Наблюдатели

Наблюдатели — не значительная частичка, на которой держится слишком много. Её часто не замечают, не видят, как чужой взгляд с нотками безразличия наблюдает. Многие не думают, что тот, кто для кого-то не больше чем какой-то предмет интерьера, может знать больше чем они о себе. Пока тихий шёпотом растворяется в пустоте, память идеально выточена и кости летят в воздух. Они честно бы не хотели знать сколько грязи, слышать о сокровенном и хранить секреты, которые кто-то не смог скрыть, и слова разлетелись листьями по ветру. Листья хрупкие и рвутся как доверие, а они продолжают наблюдать. Это их работа, то чему они учились и то, чем они живут. Для кого-то все это синоним запаха хлорки, спирта и холодного скальпеля в руках, собственные крики о передаче инструментов и множество терминов в голове. Для кого-то адреналин в крови, точные удары меча, которые смешиваются с возгласами поддержки незнакомцев и точным знанием победы. Для них — тени в углу, холод в пальцах и красный почерком написанное «Анемия», снисходительность на доверие и рой мыслей в голове. Лёгкие давно забиты порохом и разочарование сменилось безразличием, они привыкли разочароваться в людях и отпускать их, смотря как они самоуверенно уходят, не зная как бомба замедленного действия зафиксированная на их спине. Они — «эффект невидимой гориллы», психический дефект, их не замечают, пока они находятся практически на веду, добавь им яркости и все равно не найдут. Их в шутку называют гайками механизма, механизма под названием жизнь, но эта часть остаётся висеть в воздухе, даже не будучи озвучена. Пока тихие шаги растворяются в тишине, они танцуют свой танец, подбрасывают кости и запрыгивают на байк, с дерзкой улыбкой и с напряжением в венах. Доверие слишком громкое слово, оно режет слух и хочется бросить очередную колкость. Но они молчат, прячут довольную улыбку и скрываются в тенях правды смешенной во лжи. — Правда спрятана во лжи, а ложь в правде. — кто-то говорит отрешённым голосом, который прячется в эхе стакана с алкоголем, эти слова разрывают тишину и остаются в памяти. Они все кивают, каждый делает свой вывод, пока этот кто-то не пьёт ещё, в желание убрать кислый привкус с языка. Алкоголь, сигареты, наркотики, спорт, адреналин, танцы, письмо и черт возьми ещё что-то. Они даже тут прячутся, наблюдая и играя свою роль. Они отказывают думать о том, что знаю, пьют снотворное, чтобы уснуть и уходят в какие-то случайные занятия. Растворяясь в них так же как и в тенях. Кавинский сам знает тех кто ушёл из их главой роли, чтобы посвятить себя случайному занятию, пока кто-то не мог найти его и утопал, а может вовсе становился очередным надгробьем. У них не говорят про смерть, как что-то ужасное, для них она спасение, благословение или единственный выход. Но несмотря ни на что, Кавинский сам кто ушёл, с гордо поднятой головой, словно тот подросток, который вошёл без знаний, и язвительными фразами. Никто не сказал про номера, мимолетные объятья и понимание в чужих глазах, пока тот подкалывал и предпочитал не замечать, как слово «семья» отдаётся горечью. Они никто и слишком многое. Они слишком привыкли думать на перед, забывать о своих чувствах и доверять интуиции, просто инструмент без своего мнения. Он привык слышать шёпот, на сколько бы он не был тихом, любой звук имел свой цвет, который тонкой нитью оплетал их всех, связывал с другими, пока не получалась цельная информация. Цветов могло быть множество, жёлтая ложь или синяя ненависть, зелёная правда или фиолетовое безразличие, все они смешивались, давая понять на сколько все плохо. В какой-то момент было нормально кинуть в сообщение просто название цвета, чтобы другие поняли, что происходит, а потом удалить, зная что запомнили. Они никто и слишком много, особенно друг для друга. Он слышал как Радан говорил о лаборатории и пирамиде лжи, как в словах мелькала Империи, что Инспектор тихо матерился, что-то проверяя без конца в документах, словно не веря во что-то, он видел «красный» в рассылке рекламы о машинном масла, что сразу было понятно отправителя и об опасности кричал мозг. Но что мог сделать случайный листик на дереве? Ничего. Только наблюдать за другими листьями, а потом улыбаться и позволять им затеряться в своих и все равно, они будут отличаться. Дейв полностью лживая личность, до смеха похожая на них и столько же другая. Он, как и они марионетка с длинными-длинными нитями, также ищет дом и до ненависти боится привязаться. Похожесть порождала раздражение, что скрывали страх раскрытия правды. Пока карты тусовались, они оба по-одинаковому улыбаются и пытаются закрыть глаза на неверные движения в танце. Ошибка. Они одинокие актёры в своём театре лжи и ненависти, которые танцуют и играют свою пьесу. Безопасность тут нет и не будет, но никто больше не ребёнок, что прячется под одеялом в желание ощутить эту мнимую безопасность и тепло, пока тонкие иглы правды впиваются в кожу. Иглы той правды в которую они не хотят верить, но это неверие делает все хуже, заставляя ошибаться и падать в низ, сшибать колени в кровь и закрывать глаза на уже очевидное. «Мироходец» написано синим, но отдаётся в его голове красным, как неприятное клеймо. Всё такие же марионетки, только с большей свободной, но более тугими узлами. Он что-то слышал о них, случайные разговоры в рядах и шрамы на чужой кожи, вроде кому-то из них угораздило неудачно влюбиться в одного из таких, взаимно, что и создало знания. Они не больше чем шёпот, тихий, едва слышный, словно о них никто не должен знать, и все равно все известно. Что им дано узнать. Он уверен, что где-то в архивах есть упоминания о них, может те самые Ала и Терра были им, но сейчас это не волнует. Он — листик среди других листиков, без своего мнения или возможности. Сторонний наблюдатель, что однажды повторит сотни чужих судеб, избавиться от нитей и обретёт свободу. Он никто и слишком много.