Секрет

БэмБэм взъерошил короткие осветленные волосы и со вздохом рухнул на диван. Кошка, лежавшая неподалеку, возмущенно покосилась на наглеца, но решила на этот раз когти в дело не пускать, ей было лень царапать закрывшего лицо руками хозяина, издававшего совсем уж печальные звуки. Тот же возмущенно проворчал: — Мама и ее заскоки! Сколько можно повторять ей, что я не женюсь?! Нет, опять завела старую пластинку: «Когда же ты хотя бы найдешь себе девушку? Мне давно пора обзавестись внуками, и если твои сестры хотят меня радовать, ты просто безнадежен!» А что я могу ей сказать? То же, что и друзьям: «Айдолу не стоит иметь девушку, это чревато, фанатки с камерами поджидают на каждом углу». Только и это уже слабо помогает, слишком я стал известным. Нет, это, конечно, хорошо, но теперь уже никто не верит, что я говорю правду! Парочка друзей и вовсе меня в асексуальности заподозрила, чтоб им икалось… Знали бы они!.. М-да. Никто не должен знать. Никто. Только не о таком. Я не могу подставить ее под удар, хоть и доверяю друзьям — мало ли, вдруг кому-то случайно проболтаются? Да и не поймут они, если ее увидят. Никто не поймет, мать вообще инфаркт хватит. Только… как можно любить за внешность? Разве любить надо не за то, что рядом с ней ночь превращается в день? Бэм в очередной раз тоскливо вздохнул, сгреб кошку в охапку и уткнулся носом в мягкую шелковистую шерсть. В его жизни существовал лишь один большой секрет, и секрет этот был слишком значимым, чтобы открывать кому-то, кроме кошек, ведь люди непредсказуемы, как и их реакция — а вдруг близкие причинят боль той, кого хочется оберегать ото всего на свете? — Опять ты мне не отвечаешь. Всегда молчишь, пушистая ж ты жопка! Хочу ее увидеть… До рези в глазах хочу, прошло уже пять дней! Хочу никогда ее не отпускать, жениться, завести детей! Черт побери, и она отлично об этом знает! Только… как же это больно… Глаза закрылись, восприятие обострилось, секунда концентрации, и зверя обняли еще крепче, заставив вырываться, а в следующую секунду рядом раздался бархатистый, чарующий голос, говоривший со странным мелодичным акцентом: — Опять изменяешь мне со своими пушистыми? Ты таки зоофил? Никак не женишься, завел четырех кошек, да и девушка твоя коготками даст фору любому мейн-куну! Бэм фыркнул, положил извивающуюся питомицу на диван, и та с недовольным мявком спрыгнула на пол, стремясь как можно скорее удрать — того, кто появился в черной вспышке, животные на дух не переносили. А вот БэмБэм ее ждал, очень ждал, до боли в сердце. — Если моей кошечкой будешь ты, я согласен стать даже зоофилом, — игриво пропели в ответ на ехидное замечание и протянули руки в призывном жесте. — Ты сегодня быстро! Смотрю, выпрыгнула прямо из постельки? — Так время-то! Изверг, хоть бы посмотрел на часы. А впрочем, себя мне не жалко, мне жалко тебя, в одиннадцать вечера ты еще не спишь! — Просто у тебя дурацкий распорядок дня, ты соня, вот и всё, и если не поспишь часов восемь, потом больше похожа на алкаша с бодуна, вставать же приходится рано. А великому магу Дома Рэйгхклон нельзя пугать просителей опухшей физиономией! А вот своего парня можно. Итого: оставайся-ка на сутки? — Меня таким слабеньким шантажом не взять, — хмыкнула она, подбоченившись. Абсолютно белая кожа, хрупкая, изящная фигура, облаченная в длинную белую ночнушку странного кроя, крайне бледные тонкие губы и огромные, совершенно нечеловеческие красные глаза с вертикальным зрачком — Бэм любил ее внешность, хотя поначалу та пугала, но особенно любил ее волосы, мягкие, словно пух, шелковистые, всегда такие гладкие, практически не способные спутаться… багряные, как кровь. Он ухмыльнулся и несколько раз призывно сжал пальцы, подзывая ее к себе. — Трэйён, ты слишком любишь решать всё заранее. Давай посидим, расслабимся, а там уже решим, стоит ли тебе отлынивать от работы. — Точно нет, ведь завтра у меня нарисовался важный проситель, но так уж и быть, я готова напугать его мешками под глазами, свалив их на ночные опыты! — М-м, и какой же опыт мы будем ставить? — игриво. — Даже не знаю, — притворно призадумавшись, а затем подол юбки подобрали, и ноги Бэма оседлали, а тонкие пальцы с втянутыми кошачьими когтями, смертоносными и отлично знавшими вкус крови, нежно зарылись во взъерошенные светлые волосы. — Тогда, может, проверим, как долго ты можешь не дышать во время поцелуя? Его губы потянулись к ее, но Трэйён приложила к ним палец и тихо, мягко, совсем не ехидно спросила: — Из-за чего ты грустил? Расскажи. Бэм вздохнул, провел ладонью по лицу, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Скрывать что-либо от этой женщины смысла не имело, и не потому, что она была одним из сильнейших магов своего мира, а потому, что его она умела читать как открытую книгу, его одного во всем мире — нет, во всех мирах. — Мама опять взялась за старое, «женись, женись». Как будто я не хочу! Она поникла, вжала голову в плечи, в глазах заблестели слезы. Только он мог вызвать их, а эта тема была слишком болезненна для обоих. Вот только Бэм, почувствовав перемену в ее настроении, мгновенно открыл глаза, обнял хрупкое, скрытое лишь тончайшей тканью тело, и заботливо прошептал: — Прости, не хотел опять поднимать эту тему. Но и врать… — Нет-нет, всё хорошо, солнышко, — ласково, заботливо, тут же обнимая его за шею. — Не нужно врать. Не нужно. Я всё думаю, что могу сделать, но никак не выходит… Прости. — Не твоя вина. Не твоя. Он чмокнул ее в висок, покрепче прижал к себе и уткнулся носом в пахнувшую неземным горьковатым ароматом шею. Ее кожа была такой шелковистой, невероятно гладкой, абсолютно лишенной волосков, но покрытой изящной вязью тонких вен, будто укутывавшей все тело, кроме лица, стоп и кистей в паутину из голубоватой дымки. Впервые увидев ее без одежды, Бэм растерялся, ведь такого совершенно не ожидал: Трэйён предпочитала юбки в пол и кофты с длинным рукавом, а он и понятия не имел о такой особенности нечеловеческого организма — одной из многих, в конце концов, ее раса слишком сильно отличалась, пусть на первый мимолетный взгляд выделялись лишь глаза. Именно поэтому они совершенно спокойно ходили на свидания что в его мире, что в ее, только надевали маски и солнечные очки, которые она успешно ввела в моду у себя. Впрочем, там было даже проще, ведь ему не грозило быть узнанным фанатками или репортерами, а Трэйён… что ж, репутация Дома Рэйгхклон и главной его чародейки сделали свое черное дело — к ней попросту боялись приближаться, что устраивало их обоих. Правда, Бэм жалел, что у любимой женщины так и не появилось ни единого друга, но той на это было абсолютно наплевать, ведь у нее было главное — человек, с которым можно было оставаться собой, человек, с которым они дышали в унисон, и это делало ее по-настоящему счастливой. Только вот они не могли сделать свое счастье абсолютным. — Знаешь, я тут сидел, думал, вспоминал — как же здорово было в детстве, так просто, элементарно. Это были самые черные мои дни, но ведь потом у меня всегда было кому излить душу: рядом всегда была загадочная девочка, которая поддержит и советом, и просто слушая мое нытье. Но знаешь, я рад, что всё так усложнилось, ведь тогда мы были детьми, не знавшими тоски по самому дорогому человеку, но не знавшему и что значит его обнимать. А сейчас я могу сделать это. Губы коснулись бешено бьющейся жилки на шее, и Трэйён утробно заурчала. — Все-таки я иногда думаю, что в ваших жилах есть кровь пушистых засранцев, особенно в тебе, — ехидно. — Всё для тебя, мой латентный зоофил, — проворковали в ответ, и Бэм, усмехнувшись, перекатил Трэйён в сторону, чтобы нависнуть над ней. — Может, нам попробовать что-то новенькое и купить тебе сбрую? — А может, тебе перестать в мое отсутствие поглощать пачками порно-журналы? — Ай, задела! — схватившись за сердце, протянул Бэм и отстранился. — Я ведь так стараюсь — всё для тебя! Вдруг найду что-то интересненькое? В ваших журналах вот нашел, тебе понравилось. — А если я приревную? — Исключено, ты же знаешь, что у меня фетиш лишь на одну кошечку, царицу этой квартиры, заставляющую родичей сбегать под кровать! Она хмыкнула, поймала его ладони и поцеловала тыльные стороны. Бэм усмехнулся, упал на диван рядом и положил голову ей на плечо — раз Трэйён не настроена на продолжение, наверное, стоит и впрямь с ней поговорить, в конце концов, разговор с матерью так до конца и не отпустил, и шутками делу не поможешь. А вот мирные посиделки с тем, чье сердце билось в унисон с его собственным, спасали всегда, так как можно было от них отказаться? — Спой мне, — прошептал он, закрывая глаза, и она тихо рассмеялась. — Вот не пойму, почему ты называешь это пением. Маги нараспев читают заклинания, но это не песни. — Зато они действуют как колыбельные, — и светлая улыбка, по-детски чистая, невинная, искренняя. Трэйён вздохнула, обняла свою личную моровую язву и мелодично гортанно запела, убаюкивая его, успокаивая, словно забирая боль и грусть, ведь в этом теплом кольце нежных рук он мог по-настоящему расслабиться и забыться. А мелодия неслась вперед, искрясь на свету радужными переливами, но не создавая чудес, ведь пасов рук не делали, лишь напевали сложнейшие фразы, о которых знали немногие. Улыбка стала шире, словно вернулись те светлые дни беззаботной юности, когда всё было просто, понятно, очевидно, и в памяти вспыхнула синеватым огнем их первая встреча. В тот день он пришел из школы с синяками по всему телу — одноклассники его не любили, обзывая смазливой девчонкой, а любовь к пению клеймя бабским хобби, и раз за разом оскорбления становились всё сильнее, но теперь в ход пошли не только слова. Бэм всегда был веселым, задорным ребенком, но давать сдачи не умел, ведь ненавидел причинять людям боль, как физическую, так и моральную, а потому сначала терпел, потом пытался огрызаться, но так как яда не хватало, попросту терялся, и вот в итоге полез в драку, ведь терпение лопнуло. Первый класс, всего первый — а что же будет дальше?! Это пугало до чертиков, и тонкие пальцы судорожно сжимали одеяло, а тихие рыдания прятались в подушке, ведь заставлять родных волноваться еще и о нем Бэм попросту не мог. И вдруг комната полыхнула черным, а напротив его кровати застыло Нечто. У этого Нечто были огромные красные глаза, багряные волосы до пояса и острые зубы, что скалились в радостной улыбке, вот только в следующую секунду ту сменило потерянное выражение лица — девочка примерно его возраста просто не знала, что сказать размазывающему слезы по щекам пареньку. А тот вскочил, ринулся было к выходу, но замер как вкопанный. «А вдруг оно убьет маму?!» Всего одна мысль, но впервые в жизни Бэм решил драться до последнего, выкладываясь по полной, а потому встал в боевую стойку, виденную в фильмах, неумело сжал кулаки и с вызовом бросил: — Я не дам тебе съесть моих родных! Девочка озадачилась. Пара пассов рук, тихий мелодичный напев, серебристые искры вокруг ее головы и уверенный кивок. — Так-то лучше, теперь твой язык для меня как родной, — довольно. — А ты храбрый! Мне это очень нравится! За то, что важно, дорого, всегда надо биться, даже убивать, потому что только так можно спасти нечто бесценное, люди ведь иначе не понимают. Он озадачено выгнул бровь и насупился. С выводами чудовища соглашаться не хотелось, но то, казалось, было настроено на болтовню, а не на бой, потому его неуверенно спросили: — Ты кто? — Ой, прости! — всполошились в ответ и тут же отвесили грациозный и какой-то дико странный поклон, причудливо взмахнув руками. — Трэйён Рэйгхклон, пятая, младшая дочь Дома Рэйгхклон. Шесть лет, ученица Главной Академии великой столицы Азнорг. — Это что? — ничуть не впечатлившись представлением, озадачился Бэм. — И как вообще ты сюда попала? Что ты хочешь с нами сделать? Трэйён замялась, поковыряла носком изящной черной туфельки пол и пробормотала: — Вообще, не знаю. Всё зависит от тебя… Но я не причину тебе вреда! Ни тебе, ни твоей семье, поверь! Она подняла глаза, и в кроваво-алых безднах вдруг прочли столь острую, безысходную тоску, что невольно поёжились. Точно такая же тоска сидела в сердце мальчишки, тут же хлюпнувшего носом, вот только в ответ на это над ним не посмеялись — девочка достала кружевной, явно дорогой платок и, осторожно приблизившись, промакнула щеки нового знакомого. — И не скажешь, что мужчины не плачут? — насуплено, но платок всё же приняли. — Все плачут, когда им слишком больно. Вопрос лишь в том, насколько сильно надо ранить человека, а тебя ранили очень сильно, я точно знаю. Она заправила ему за ухо налипшую на висок прядь и минорно улыбнулась, а Бэм прочел в ее глазах лишь одно — полное, безоговорочное принятие, коего не было даже в глазах родных. Почему? Ответа не было. Потом эта странная девчонка сказала, что, впервые увидев его, решила на все сто поверить, ведь была уверена — они близки по духу, но откуда такая уверенность, не пояснила, лишь пожала плечами, сказав: «Я не умею верить, но решила хоть раз в жизни попробовать». А еще рассказала, что ее закинуло в его мир выплеском магической энергии, ведь в ее родном мире магия была абсолютной нормой, разве что основная масса жителей владела ею лишь на бытовом уровне, а вот дети аристократов из знатных Домов могли творить серьезные заклинания. И, помахав над Бэмом руками, Трэйён выдала, что, по всей видимости, теперь они связаны, и любой сможет призвать другого, но что для этого надо, непонятно, а потому было решено попытаться узнать ответ. Бэм и сам не смог бы тогда сказать, отчего не захотел потерять эту чудачку, возможно, потому что никто, кроме семьи, так о нем не заботился, а странная внешность скрывала за собой очень чуткую натуру, и Бэм подумал: «Раз она такая странненькая, наверняка над ней тоже смеются!» Но спросить не решился, ни в этот раз, ни в следующий. Трэйён приходила часто, а, узнав, что над ним издеваются, кричала так, будто ее резали, благо, родителей и сестер как обычно не было дома — работа и друзья поглотили родню, но теперь Бэма это не пугало, ведь у него тоже был друг. Первый друг в его жизни. И этот друг внезапно сказал: «Главное правило моего Дома — если тебя ударили, ударь в ответ так, чтобы переломать противнику все кости, если, конечно, не можешь убить. И это единственное, что нравится мне в нашем гадюшнике». Оказалось, быть младшим ребенком известного клана — значит быть ненужным отбросом, до которого никому нет дела, ведь все сосредоточены на достижениях первенца, наследника рода, вот только Трэйён и не хотела, чтобы ее заметили, ведь тогда взвалили бы на ее шею непомерный груз ответственности, а ей нравилась относительная свобода «невидимки». Гора правил, запретов и традиций не давала вздохнуть, однако на нее хотя бы не были нацелены все взоры, от нее не ждали невероятных результатов в учебе, да и вообще не возлагали никаких надежд, а потому можно было заниматься тем, что действительно нравилось, не растрачивая время на ерунду, вроде зубрежки церемониала нудных торжественных вечеров, устраиваемых главой Дома. Ей позволено было иногда ошибаться, и это окрыляло, а Бэм подумал, что свихнулся бы от такой жизни, и в груди постепенно росло уважение к новой знакомой. Неделя за неделей, месяц за месяцем, и постепенно выяснилось, что для призыва необходимо было одно крайне важное условие — призывающий обязан был находиться в состоянии грусти, тоски, причем довольно сильной, только тогда, подумав о друге, он мог послать ему безмолвный вопрос: «Ты придешь?» Если отвечали согласием, мгновенная телепортация приносила друга к тому, кто грустил, но лишь на сутки, если, конечно, тот не высказывал желания отправиться в родной мир раньше. Это было самым настоящим чудом, вот только Бэм отчаянно оберегал свою тайну, ведь боялся, что сверстники просто посмеются над ним, а родители… Что ж, он не признался бы даже самому себе, что боится, как бы происходящее не оказалось сном или странным видением, как у соседа, который постоянно гонял по квартире чертей. А может, черти на самом деле были, просто кроме него их никто не видел?.. Но узнать, что Трэйён тоже никто не видит, Бэм не хотел. Это было бы слишком больно. А потом она впервые призвала его в свой мир, и его уже не могли отпустить чудеса, увиденные в мире с багряным, лишенным солнца, но бурлящим, будто лава, небом, домами, скручивающимися в спирали, высоченными грибами вместо деревьев да постоянно кипящими везде и всюду гейзерами. Новый мир казался сюрреалистичной картинкой, написанной безумным художником, и мрачные тона, преимущественно черные, коричневые да багряные, совершенно не соответствовали мирной, дружелюбной атмосфере. Существа, похожие на Трэйён внешностью, вели себя как люди, только почти никогда никуда не спешили, словно не зная, что такое «суета», живя размеренно и неторопливо. Они сидели неподалеку от гейзеров, наслаждаясь дурно пахнувшими испарениями, не казавшимися им отвратительными, гуляли с похожими на игуан рептилиями безумных расцветок, запрягали в повозки крупных ящеров с крыльями и перелетали с крыши одного дома на крышу другого, если ехать по идеально вымощенным камнем дорогам было слишком далеко — этот мир был совсем иным, непонятным, даже пугающим, но невероятно манящим! Вечный полумрак, тяжелый воздух, пропитанный серой, бурление гейзеров, закованных в чаши, как фонтаны, пугали, но Бэм с огромнейшим энтузиазмом разглядывал невероятный пейзаж через окно, а в следующий раз и вовсе захватил солнечные очки, чтобы спрятать «неправильные» глаза, после чего долго таскал подругу по городу, с жадностью впитывая ее рассказы о значимых исторических местах. Столица поражала воображение, и Бэму казалось, что ничего волшебнее он никогда не увидит, но однажды попросил Трэйён показать ему магию, и та стушевалась, но всё же пробормотала, что не хотела бы этого делать. Он улыбнулся, потрепал ее по волосам и сказал, что ни за что не посмеется над другом, даже если у того ничего не получится, а ее глаза вдруг блеснули странным огнем, полным энтузиазма, и тонкие руки заплясали по воздуху, а мелодичный голос полился дождем, породившим неземное чудо. Сияющие драконы, сотканные из паутины света, летали по небу малого сада имения Рэйгхклон, боролись с чудовищами, коих Бэм и представить не мог, рвали их на клочки, и казалось, этой какофонии рычания, стонов и боли не будет конца, как вдруг из крови дракона вырос пламенный цветок. Он искрился, сиял, разбрасывал по ветру ледяные искры, и снег вихрился вокруг, тая на рыжих лепестках, а затем ветер поднял с травы фиолетовую листву и закружил ее в безумном танце под аккомпанемент несуществующих инструментов. Финальное па — листья сгорели в пламени цветка и осыпались пушистым пеплом, а огонь вспыхнул в последний раз и погас. БэмБэм не мог вымолвить ни слова, лишь восхищенно смотрел на пустое темное небо, а затем услышал смущенное, полное скрытой надежды: «Ну как?..» Как? Как?! Да как она могла спрашивать такое?! Трэйён сгребли в охапку, радостно смеясь, и начали кружиться, заставляя ее перебирать ногами ему вслед, вот только ноги совсем не спортивной девочки не справились с темпом, и та рухнула, а Бэм повалился следом, но тут же перекатился, перетягивая ее на себя — причинить ей боль было бы попросту нонсенсом. — Это было невероятно! Ты самая-самая лучшая колдунья на свете! И Трэйён подавилась воздухом, не зная, что сказать, как ответить, а затем на его щеку упала первая соленая капля. Впервые она плакала при нем, впервые позволила себе проявить непозволительную по меркам ее клана слабость, но Бэм взволнованно сгреб ее в охапку и пробормотал: — Я что-то не так сказал? Ты расстроилась? Прости… — Нет, я счастлива, — перебили его, утыкаясь носом в поношенную старую майку. — Я очень счастлива! Мне… мне никогда еще такого не говорили. Все смеются, называют заучкой, просто… у меня слишком много маны, слишком! Я могу творить очень сложные заклинания, потому что только и делаю, что учусь, а еще много магической энергии, вот все и… издеваются. Он не знал, что ее тоже травят, думал, всё ограничивается проблемами клана, но оказалось, что у Трэйён вообще не было отдушин, в то время как у самого Бэма хотя бы дома всё было хорошо, и это показалось дико несправедливым, неправильным… мерзким. И впервые в жизни ему захотелось последовать ее постоянным советам — причинить боль тем, кто покусился на нечто слишком дорогое. На друга. А ведь они были знакомы всего год — или целый год, много это или мало? Он не знал. Но хотел дружить с ней вечно. — Подпали им камзолы, как мне советуешь! — раздраженно, практически исступленно. — Подпаливаю, а толку? — она выпрямилась, села рядом, и Бэм осторожно обнял ее со спины, несмело, робко, как она обнимала его, когда школьные хулиганы в очередной раз отбирали все деньги. — Наш Дом не самый знатный, поэтому его не боятся, но терпеть не могут, так как мы ставим довольно сомнительные эксперименты, так было всегда. Только знаешь, моя мечта — стать сильнейшим магом! Тогда никто не посмеет раскрыть на меня рот, ведь в нашем мире у тебя тем больше власти, чем ты сильнее в магическом плане, правят сильнейшие маги — Верховный Совет, вот только это наложит и кучу обязанностей, а я… — Не хочешь их. Знаю. Но мне кажется, это правильно, идти к мечте, ведь ты хочешь стать лучшим магом не только ради силы там, власти, всякого такого. Ты просто любишь колдовать. И у тебя это нереально круто получается! Ты удивительная. И я очень хочу, чтобы ты выучила много-много сложных заклинаний, а потом дарила такие же чудеса всем, кто хочет увидеть их! Ты можешь радовать людей, разве это не здорово? Хотел бы и я так же… — Но ты можешь! — всполошились в ответ, повернулись, схватили его за руки и полными восторга глазами поймали его взгляд. — Ты шикарно поешь и танцуешь! Плевать, кто что говорит, просто поверь, я тебе сто раз говорила и повторю в сто первый: ты невероятно поешь! Так мелодично, звучно, богато! Мастерства не хватает, но ты сможешь петь лучше, если постараешься, и тогда твоя музыка будет радовать миллионы! — Думаешь? — с сомнением. — Но разве это не девчачье хобби? Трэйён фыркнула. — Вот еще! Ты же сам давал мне послушать песни ваших известных певцов, разве они похожи на девчонок? А в нашем мире менестрели — очень уважаемая профессия, и хотя мелких, кабачных, конечно, никто особо не ценит, настоящих профи приветствуют даже во Дворце Совета, они поют на всех значимых мероприятиях, они богаты, знамениты, и их все уважают. Власти у них, безусловно, нет, но есть деньги и известность, а главное, уважение. Всё базируется на нем, и, уверена, у вас так же. — Не знаю, у нас певцов просто любят, — с сомнением. — И это тоже хорошо! — рассмеялись в ответ. — Разве ты не хочешь, чтобы тебя любили? — Очень хочу, — едва слышно ответил Бэм, озвучив главную мечту, и ее не подняли на смех, напротив, обняли его и прошептали: — Тогда стань известнейшим менестрелем, настоящим королем бардов! И подари свою первую песню мне, ладно?.. — Я буду дарить все свои песни тебе! — горячечно, надрывно, искренне веря в сказанное, а затем Бэм резко стушевался и пробормотал: — Но несколько подарю родителям и сестрам, ладно? Трэйён рассмеялась, потрепала его по волосам и внезапно выдала: — Тогда я буду колдовать, думая о тебе. Все заклинания лучше читаются, когда чародей спокоен, а я знаю: точно успокоюсь, если подумаю о тебе. И знаешь, если когда-нибудь придется колдовать что-то красивое, как сегодня, я буду колдовать для тебя. Только для тебя. Он улыбнулся, и сердце радостно забилось от предвкушения, кое не обманули — ему показали еще множество невероятных представлений в последующие годы, и хотя научить магии не смогли, подарили незабываемые дни и ночи, полные доверия, смеха, тепла и уюта. А еще его раны начали бережно залечивать, стоило лишь тем появиться, и даже когда в выпускном классе Бэм сломал ногу, на следующий день его выписали из больницы, гадая, неужели рентген ошибся. А тот не ошибся, просто ночью Бэму было очень тоскливо, а потому его спасли, как спасли во втором классе от нападок сверстников, сумев наконец доказать, что он имеет право защищать себя, даже причиняя окружающим боль: тогда Бэм записался на уроки самообороны, а еще, наобщавшись с ходячей колбой отменного яда, научился столь виртуозно язвить, что противники сбегали, поджав хвосты, и наконец-то это не казалось неправильным, ведь если он не защитит себя, как сможет защитить тех, кто дорог? Он стал жестче, впитывая решительность и резкость Дома Рэйгхклон, но, в то же время, смягчил Трэйён, научив ее по-настоящему веселиться, развлекаться, смеяться в полный голос, а не просто улыбаться краешками губ, как положено по этикету. Время бежало вперед, и Бэм прогрессировал в пении, танцах, чтении рэпа, попутно превращаясь в неугомонного шутника и дебошира, чьи шутки порой задевали за живое даже родных, а Трэйён становилась всё хладнокровнее, ведь отношение к ней окружающих менялось на подобострастное, что лишь злило еще сильнее, и ее даже не выбило из колеи первое убийство, коих было потом немало — высшие маги имели право карать, а она свою мечту исполнила, добившись столь огромных результатов в магии, что ей прочили место в Верховном Совете через пару лет. Бэму же эти изменения совершенно не мешали, ведь с ним она всегда была веселой, доброй, немного застенчивой, и хотя временами они бурно скандалили, а в имении Рэйгхклон упорно ходил слух, что младшая хозяйка водит к себе непонятного гостя, видеться им ничто не мешало, напротив, дружба лишь крепла с каждым годом. Вот только в какой-то момент Бэм осознал, что кроме дружеских чувств в его сердце переливается куда как более драгоценный самоцвет. В год его дебюта, когда Бэму стукнуло семнадцать, они знатно поругались. Сидели в ее комнате, разговаривали о том, как заставить одного зубоскала перестать насмехаться над ее научными выкладками, и слишком уж злые комментарии Трэйён вывели Бэма из себя, заставив сказать, что традиции ее дома чересчур в нее въелись. Слово за слово, тон всё повышался, напряжение нарастало, и Бэм не заметил, как злость взяла верх, а затем Трэйён выкрикнула, что не желает иметь ничего общего с этим поганым родом и разрыдалась. В голове не укладывалось, что это он довел ее до такого, ведь его сильная, очень сильная кошечка никогда не рыдала навзрыд! А она просто упала на колени и закрыла лицо руками, дрожа, как осенний лист на ветру. Он не помнил, как бросился вперед, обнял ее, шептал какие-то извинения, молил не принимать это близко к сердцу, только взгляд цеплялся за раскинувшуюся вокруг нее бордовую юбку, словно лепестки цветка окружили сердцевину, а может, раненое сердце заливало кровью… Так больно ему еще никогда не было. Отчаянно хотелось вырвать и собственное сердце тоже, проклясть себя, уничтожить, лишь бы она не плакала… А Трэйён вдруг всхлипнула и прошептала: «Только не ты. Только не ты…» И он понял, всё понял. Как можно было говорить такие вещи, будучи смыслом ее жизни? — Оторви мне язык, если захочешь, но прости. Прости, потому что я идиот, и я клянусь, больше никогда не причиню тебе боль. Больше никогда, потому что я… Сил не хватило, чтобы произнести заветные слова, но дыхание потерялось на ее губах, и когда Трэйён сдавленно всхлипнула, Бэм не выдержал. Накрыть ее губы своими, потеряться в бесконечно нежном, чувственном, проникновенном касании, и мир исчез, растворился, ненужной декорацией рухнул в пропасть. Она вцепилась в его рубашку, закрыла глаза и подалась вперед, а он сгреб ее в охапку, прижал к себе и, не отстраняясь, поклялся всегда быть рядом. И она поверила, просто не могла не поверить, ведь всегда верила ему — ему одному на всем свете… Чувственный поцелуй, нежный, глубокий, первый для них обоих, и язык Бэма скользнул по ее губам, призывая их открыться, а в следующую секунду сдавленное шипение заставило обоих прыснуть со смеху. — Ты пытаешься меня убить? — ехидно спросил он и сглотнул кровь, активно бегущую из крошечной ранки на языке — ее зубы всё же были слишком острыми. — Нет, лишить тебя речи тем способом, что ты сам выбрал, — ухмыльнулись в ответ, а следом провели рукой возле его лица, и мелодичный напев согрел теплыми лучами нежности, а язык закололо, но вскоре боль отступила, и Бэм довольно сощурился. — Как полезно иметь подругу-целительницу! — Подругу?.. — растерянно пробормотала Трэйён, и Бэм, мысленно чертыхнувшись, осторожно обнял ее, прижал к себе и прошептал: — Пока да. Я ведь еще не спросил официально, а в вашем мире без условностей никуда! — Ты меня от них отучил! — возмущенно. — И правильно, а то ты каждой собаке готова была кланяться в детстве. Вспомни, как мы пошли в кино, а ты отвесила поклон билетеру! — Не напоминай! — сдавленный стон и попытка закрыть лицо руками, но их поймали и выдохнули прямо в губы: — Ладно, но только если ты скажешь «да»! — Смотря какой вопрос задашь, — ехидно. — Самый главный, — они синхронно улыбнулись. — Ты будешь моей девушкой? Громкое мурчание растворилось в его шее, и Бэма так крепко обняли, что он невольно рассмеялся, всё же ее сил никогда бы не хватило, чтобы причинить ему боль. — Полагаю, это таки «да». — Я так этого ждала, — куда-то ему в ключицу. — А я всё боялся признаться, думал, а вдруг всё испорчу, разрушу? Такой дурак… — Оба хороши. Только бичевать себя не будем, на это монополия у моей маменьки. — Ей это не помешает, в отличие от нас. Так что просто сделаем вид, что мы долго смущались. — Да-да, особенно ты, извращенец, сующий язык в капкан. — Кто бы говорил, капкан, который его принял! Они дружно фыркнули и потерялись в крепких объятиях, смакуя эти минуты покоя, доверия и абсолютной нежности. Всё было правильно, хорошо, так, как должно было быть — почти идеально. И его дыхание таяло на любимых багряных волосах, таких ярких, задорных, единственном веселом блике всего мрачного образа могущественной чародейки, предпочитавшей темную одежду и лишь белье да ночнушки выбиравшей веселых тонов — как напоминание о задорном парнишке, что украл ее сердце. А минуты бежали вперед, и Бэму лишь предстояло выяснить, что под черными кофтами всегда прячется веселое разноцветье кружев, а алебастрово-белая кожа испещрена голубоватой сетью тонких вен, но это будет потом, а сейчас он просто скользил ладонями по ее спине, путался в волосах, вбирал в себя тепло ее тела и готов был мурчать от удовольствия, как она, ведь сердце заходилось от нежности и невероятного умиротворения. Так хорошо ему никогда еще не было, все тревоги словно исчезли, как исчезали они всякий раз, стоило лишь им поговорить, обсудить неудачу или беду, испортившую настроение, но сейчас к этому умиротворению примешивалось нечто куда более важное, бесценное. Сердце бешено билось где-то в горле, а от несмелых, но столь чувственных ласк сбивалось дыхание, и ее пальцы, скользившие по его шее, едва касаясь загорелой кожи, вызывали лавину мурашек. «А вот бы застыть так навечно!.. Черт, заговорил пафосно, прямо как она. Почему у нее всегда речь такая правильная была, даже в детстве? Не то, что у меня. Как она вообще могла меня выбрать, такого дурного? Хотя какая разница? Главное, выбрала, и я ее ни за что не отпущу! Теперь уже — ни за что… Она моя… Моя кошечка. Только моя. И я всегда буду рядом». Бэм слегка отстранился и, вновь склонившись к ее лицу, прошептал: — Попробуем еще раз? На этот раз без кровавых подношений богам, хорошо? — Всё зависит от тебя, учись быть аккуратным. — О да, это явно пригодится… Последние слова потерялись в ее дыхании, и Бэм усмехнулся, радуясь ее нетерпению, но в следующую секунду полностью забылся в чувственных, нежных касаниях, трепетных ласках, нарастающем напряжении в груди, волнительном, мощном, сносящим всё вокруг яростным цунами. Он любил, боги, как он любил! И готов был обнять весь мир, лишь бы тот позволил им быть вместе… — Ты ведь лучший маг. — Она дернулась. — Прошу, найди способ, чтобы мы остались вместе навсегда, неважно в каком мире! Трэйён задрожала. Бэм озадаченно склонил голову набок. — Что не так? — Я… я ищу. Уже год как ищу. Но… но… — Всего-то год! — тихий смех и отчаяние в душе. — Ты сможешь, я буду верить. Пусть через десять лет, не важно! Просто попытайся, ладно? Не бросай. — Никогда не брошу! — с пылом, практически остервенело, и его схватили за ворот рубашки, доверчиво глядя прямо в глаза снизу вверх. — Веришь? — Тебе — всегда, — без тени иронии. И она потерялась в его взгляде, утонула в нем, чтобы больше никогда не выныривать. Восемь лет. С тех пор минуло восемь лет, и чего только ни происходило в их жизнях, вот только Трэйён так и не сумела добиться главного — соединить их навечно. Билась как рыба об лед, проводя сложнейшие опыты, дающие множество побочных результатов исследования, но не могла ничего изменить, и всё чаще словно порывалась что-то сказать, но замолкала, едва раскрыв рот, а он не торопил, знал, что когда-нибудь она всё равно скажет, что хотела, просто ей нужно время, чтобы поверить: он примет истину, как тогда, в детстве, когда ему наконец открыли правду про издевавшихся над нею сверстников. Вот и сейчас Трэйён замолчала на полуслове, открыла было рот, но вновь закрыла его, и Бэм почувствовал острый укол в область груди. Прямо в сердце. Он склонился, оперся локтями о колени и сдавленно прошептал: — Всё-таки ты так и не научилась доверять мне на все сто… Ее словно ударило током. Упасть на колени рядом, схватить его ладони, прижать их к губам и зачастить на скорости лучшего рэпера: — Всё не так, всё совсем не так! Не думай, что я тебе не верю, верю, никому больше не верю, но тебе!.. — Тогда почему?! — взвился, не выдержал, сорвался. Вскочил, сжимая кулаки в бессильной злости. — Почему боишься признаться? Что не так? Ты нашла ответ, и мы не сможем быть вместе, да? В этом всё дело? Трэйён осела, руки безвольно рухнули на пол, и Бэм потерянным взглядом вцепился в точку на ковре. Значит, вот так, да? Вот и ответ? Их счастье не сможет стать абсолютным? А ведь он готов был даже бросить свой мир… — Хах. Ха-ха. Ха-ха-ха… Падение. Тело рухнуло на диван, как подкошенное, пустота накрывала сердце багряным пологом, дыхание сбивалось, а Трэйён вдруг всхлипнула, закусив губу. По подбородку тут же побежали багряные капли. Бэм дернулся, как от пощечины, сердце зашлось от боли — видеть, как самая дорогая женщина свете себя ранит, было не просто больно, это было невыносимо, и боль смела подкрадывавшуюся к горлу истерику, заставив думать только об одном — лишь бы она себя не мучила… Он выхватил платок, прижал его к ее губе и забормотал: — Прекрати, не калечь себя! В конце концов, может, пока и не получается, но ты говорила, что когда станешь членом Верхового Совета, тебе откроется куча сильнейших заклинаний, так, может… — Ничего не поможет! — истошно. Кровь багряными полосами пятнала кожу, падая на помятую ночнушку. — И это моя вина, моя! Я нас прокляла! Это не был случайный выброс магии, я просто, просто… — Ты — что? — бесцветно. В сердце расползались терновые ветви неверия. Как же так, она столько лет лгала ему? С самого начала? Как же так, как так?.. — Я была одна, — едва слышно, потерянно, глядя куда-то в пол, — всю жизнь была одна, и так мечтала найти друга, хоть одного… Прокралась в хранилище клана, искала какое-нибудь заклинание, пусть и самое сложное, что могло бы спасти от одиночества, и в итоге нашла одно — оно находит две души, что идеально подходят друг другу, находятся на одной волне, и создает между ними прочнейшую связь, мост, позволяющий призывать друг друга в моменты сильной печали. Вот только это же привязывает их к тем точкам, где они находятся в момент прочтения заклинания, и те становятся якорями, удерживающими связь. Перемести я тебя в наш мир обычной телепортацией, тебя выкинет обратно, как и меня, если я приду сюда, потому что мы привязаны к нашим мирам. Так уж оно работает, потому что создано, чтобы находить родственные души во всех существующих мирах. Только я не понимала, на что иду. Думала, друг — это всё, что мне нужно, и даже если мы не сможем видеться каждый день, какая разница? Разница была. Огромная. Я просто… просто подумать не могла, что кто-то может быть настолько дорог… Бэм молчал. Слушал, как тикают на столе часы, отсчитывая слишком уж ровный пульс времени, и не мог вымолвить ни слова. Просто откинул голову на спинку дивана, медленно, апатично, словно потеряв все чувства, и закрыл лицо руками. Часы тикали. Тишина разбивалась о время. Он молчал. А что можно было сказать? Что она разрушила его жизнь, заставив полюбить женщину, которая никогда по-настоящему не станет его? Не родит ему кучу детей, не познакомится с его друзьями и родными, не сумеет быть с ним «и в горе, и в радости», ведь встретиться они могут, лишь испытав грусть? Что можно было сказать, узнав, что она ему столько лет лгала?.. — И ты всё это время знала? — едва слышно. — Что нам никак не быть вместе. — Нет, — едва различимо. — Сначала не думала об этом, а когда поняла, что влюбилась, искала способы обойти заклинание, изменить, перенастроить. Думала, это возможно. Но год назад… Я сделала всё, что могла. Всё. Но его никак не обойти, ничем. Я стольких убила ради нас… Он вздрогнул. Быть не может. Не может этого быть! Она ставила опыты на преступниках, как другие высшие маги? Но ведь он думал, ее эксперименты ограничиваются лишь животными! Да, ей разрешали проводить исследования на осужденных, даже заставляли, но чтобы она пошла на это добровольно?.. — Прости, прости меня, я такая дура, не могу даже обойти древнее заклятие, какой из меня великий маг, я такое ничтожество! Даже не могу сделать счастливым любимого мужчину… Как ножом по сердцу, как хлыстом по ранам, выбивая из головы все мысли. Как же так, как так?! Ведь Трэйён делала его счастливым! Каждый раз, исцеляя его царапины, подаренные кошками, показывая удивительные чудеса, мурлыкая напевы заклинаний, готовя неумелые, некрасивые, но очень вкусные блюда кухонь разных миров, смеясь над его ядовитыми шутками, которые давным-давно начали задевать даже друзей, но никогда не казались обидными ей, ей одной! А как искусно она вытаскивала его из тоски, как яростно проклинала его хейтеров, как однажды, когда к ним пристал пьяный идиот, легким пасом рук переломала ему все кости, стоило лишь пьянице замахнуться на ее сомнительное сокровище! Правда, то поспешило уговорить ее излечить раненого, но ребра лечить не стали, и это устроило обоих. А как она молча сидела на его концертах, не крича, не скандируя его имя, вышколенная, с идеальной осанкой, неспособная вести себя неидеально на людях, сидела тихо, лишь аплодируя так неистово, будто слышала песни лучшего певца во вселенной. А еще пряча клыкастую улыбку за маской, но не скрывая глаза, что дарили ему невероятную поддержку. Он всегда находил их, столь уникальные, невероятные, неизменно занимающие место в первом ряду, да и разве можно было их не найти? Ведь стоило лишь зацепиться за них взглядом, как волнение исчезало, приходила эйфория, и он пел для нее, для нее одной во всем мире… так же, как она создавала для него чудеса. Только вот его песни слышали тысячи, а ее чудеса видел лишь он один, и ему нравилась столь идеальная монополия — и на ее представления, и на ее сердце. Так какого же черта он думает, что жизнь разрушена?! Напротив! Он самый счастливый мужчина во всех мирах, потому что у него есть женщина, какой нет больше ни у кого! Идеально походящая ему даже по каким-то там магическим параметрам… И гори вселенная алым пламенем! Бэм кинулся вперед, подхватил Трэйён на руки, промчал в спальню, не слушая ее слабые протесты, положил на кровать и бережно укутал в одеяло, а сам лег рядом, провел пальцами по ее губе и прошептал: — Вылечи себя, а затем ответь на один вопрос. Всего один. Она хотела было что-то сказать, но не посмела ослушаться — гордая львица, что карала виновных в преступлениях не моргнув и глазом, высокопоставленная особа, что командовала другими так, будто иначе и быть не могло, в его руках обращалась кроткой кошечкой, так разве можно было назвать это проклятием? Какой же он всё-таки идиот… Пасс рук, золотистое синие мазнуло по губе, и Бэм стер с той остатки крови платком. — Другое дело. А теперь ответь: ты можешь родить мне ребенка? Это возможно, учитывая наши расы? Трэйён поперхнулась воздухом. К такому вопросу готова она совершенно точно не была! Но Бэм усмехнулся, подавил ее попытку встать и, прижав Трэйён к себе, буквально промурлыкал: — Неужели смущаешься? То есть сам процесс тебя не смущает, а разговоры — более чем? — Ты… ты не злишься? — ее не хватило даже на язвительность, что о многом говорило, и Бэм, поморщившись, выпустил добычу из объятий. — Злюсь. Дико. Потому что ты мне врала. Вот скажи, почему? Что я сделал не так? — Не ты! Вовсе нет! — всполошилась Трэйён, села и начала бережно, но как-то нервно гладить его по волосам. Бэм тяжело вздохнул. — Сначала я не хотела говорить незнакомому мальчику, что могу творить сильную магию, ведь все смеялись над этим, издевались… потому что завидовали. Я боялась, что и ты позавидуешь, поэтому придумала отговорку про спонтанный выброс, такие выбросы ведь чего только ни чудят. Но оказалось, что в вашем мире магии нет вообще, и для тебя даже искорка — огромное чудо! И я стала бояться еще сильнее. А потом родилось доверие, и я даже призналась, что меня травят в Академии, хотя ненавижу признавать свои слабости — в меня это прочно вбили. Но ты не смеялся, а еще так восхищался магией, но совершенно не завидовал, наоборот, дал стимул добиться своей мечты — это было невероятно! И я захотела всё рассказать, но испугалась — вдруг бы ты обиделся за ложь и бросил меня? А потом этот страх ушел, но и говорить уже не хотелось, это казалось совершенно не важным. А когда мы стали парой, снова стало важным, ведь я никак не могла найти способ обойти заклинание, но… как признаться, что я нас прокляла? Злость вспыхнула слишком ярко, багряным взрывом уродуя душу. Бэм резко сел и встряхнул Трэйён за плечи, вот только ярость мгновенно вытекла из души, будто воздух из проколотого воздушного шара, будто после взрыва остались лишь тени да курганный прах. Потерянный взгляд, руки вниз и едва слышное: — Ты считаешь это проклятием? — Вовсе нет! — лихорадочно, надрывно, и его схватили за плечи, бормоча: — Это дар! Величайший дар! Но… мы не можем быть вместе как настоящая пара, не можем пожениться, не можем… — Да почему?! — ее тряхнули так сильно, что голова мотнулась, зубы болезненно клацнули, и БэмБэм всполошился: — Прости! Тебе не больно? В порядке? Ладони забегали по ее щекам, ощупывая, проверяя, нет ли травм, ведь, казалось, тонкая шея могла переломиться от столь резкой встряски, но Трэйён поймала его пальцы и, бережно поцеловав, прошептала: — Я порядке. Скажи… скажи, ты правда согласен быть со мной, даже если мы никогда не сможем быть по-настоящему вместе? — А мы вместе понарошку? — ехидная усмешка. — Я-то думал, всё всерьез! — Конечно, всерьез! Просто… просто!.. — потерянный взгляд загнанного зверька, и Бэм, улыбнувшись, потрепал ее по волосам. — Всё и правда просто. Почему мы всего боимся? Вот скажи, почему? Нас не поймут, не примут, будут смеяться? Я дам им в глаз, а если не смогу, ты подпалишь камзол, а если не заткнутся, сломаешь пару-тройку костей. Но, надеюсь, подействует килотонна моего особенного яда, приправленного твоим, ведь вместе мы заязвим даже Сатану! — Что ты имеешь ввиду? — растерянно. — Это же очевидно! Познакомишься с моими родителями и сестрами, уверен, они тебя примут. В конце концов, я всё боялся, думал, они тебя не примут, ведь ты выглядишь странно, да и вообще не поверят в нашу историю, но ты можешь показать им чудо, так у них не останется выбора, а внешность… Пусть только попробуют сказать гадость! Я всё думал, что не смогу тебя защитить от нападок самых близких, потому что как можно намеренно причинять им боль? Но если они причинят боль тебе, я смогу, поверь. И ни за что не позволю никому тебя обижать. Но всё-таки, думаю, они тебя примут, потому что они хорошие люди. А если нет, что ж, значит, будет скандал, потому что мама хотела невестку — мама ее получила, и нечего нос воротить. Подумаешь, клыкастая и когтистая! Всяко лучше, чем брутальный мачо! Трэйён неэстетично хрюкнула и тут же всполошилась, но мгновенно расслабилась — здесь за столь нахальное попрание манер ее никто бы не линчевал. Вот только в следующую секунду пришло осознание, и она вцепилась в его ладони, пробормотав: — Ты хочешь познакомить меня с родными?! Всё им рассказать?! — Не только с родными, но и с друзьями, — теплая улыбка. — А еще хочу сыграть свадьбу в крошечном кругу самых близких, в конце концов, можно и не расписываться, чисто устроить праздник. А в твоем мире можно и нормально пожениться, призванные иномирцы у вас порой шастают, так что даже документы можно получить. И хэй, ты обязательно родишь мне толпу ребятишек! А с кем они будут жить основную массу времени, решим в зависимости от их внешности. Матери-одиночки и у вас встречаются, так что никто особо рьяно коситься не будет, а обеспечить детей сможет каждый из нас. Вопрос в воспитании, но если их будет один-два, это не станет такой уж дикой проблемой, ведь они-то якорем привязаны не будут, смогут просто телепортировать? — Да, но… — Никаких «но»! Я уже всё решил. Или у тебя есть еще какие-то тайны? — Нет! — горячечно, исступленно, сжав его руки изо всех сил. — Клянусь, это единственный секрет! И больше я ни в чем тебе не врала, я… — Верю, — ласково, нежно, и по ее щеке провели большой горячей ладонью, заставляя прижаться к ней и закрыть глаза от удовольствия. Бэм вздохнул. В конце концов, зачем злиться, обижаться, возмущаться? Она просто не верила в людей, когда они встретились, ни в кого не верила, а потом… Что ж, недоверие больно царапало сердце, но Бэм слишком хорошо знал, насколько в глубине души будущий Верховный Старейшина в себе не уверен. Насмешки прошлого и пренебрежение родни, в последние лет восемь обратившиеся в заискивания, сделали свое черное дело. И лишь один человек знал, что творится в глубине души той, кто отлично умел прятать себя за маской сильной, несокрушимой чародейки: она слишком боялась, и страх этот был лишь один — потерять самого дорогого на свете человека. Так разве можно ее в этом винить? Ведь он и сам боялся того же… Податься вперед, закрыть глаза, нащупать губами столь родные, мягкие, нежные губы, утонуть в их нежности — так просто, так понятно, до боли в душе бесценно. Нет, Бэм ни за что это не потеряет! Не оставит позади свое сокровище. Они не могут жить в одном мире? Что ж, значит, будут жить вместе в двух мирах! В конце концов, в ее мире о других вселенных знают, а значит, иноземца примут, пусть и с надменным пренебрежением, как низшую расу; а в его мире ей лучше не светиться, но друзья и родные наверняка примут его выбор, наверняка… Или нет, но тогда что они за друзья? А если кто-то посмеет смеяться над его кошечкой, обзаведется лиловым синяком, без вариантов. Но такого не будет, ведь о главном секрете скажут лишь самым близким, чтобы ничего не просочилось в прессу. Всё будет хорошо, если они постараются, ведь им не привыкать выжимать себя досуха ради мечты — а теперь мечта общая, и, значит, ее добиться будет даже проще, ведь будет не только поддержка, но и общие усилия. Они справятся, обязательно, надо только поверить в это всем сердцем и бороться, не жалея сил. Он боялся, так боялся, но к черту! Если его девочка так мучается, ища несуществующее решение проблемы, почему не решить ее иначе, наконец поделив заботы пополам? Сколько можно сгружать всё на женские хрупкие плечи и ждать чуда? Чудеса не приходят сами, их надо создавать, и они обязательно с этим справятся, как справились однажды: Трэйён нашла заклинание, сумела его прочесть, а он поверил «монстру», решив его не бояться, и это сделало их счастливыми. Так, может, пришла пора поверить и в других людей без оглядки? Не прячась в раковину сомнений. И тогда чудо станет явью, надо просто очень сильно постараться, продумать план знакомства, объяснения, демонстрации такой магии, чтобы их не обвинили в шулерстве… Они смогут, как бы сложно ни было, и всё будет хорошо, обязательно будет! И словно в ответ на его мысли Трэйён выдохнула: — Всё будет хорошо, я… верю. Но продолжу искать способ, обязательно продолжу, хоть уже и не надеюсь. Но всё-таки… — Не нужно. Ты ведь ранишь себя, убивая заключенных во время опытов, я точно знаю. В бою тебе легко убить, как и того, кто оскорбил нечто важное, но вот так, умоляющего о прощении преступника… Ты ведь убивала только преступников, правда? — Конечно! — с пылом. — Маги имеют право забирать для опытов лишь осужденных, и я бы ни за что не тронула невиновных! — Я был в этом уверен, — кивнул Бэм, отлично знавший об этом правиле, но не подозревавший, что опыты проводили именно так, вот только и секретом это не было — он точно знал, Трэйён рассказала бы, поинтересуйся он подробностями хотя бы раз, но его воротило от рассказов о внутренностях и свойствах крови, потому в подробности старались не вдаваться, и вот к чему это привело. Больше он так не опростоволосится, ни за что! Всегда будет в курсе ее дел. А пока главное… — Очень прошу, больше не ставь опыты на людях, если тебе не поручат чего-то такого. Помню, как тебя трясло, когда поручили в первый раз такие эксперименты провести, потом привыкла, но уверен, до сих пор ужасно себя чувствуешь, поэтому… — Но ведь нам нужен ответ! — А он у нас есть, — с улыбкой. — Мы будем вместе, и миры нам не преграда, ведь если связь неразрывна, значит, что бы ни случилось, мы всегда будем друг у друга. Так что прошу, не надо. Я не хочу этого. Не хочу, чтобы ради нас мучились люди, и, главное, не хочу, чтобы страдала ты. Хорошо? Трэйён пожевала губами, поморщилась, но прильнула к нему и пробормотала куда-то в подмышку: — И почему ты такой хороший? Почему так обо мне заботишься? — Потому что ты для меня всё, — без тени иронии, и она уткнулась лбом в его ключицу, закрыла глаза, а с губ сорвалось тихое: — Ты удивительный. Принял даже то, что я сама принять не могла. Это ужасное положение и мою ошибку, мою… ложь. Прости за это, Канпимук. Он рассмеялся. Ему нравилось, что она всегда звала его настоящим именем, хоть то и было слишком сложным, с самого детства отказываясь называть по кличке, хотя даже семья предпочитала использовать прозвище. Трэйён отшучивалась, что заклинания куда сложнее, так что это не проблема, но он знал: ей просто нравилось звать его по имени, ведь это делало их чуточку ближе. — Уже простил, глупышка. Только запомни: больше никаких секретов. Не от меня. — Клянусь честью. Довольная усмешка, и ей в губы проворковали: — Главная клятва, м-м! Принимается! Но лучше поклянись самым дорогим. Трэйён улыбнулась, чуть отстранилась, и он растворился в ее бездонных, полных бесконечной веры глазах. — Тогда клянусь тобой, Канпимук. — А я клянусь, что мы всегда будем вместе. Дрожь ресниц, дрожь пальцев, дрожь сбившегося дыхания, и ее губы впились в его столь порывисто, столь рьяно, словно пытались испить саму жизнь из священного Грааля на пороге смерти. Руки блуждали по спинам, пальцы путались в складках одежды, дыхание срывалось на едва различимые стоны, по коже бежали мурашки, прокатывались по мышцам волны удовольствия, и Канпимук потерялся в единственной женщине, которая могла быть рядом с ним, растворился, исчез, как исчезла в нем она, создавая новое, неделимое существо, и впервые с его губ слетели столь важные, бесценные слова, которые просто боялись произнести, не зная, получится ли быть вместе: — Люблю тебя, Трэйён… Она вздрогнула, застыла, и медленно, но верно на свет появилась сияющая, абсолютно счастливая улыбка. Прежде в алых глазах всегда оставалась крупица тоски, но сейчас та наконец исчезла, и он почувствовал себя настоящим победителем, ведь если на него наконец смотрят так… Всё не зря. И что бы ни случилось, он сумеет уберечь этот свет. — Боялась обременить тебя этими словами, ведь ты их избегал, но… Я тоже тебя люблю, Канпимук. Всегда буду любить. До конца времен и даже дольше. — Столько мы не проживем, — привычное ехидство потерялось в сдавленном «ой», ведь его огрели подушкой по голове. — Не порти момент, изверг! — А кто научил меня язвить? — изящно выгнули бровь в ответ. Трэйён хмыкнула. — И ничуть этого не стыжусь. Одна из главных моих побед! — Мои друзья с тобой не согласятся. — Как можно не любить твое очаровательное ехидство? — Пф-ф, ты меня за него только что огрела подушкой! — Потому что ты порой забываешь об уместности. — Опять правила? Даже в этом? — саркастично, и в тон ему промурлыкали: — И правда, к черту правила! Веселый смех залил комнату, и Бэм подумал, что счастье — оно на кончиках пальцев, и только тебе решать, поймать его или прыгнуть в пропасть, подумав, будто свет поймать невозможно, что его слишком мало или что он какой-то неправильный. Главное, он был, а какой — дело десятое, ведь он дарил тепло, и, значит, был идеален.