глазам пробежаться по толпе. О нём мечтали, на него дрочили в тёмных коридорах клуба, его имя шептали с трепетом, на него молились.       Демон-искуситель, любимец ночной покровительницы, король и бог. Чон Чонгук — собственной персоной.       Его боготворили сегодня как никогда до этого, к нему подошла уже не одна эльфийка, что смущение играла, светя румянцем на бледных щеках, да пряди заправляла за остренькие кончики ушей. Ему пытались подсыпать свою пыльцу в бокалы феи, пуговки на блузке расстегнув минутой ранее. Выпускали сладкие феромоны вейлы, на ушко сирены шептали, обещая лаской прогнать тоску.       А божеству до них никакого нет дела. Его луна ведёт, расплывчатыми образами перед глазами умоляя остаться. И он повинуется, с презрением по посетителям взглядом бегает, смотрит, неспешно покачивая хрустальный фужер на тонких пальцах, кровь смакуя на кончике языка.       Как же скучно ему сегодня, в этом чертовом клубе.       Как вдруг до чуткого нюха доносятся сладковатые нотки спелой вишни, солоноватый привкус пота, и сердца стук ритмичный в голове набатом бьет. Кривятся в усмешке губы, выставляя напоказ белоснежные клыки, восторженные писки вызывая у толпы девиц.       Человек. Молодой совсем, но уже такой порочный, Чон уже чувствует эту кислинку, на языке перекатывает. Он глазами источник аромата ищет, алым отсвечивая, пока до остальных нотки только начинают долетать.       Чон с места срывается, по теням перемещаясь за секунды, и в паре метрах застывает у колонны, хищником наблюдая за жертвой. Человеческая фигура отнюдь не хрупкая, но на фоне местной нечисти словно уменьшается, истончается, хотя яркие мотивы вишни звучат по-прежнему насыщенно.       Интересные мысли голову божества посещают, ему не озвученную загадку разгадать хочется, причины у этого человечка узнать. Но он лишь тенью следует за жертвой, одним лишь взглядом из-под длинных ресниц лишних особей отгоняя. А создание через толпу к бару протискивается, бармену махая приветливо, и улыбается довольно, свой коктейль получая через минуту.       Значит не в первый раз здесь. Интересно, он всегда спиртное принимает с пыльцой фей вместо фруктовых украшений напитка? А тучи все сгущаются, ночную покровительницу закрывая от взора темных детей её, и они, свободу чувствуя, к сладостному аромату тянуться начинают.       А Чонгук этого позволить не может, первым до мальчишки добирается, поплывший взгляд коньячных глаз ловя. Тот улыбается счастливо, слишком ярко, слишком вызывающе для столь темного места.       — И что же столь светлое очарование забыло в столь ужасном месте? — тонкие пальцы мужчины с лёгкостью полупустой фужер перехватывают у юноши, заставляя содержимое о стенки плескаться, пока бармен пугливо взор отводит в сторону.       — Я развлекаться пришел, а вот вы, месье старик, что делаете так поздно в клубе? — этот порочный ангел глазки прищуривает, да в ладошку хихикает, к губам прижимая.       О, Луна-покровительница, дай ему зверя сдержать на время, и человечка этого не сожрать прямо тут.       — Старик? — поморщился мужчина, правоту признавая с презрением. — Возможно, ты не так уж и неправ. И что же, разрешишь старику забрать тебя отсюда?       — И куда же вы меня уведете, мистер? В комнаты на втором этаже или в туалете предложите? — с издёвкой спрашивает, упавшую на глаза непослушную челку сдувая. — Позвольте отказаться.       — А что, если я хочу показать тебе каков этот мир на самом деле, вишневый мальчик? Я могу свозить тебя в любой край света, могу показать как возводятся и исчезают эпохи, как приходили и умирали короли, — тонкие пальцы к прекрасному лицу тянутся, остатки пыльцы собирая в уголках полных губ. — Что же ты тогда мне скажешь, Вишня?       — Сначала докажи, что сможешь удержать меня близко, — мальчишка в долгу не остаётся, к мужчине корпусом прижимается, в глазах алых отражение свое ловя.       — Поверь мне, Вишенка, ты останешься доволен.       И в следующее мгновение таят фигуры у барной стойки, под взглядами толпы, что жадно глотала каждый звук недавно, черной дымкой растворяются в бликах огоньков. Пока почуявшие неудачу девицы вздыхают горестно, и просят что покрепче у бедного бармена.       Они мелькают на улицах ночного города под светом фонарей, заставляя невольных свидетелей глазами хлопать вновь и вновь, и останавливаются лишь в пентхаусе Чона. Тот ношу свою с рук спускает на кожаный диван в гостиной, свет включая приглушённый и за бутылкой достойного напитка направляется на кухню.       Мальчишка успевает комнату окинуть взглядом мельком, как божество, беззвучно ступая, возвращается с двумя хрустальными фужерами в руках и бутылкой вина подмышкой.       — "Gewurztraminer" — это что за издевательство над человеческим языком? Оно хоть вкусное? — паренёк в руках бутылку вертит, пытаясь слова на этикетке различить.       — Ты попробуй его сначала, а потом возмущайся.       И стоит пробке горлышко покинуть, как богатый и интенсивный аромат по комнате распространяется. Чего там только нет: и нотки экзотических фруктов, и цитрусовые, и запах лепестков роз. Букет этот столь прекрасен, что не терпится его вкусить.       Вино игриво золотистым оттенком заманивает, пока на кончике языка раскрываются весь его вкус:       — Скажи мне, что ты чувствуешь, Вишня?       — Фрукты... Кажется, маракуйя и ананас, — мальчишка пальчиком указательным по губам постукивает в задумчивости. — Апельсиновая цедра, цветы и что-то из специй. Корица, например.       — Неплохо, — хмыкает мужчина, кончиками пальцев пробегаясь по краю фужера. — Корица, мята, гвоздика и перец. Ещё немного меда и личи, и сладкий привкус манго. Это одно из вин Эльзаса, одно из моих любимых за свой богатый вкус. Ты чем-то похож на него, столь же глубокий и запоминающийся.       — Ты говоришь мне такие слова, но при этом даже не назвал своего имени и не спросил, как зовут меня, — парнишка бокал на журнальный столик ставит, вновь всё внимание уделяя божеству.       — Ну а ты, не спрашивая кто я, согласился провести со мной не одно столетие рука об руку. Думаю, мы в расчёте, — миролюбиво закончил Чон, уголком губ дёргая в попытке улыбку удержать.       — Ким Тэхён. И поверь, мне не нужно знать твоего имени, чтобы знать что именно скрывается за этим детским личиком.       — Чон Чонгук, Вишенка. Не боишься, что съем я тебя как монстр из сказок?       — Ещё не раз подавишься, Чонгук. А теперь докажи мне, что способен удержать меня хотя бы на ночь, — и ухмылка на лице его так далека от невинной...       Вновь рывок, и шелковые простыни принимают их в свои нежные объятия, пружинит матрас под весом тел, колышется от ветра бордовый балдахин, пока они глаз друг с друга не сводят.       — В твоих глазах я вижу светлое покрывало самой Сахары, чьи песчинки ветер обточил до гладкости. Но там, у самого зрачка, в глубине, что под песками спрятана, таятся демоны твои, текут ручьем порок и похоть, чернотой разбавляя цвет твоих коньячных глаз.       — А что если я и есть порок? — шепчет, голову откинув на подушки. — Что если я огонь, что невозможно потушить?       — Тогда я заставлю тебя гореть ещё сильнее, — голос Чонгука, подобно голосу сирены, в самые глубины проникает, дрожь пуская по телу. — Заставлю плавиться твою кожу, расходиться на лоскуты, оголяя мышцы и нервы. Рыжими всполохами, подобно костру, пылать в моих руках, пеплом осесть на этих простынях, пока ты не сгоришь без остатка.       И он горит. Горит, когда руки касаются груди поверх рубашки, горит, когда черным дождем опадают пуговицы, теряясь в ворсе ковра. Губы, одновременно сухие и такие горячие касаются тонкой кожи на шее, ласково кадык обводя по кругу, сцеловывают капли солоноватого пота, пока ладони ощущают трепет сердца под покровом кожи.       Губы ниже спускаются, невидимые дорожки чертя на теле, ключицам особое внимание уделяя, горошины сосков накрывая по очереди, пока язык и тонкие пальцы с ними играются, а зубы немного оттягивают, слегка прикусив.       И стоны мелодией разливаются по спальне, они огонь ответный в чужой груди рождают, горячим потоком хлеща по венам, заставляя вековые льдины таять стремительно. Сердце холодное и черствое веками сегодня вновь готово отдать себя любви.       Они больше не разговаривают — слова сейчас излишни. Летят с кровати одеяла, за ними на пол приземляется одежда, пока оголившиеся участки божество лаской одаривает, на ребрах играя, словно на клавишах. Губы скользят вниз, дорожки вырисовывают у самого члена, пока наконец к сверкающей от предэякулята головке не переходят.       Кончиком языка белёсые капли слизать, подуть немного, стонами басистыми наслаждаясь. Губами по длине провести, на язык головку положить и взять до середины, неспешно раскачиваясь вперёд и назад, дразнить, втянув щёки. И слушать бешеный стук сердца, и вторящие стоны. Однако мальчишка долго играть не даёт — пальцами к макушке пробирается, ласкает у корней пряди, чтобы в следующее мгновение потянуть со всей силы, заставляя божество шипеть и ругаться.       — Ты хорош, но мне нужно больше, — вишнёвый мальчик мужчину отталкивает, в плечи упираясь ладонями, чтобы оседлать крепкие бёдра, ближе прижаться.       — Ты забываешься, Вишня. Власть над собою я тебе не дам, — Чон зол, он луну проклинает, борясь с желанием клыки выпустить и испить мальчишку до последней капли. — Мы будем играть только по моим правилам, человечек.       И вновь он парнишку опрокидывает на простыни, спиной к себе разворачивает, чтобы и её поцелуями покрыть, пятна укусов несильных, что завтра цветом спелой вишни нальются, оставляет, с желанием и зудом клыков бороться не переставая.       Руки по ягодицам скользят, нежную кожу ласкают, и божеству видится как красиво будут смотреться на ней следы его ладоней, но это он оставляет на следующий раз. Сегодня в его планах довести этого мальчишку до исступления, до удовольствия на грани боли и безумия, чтобы его аромат разнёсся по пентхаусу, легкие наполняя, проникая под поры.       Парнишка в спине прогибается, во всей красе себя показывает, крылья острых лопаток выставляя напоказ, пальцами вцепившись в сбитые простыни. Мужчина склоняется, ладонями в стороны оттягивая полушария, чтобы легче было языком коснуться сокровенного входа, каждую складочку обласкать, и самым кончиком внутрь проникнуть, под божественный низкий стон.       — Что же ты делаешь со мной?       И не ясно, кому принадлежали эти слова, не важно, кто сдался первым, ведь у них вся ночь впереди, чтобы испить друг друга, испробовать. Мужчина языком все глубже пробирается, стенки ласкает, и пальцы прибавляет один за другим, растягивая неспешно, дрожью тела в своих руках наслаждаясь. Пока мальчишка головой вертит, путы удовольствия пытаясь ослабить, вот только не того противника он выбрал на сегодня.       Пальцы двигаются свободно, дразнят, самыми кончиками касаясь простаты, под тихий скулеж человека, которого божество за шею к себе притягивает, спиной прижимая к груди своей, чтобы к губам налившимся вишнёвым ликёром прикоснуться.       Они целуются жарко, грубо, кусают друг друга, языками сплетаясь, пока ниточки слюны стекают по подбородкам, и такой контраст это создаёт с нежными пальцами внизу, что мальчишка чужой власти отдается, любые преграды скидывая перед ней.       И вдруг, мужчина отстраняется, на смятые простыни спиной откидывается, да руки за голову закидывает, чужим смятением любуется, всего себя выставляя напоказ поплывшему взору:       — Поработай дальше сам, Тэхён. А то все я, да я, — и улыбается ехидно, за куражом в глазах визави наблюдая.       Тот щёки надувает, губы бантиком складывая, злится всего лишь несколько мгновений, и кошкой пробирается к крепкому телу, пальчиками левой руки шагает от щиколотки выше, к чертовски аппетитным бёдрам и взбодрённому члену. Ответную ухмылку дарит, перед тем как насадиться на него, подобно бабочке на иглу, принять в себя его полностью, с лёгкой болью и удушающим наслаждением.       А дальше настало время хаоса. Он выражался не в движениях тел или безумных ласках, отнюдь, хаос рождался в них самих. В их сердцах, в их голове и мыслях. Они двигались навстречу к друг другу, касались всего, до чего могли добраться, шептали комплименты и прочую чепуху, лишь бы нить не оборвать, что оплела их по рукам и ногам. В народе её называют нитью судьбы, красной лентой связи душ, и сегодня она соединила ещё одну пару.       Мальчишка двигался плавно, неспешно, ладошками упираясь в крепкую грудь, голову вскидывал, чтобы противную челку откинуть, а она вновь и вновь на глаза ему падала. Чонгук ему подмахивал, руками поддерживая за бёдра, к себе сильнее прижимая, чтобы ещё глубже проникнуть, удовольствие сильнейшее доставить, свой след в чужой душе оставить.       Они горели на этих простынях уже вдвоем, в общий костёр поленья-взгляды подкидывали, словами заставляли вспыхивать его сильнее. А Чон все сильнее бедра вскидывает, заставляя имя его выкрикивать, слюни размазывая по подбородку. Красиво ли это?       Божественно.       Чертовски горячо смотреть на него такого. С поволокой безумия в глазах, со слипшимися из-за слез ресницами, с припухшими губами цвета вишни, с благоговением наблюдать как дёргается кадык, и как грудная клетка его ходит ходуном, позволяя любоваться небольшими бусинами сосков. Весь он, от слегка волнистых прядей на макушке до самых кончиков пальцев на ногах - произведение искусства. Ожившая картина неизвестного художника, что писал её в душе лелея образ неземной, порочный и прекрасный.       И он весь его. Отныне и навечно.       Божество одним рывком меняет их местами, бережно придерживая за поясницу мальчика, вбивает того в матрас, по шее носом водит, ароматом надышаться не может:       — Я всё никак не мог разобрать твой аромат, Вишня. Чувствовал отголоски нот, никак не мог понять аккорды, но сейчас, когда ты весь в моих руках, когда твоё сердце уже моё — я чувствую его полностью, он раскрылся передо мной.       — И что ты чувствуешь, Чонгук-и? — мальчишка шепчет, музыкальными пальцами со лба убирая мокрые пряди мужчины.       — Я чувствую, как гармонично переплетаются фруктовые и цветочные ноты, древесные и ванильные акценты, смолистые и нежно-пудровые оттенки. В самом начале ощущается великолепное сочетание цитрусовых бликов бергамота и ярких мотивов сочной, спелой вишни. Она благоухает сильнее всего, мой милый мальчик, — божество ладонь опускает на юношескую грудь, прямо над сердцем, улыбку даря человеку. — Сердце твоего аромата заполнили бархатистые лепестки розы и медовый запах изысканного жасмина. За ними скрываются пряные ноты сандала, мускуса и сладковатые акцентами ванили. Ты пахнешь, словно дорогущий парфюм, чью композицию забыть невозможно. Ты пахнешь целой вселенной, Тэхён.       А мальчишеское сердце плачет в грудине, болью прошибает тело, заставляя человека дрожать. Ему ещё никогда не говорили такого, никогда так нежно не касались, так чувственно признавались в симпатии. Вместе с сердцем плачет и человек, крупные слёзы размазывая по щекам, брови хмурит, но улыбка его солнцу подобна, она лёд в душе неживого плавит окончательно.       — Не плачь, Вишня. Слезы ни к чему, — Чон поцелуй невесомый оставляет на прекрасном лице, в душе думая, что никогда бы не смог это сделать ранее.       — Тогда сотри их, заставь исчезнуть, заполни мое сердце собою.       И он заполняет. Темп берёт медленный, пальцами находит чужие и заставляет переплестись, ласку дарит губами, тепло одними словами, и держать себя он больше не в силах. Ускоряется, сильнее прижимает тело к матрацу, в шее склоняясь, чтобы на самом пике удовольствия в тонкую кожу впиться клыками, проникая всё глубже, сквозь мягкие ткани. Не просто кусает — свою метку ставит, обещание даёт, что те слова, произнесенные в баре, станут их будущем. И срывается в пучину удовольствия сам.       А мальчик всё в себя прийти не может, поверить, что столь сильно лелеянная мечта, наконец-то стала явью. Его удовольствие прошибает насквозь, невидимые искры оставляя на коже, пока пальцы его ласково перебирают темные пряди мужчины.       — Знаешь, я только одно не могу понять, — спустя века вопрос озвучит божество.       — И что же это, сердце моё? — прекрасное создание с очередной бутылки того самого вина взгляд поднимает на божество, алым отсвечивая в бликах фужеров.       — Почему ты был так спокоен? Почему ничего не спрашивал? Почему согласился принять, и как вообще оказался в том месте?       — А кто сказал, что я не знал тебя уже тогда, Чон? Кто сказал, что я не был одним из той толпы, что восторженно наблюдала за каждым твоим вздохом? — и видя непонимание в чужих глазах решает рассказать всю правду. — Я приходил в тот бар уже не раз, прыскался какой-то дрянью, лишь бы скрыть свой запах от хищников, и любовался тобой, смотрел только на тебя, желал. Пока, наконец, не решил, что откладывать встречу бесполезно. Смыл те противные духи, хлебнул водки для храбрости и пришел той самой ночью в бар.       — То есть, ты планировал нашу встречу заранее, — божество поверить не может, лаская длинными пальцами напряжённые пальцы, своей вишнёвой любви.       — Ты прав, Чонгук. Мое отчаяние было столь велико, что я решился на этот поступок. И, как видишь, забрал себе главный приз, — ехидно улыбаясь, хвастается он.       — Не могу поверить, что меня переиграл человеческий мальчишка.       — Твой, и уже давно не человечишка. Твоя Вишня.