Лето

Воздух пах солнцем, скошенной травой и…летом. Они ехали довольно долго, настолько, что Оскар к концу пути жаловался уже совсем агрессивно. Штейнглиц как всегда терпел, спокойно смотря на дорогу, и обещал, что они отдохнут, как только прибудут на место. Дитрих вертелся на своем сидении в нетерпении, а потом решил порассматривать Акселя за рулем — раньше это было редким явлением, почти невозможным из-за их положения, но сейчас тот предпочитал водить машину сам, и это зрелище было…достойным внимания. Увлекшись разглядыванием его крепких рук, лежащих на руле, Оскар не сразу заметил, как пейзаж сменился на глухой и сельский, а высокая трава зашуршала совсем рядом с машиной, твердые стебли били по металлу, и Аксель снизил скорость, чтобы не поцарапать обшивку о ветки кустов, растущих прямо вдоль дороги. Дитрих успел отвыкнуть от живучести природы в каменном городе, и сейчас ему хотелось высунуться в открытое окно, вдохнуть поглубже, протянуть руку и вновь почувствовать себя ребенком. Но тут он заметил, как дорога начала сворачивать, и лес открыл им вид на дом, стоящий в отдалении, обособленный, но не выглядящий заброшенным. Маленький и деревянный, с огороженным участком, он явно не выглядел как вилла. Раздражение тут же вскипело в нем, будто подогреваемое летним солнцем: — Ну и куда ты меня привез, Аксель? Что это за дыра? И чем мы тут вообще будем заниматься? Он повернулся к водителю и едва не тыкал в него пальцем от негодования. Аксель, как и всегда, оставался спокойным, только глаз нервно дернулся. Он не стал поворачиваться в сторону Оскара, чем только разозлил его сильнее. Но, прежде чем ему снова захотелось покричать, ответ все же прозвучал: — Будем отдыхать. Вот только ответ этот был только на последний вопрос. Дитрих уже открыл рот, чтобы обвинить его в ужасно прямолинейном игнорировании, но машина остановилась. Оскар тут же повернулся к боковому окну, чтобы посмотреть на дом еще раз — теперь он стоял ближе, но лучше выглядеть не стал, и Дитрих скривился. Дверь с другой стороны хлопнула, зашуршала трава и скрипнул открывающийся багажник. *** Дом оказался не так плох, каким выглядел на первый взгляд, но Акселю, конечно, об этом было знать необязательно. Дитрих сразу обошел все углы, позаглядывал в каждый шкаф и тумбу, то ли из любопытства, то ли просто по привычке. Аксель не мешал и молча носил их багаж. В доме было пыльно от долго отсутствия людей, и солнечный свет, пробивающийся сквозь старые ставни на окнах, подсвечивал парящие в воздухе пылинки. Поэтому первым делом они взялись за уборку, в процессе которой Оскар выудил из-под кровати старый, такой же пыльный, как и весь дом, патефон и несколько пластинок к нему. Уборка пошла веселее и бодрее, и ему даже больше не хотелось ударить Акселя шваброй. Вечер они закончили на крыльце с бутылкой лучшего вина, и Оскар готов был признать, что все не так уж и плохо в этом захолустье. А потом его укусил комар. *** Кровать в этом доме была старая, но просторная и на удивление мягкая. Хотелось растечься по ней и никуда не вылезать, а плотное тяжелое одело, придавившее сверху, только ухудшало ситуацию. Оскар с трудом продрал глаза. Солнечные лучи из открытого окна яркими полосами ложились на потрепанный и подъеденный молью ковер, но он слишком хорошо спал этой ночью, чтобы думать о таких незначительных несовершенствах мира. Даже укус комара больше его не беспокоил (какая-то вонючая мазь из Акселевских запасов и правда помогала, пусть и пахла отвратительно). Акселя в постели уже не было, и он потянулся, занимая все возможное место. Он лениво вылез из постели, порылся в чемодане и накинул на плечи тонкий, почти прозрачный халат — он точно знал, как неотразимо в нем выглядит. Осталось только найти этого несносного олуха, потому что в доме, судя по тишине, его тоже не было. Дверь, что вела в огород, тихо скрипнула на плохо смазанных петлях, с улицы сразу повеяло жаром и запахом, что бывает только в такой глухой местности. Штейнглиц и правда обнаружился в огороде, но даже не обернулся на звук открывающейся двери, что заставило его недовольно нахмуриться и сложить руки на груди. Халат медленно пополз с одного плеча. Аксель все еще не обращал на него внимания и возился в земле (он что, думает собрать им травы на завтрак? Он не согласен такое есть). А еще на нем не было рубашки. Даже майки не было, он стоял, по пояс обнаженный, подставляя спину жаркому летнему солнцу, его руки были в земле, но даже это не портило картину. Вот только это он тут собирался привлечь внимание, и никакая соблазнительно обнаженная спина не собьет его с этого настроя. Дитрих театрально откашлялся, приложив кулак ко рту, и на него наконец соизволили поднять глаза. Оскар самодовольно разулыбался, когда заметил, как взгляд скользнул по его телу снизу-вверх. О, он знал, как хорошо выглядит в этом халате. Конечно, он и без него выглядел превосходно, но в нем особенно. — Доброе утро, Оскар, — он разогнулся окончательно, повел плечами, разминаясь, и Дитрих ненадолго отвел взгляд, чтобы не пялиться слишком откровенно. Вот еще, поднимать ему самооценку! — Доброе-доброе, — он понадеялся, что его голос звучит достаточно недовольно, чтобы Штейнглиц задумался над своим поведением и для начала хотя бы сделал ему комплимент. Одних взглядов ему было недостаточно, неужели он еще этого не понял? Ничего не подозревающий Аксель, оставив то, что собрал, в корзине на траве, тем временем подошел к бочке с водой и начал мыть руки, зачерпывая одной и поливая вторую, чтобы, видимо, не замарать всю воду (и без того не слишком чистую, на скромный взгляд Оскара, пусть он и не собирался подходить ближе, ему и с крыльца все было отлично видно). Пусть он и пытался сделать вид, что не смотрит на него, а любуется местной природой и раскинувшимися за огородом просторами, пока ждет его в дверях, все равно не мог отвести взгляд надолго, ненароком возвращаясь к разглядыванию чужой обнаженной груди, сильных рук с едва заметно выступающими венами… Поэтому он не упустил момент, когда Акселю надоело мыть руки, и он решил умыться, плеснув на себя холодной воды. Капли потекли с висков и подбородка на шею и дальше, вниз по груди. Оскар уже открыто уставился на него, не в силах даже съязвить по этому поводу, а когда Штейнглиц поднял голову и в упор посмотрел на него, явно поймав с поличным, покраснел и с возмущенным «осел!» скрылся в доме, оставив усмехающегося Акселя снаружи вместе со злосчастной бочкой. Заскрипела плохо закрывающаяся дверь на ржавых петлях, и половицы, отозвавшиеся на торопливые шаги, зазвучали в унисон. На улице пели птицы, открытые ставни не мешали солнечному свету литься в комнату, в которой пахло травами, картошкой, вытащенной из погреба, досками старого дома и…летом.