Голос Шарлотты был изящным и плавным, как и её танец. Я стояла на балконе и слушала его, впервые за день отвернувшись от проблем. Её лёгкость была подобна пушистому перу в веере для представления: полная гармония с миром вокруг, но такая уникальность на его фоне, такая яркость.
Впрочем, её имя говорило само за себя. Наверняка поэтому чувства к ней развивались так стремительно, что было для меня ново. Я перевалила за седьмой десяток, но всеобъемлющей открытости к жизни познать так и не удалось. Я наслаждалась любимым делом, ясной погодой и объятиями родных рук, но запёкшиеся в сердце раны не стремились остывать. Что уж говорить о полученном бессмертии? Насмехательство над человеком, не способным впредь обрести покой.
Жизнь хоть и ломала каждую из нас по-разному, неизменно оставалось то, что – одинаково беспощадно. Я давно для себя решила, что не хочу больше боли, созданной своими решениями. Моих историй из жизни и без того хватит на все три. А ведь это пока...
Дом мадам Розетты должен был стать для меня очередной статьёй, приносящей в жизнь ощущения, оставшиеся со времен журналистки Теодоры Эйвери и напоминающие, что я до сих пор жива. Не то, чтобы я об этом забывала хоть на чёртову секунду, но подобные глотки жизни – единственное, что держало меня на плаву все эти годы.
«А с чего ты взяла, что я хочу тебя очаровывать?»
Быть может, потому, что уже?
К Шарлотте же я начала испытывать чувства, которые не помогал собрать во что-то единое даже мой журналистский опыт. Я так старалась договориться с привычной установкой – больше не сближаться ни с одним человеком ни при каких условиях, – ведь я так хотела избежать боли!
Вспомни, Тео, а получалось? По крайней мере, такой.
Но став коллегами, превратив поедание джелато в традицию, и в сотый раз выходя на личный оазис этой роскошной девушки после выступления, я противилась мыслям о ней всё менее охотно, в один день окончательно сдавшись. Открывались глаза поутру охотнее, желание спонтанных прикосновений к её рукам становилось сильнее. Месяцы шли, статьи писались, а в моём старом потрёпанном сердце наступила весна. Ещё более роскошная, чем в Форрамо.
Теодору Анну Эйвери жизнь ничему не учила. Моя работа подходила к концу, а чувства к Шарлотте тянули душу в непроглядную тьму. Туда, откуда и подняли.
Я знала, что уже завтра опубликуют статьи. Собрав все вещи, я вышла на последнюю прогулку в этом городе. Села на скамейку, напротив которой по-прежнему продавалось лучшее джелато во всём городе, и не знала, как проститься с Шарлоттой.
И я так и не попрощалась...
Прошло двадцать пять лет, а тонкий, свежий, ненавязчивый аромат роз, исходивший от неё, я вспоминаю до сих пор. Особенно по ночам. С тех пор я и вправду не сближалась ни с кем, а отношения с алкоголем стали ещё бо́льшей проблемой, ведь чувства к дорогой сердцу девушке метались по городам вместе со мной.
Следующей остановкой стали США, а моим любимым местом Нью-Йорка – Ботанический сад. Его розарий был необыкновенно прекрасен. Я успела обойти всё вдоль и поперёк, но райским местом для меня надолго оставался розовый сад. Уникальные сорта цветов, крепко обнимающие множество арок, создавали купол бережных рук, в которых я прогуливалась часами. Первым разом, когда я почувствовала себя
дома, было мгновение на мягкой лужайке из летней сочной травы, когда над головой простиралось синее небо с нежными облаками и дарило ощущение свободы, а рядом со мной лежали двое из самых родных во всём мире людей. Из-за потери которых я и отказалась от всех остальных.
***
Сегодня удалось посетить сад позже обычного: людей было мало, тихая обстановка придала сказочности и без того особенному месту. Цветы по-прежнему были совершенны, благоухали и преображались в единый неописуемо яркий аромат, который был органичен в своём переплетении: он поднимал меня к небу с лёгкостью танцующего пера в руке горевшего идеей журналиста. Как когда-то, для чего даже не требовалось падать с ветхого забора.
Чуть позже у Восточного крыла, где брал начало розовый сад, появилась изящная женщина в роскошной белой блузе, переливающейся яркими огоньками на сияющем солнце. Я остановилась в конце арки, обвитой самыми крупными нежнейшими розовыми и белыми цветками во всём саду. От них веяло свободой. А от дамы – особенно.
Она блуждала по тропинкам, обрамляющим клумбы, хаотично и легко, словно отрабатывала танец на репетиции поздним вечером. Сколько раз я заставала её последней в зале, не счесть. Иногда стояла и наблюдала за её воздушными движениями кистей, безупречной гибкостью и женственностью. За взором бледно-голубых глаз, проживающих свою особую историю. За уникальной жизнью на сцене, ведь с тех пор меня никто этим не удивлял.
Нежная улыбка отразилась на её лице, морщинки у глаз стали отчётливее, что ничуть его не портило. Я не знала, что ей скажу. Подумав о том, что нужно срочно уходить, моё сердце заплакало, как ребёнок. И я осталась.
Она дошла до изысканной арки, весь путь очаровываясь её видом, а светлые глаза, перенявшие оттенок молодых роз, остановились на моих. Стоя так близко, я смогла рассмотреть жемчужинки на её блузе, увидеть милую родинку под глазом и отметить, что на её губах всё та же красная помада, которая была на Шарлотте в первый день нашего знакомства в Доме, придающая зрелым чертам лица ещё больше роскоши.
Мы молча смотрели друг на друга, но вдруг она заговорила. В бархатном голосе больше не чувствовалось печали.
— Мы ведь подружились, а ты так и не пригласила меня на свою родину, – она изучала моё лицо, и во взгляде больше не было присущей ей когда-то горечи, лишь покой.
— Я и не надеялась, что ты меня простишь, – голос меня предал, но я держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться в ту же секунду.
— Ты так же прекрасна, какой я тебя помню, – в её глазах отражались лучи августовского солнца, но блестели они не поэтому.
Как когда-то давно, я помню.
— О, а ты стала такой...мм... – окончательно сломанная ударами жизни девушка в скором времени отпразднует своё столетие, но за всю жизнь не подвернулось ни одного случая, чтоб она не могла кому-то ответить.
До чего мы дожили, м?
— Старой? – её заливистый смех был всё таким же ярким и уютным, целовал каждый лепесток цветков над нами, но уже не имел оттенков грусти и постоянных переживаний.
— Свободной, – я смогла искренне улыбнуться ей в ответ.
— Ты говорила, что у меня всё впереди, и не ошиблась, – за всю сотню прожитых лет я не видела улыбки счастливее, клянусь. И эта была подарена мне.
Лотта мягким движением смахнула выступившие на мгновение слёзы. Это было последней каплей. Я разрыдалась, не прекращая улыбаться от радости встречи, о которой и не мечтала.
Она плавно потянула меня к себе и закружила в особенном танце: Шарлотта так желала о парном номере, что я сдалась, и в один из вечеров на площади около Дома мадам мы его создали. Рядом не было ни души, приятный летний ветер портил наши причёски, а ей было всё равно. Её глаза сияли ярче фонарей, которыми была усыпана вся улица, и в тот момент я осознала, что мисс Эйвери мы потеряли окончательно.
Тело выполняло лёгкие движения, а голова кружилась от нахлынувших воспоминаний. Аромат изысканных роз больше не ощущался чем-то спокойным, а неожиданной волной сносил с ног.
Или так пахло от неё?
Мы завершили танец, шагнув под ту же арку. Взглядами открывая друг перед другом огоньки страсти, бережно таящиеся всё это время в наших душах. Напористый ветер, предвещающий совсем скорое приближение осени, прикоснулся к хрупким лепесткам роз над нашими головами, и несколько из них, словно белоснежные перья, полетели вниз. Мы проследили за их полётом, и я поймала себя на мысли, что ощутила давно покинувшее меня счастье.
Я знаю, к чему это приведёт, но больше не прячусь. Стоила ли вся пережитая боль этого особенного часа? Теперь я знаю, что стоила.
