oh for the love of

1 + 0 Масамичи всегда был учителем-жаворонком. Его студенты жаловались на то, что он слишком суров, слишком строг, почему вы не спите в это богомерзкое время, сенсей, какого черта, но Масамичи верил в пунктуальность. В жесткую структурированность, иначе ваша свобода превратится в безответственность. Это всё. Он не душный. Он не анальник. “Вы анальник, сенсей”, — говорит мальчик, беспардонно развалившись на диване. Масамичи хочется вышвырнуть его из кабинета и дать куклам уйти в разнос. “Снаружи слышно как первые птички щебечут! На деревьях! Только рассвет занимается! Как будто вы считаете сон личностным недостатком.” “Сатору,” предупреждает Масамичи. Может быть, Масамичи изобрел новый способ издевательств над собой, приняв Годжо Сатору в студенты. Пятнадцать лет отроду, и у этого мальчишки уже слишком много силы в глазах, слишком много бритвенно острого на языке. “Сенсей,” говорит другой мальчик, Гето. Его голос звучит почти умиротворяюще. “Сейчас шесть утра. Извините, что я это говорю, но это— довольно рано, если честно.” Это было какой-то страшной удачей, что двое студентов, которых Масамичи принял в Токийский Столичный Магический Колледж, оказались пособниками. Ну, — один из них пособничает. Второй начинает выглядеть как тайный бузотер. “Видите!” говорит Годжо. “Этот— с челкой, он согласен со мной. Ещё раз, как твое имя?” “Сугуру,” говорит Гето. Масамичи поднимает одну бровь. “Сугуру,” говорит Годжо, сияющий как рассветное солнце, “отличный судья того, что является покушением на права человека.” “Один раз ты просишь своих студентов встать по-раньше,” говорит Масамичи, и затем ненадолго закрывает свои оскорбленные глаза. Выход на пенсию, воображает он. По крайней мере девочка, Сёко, не угрожает вызвать у него мигрень. Она может оказаться единственной, на кого он сможет положиться в предстоящие пару лет, тихая и надежная как дуб, спокойная как вода. Годжо выглядит слишком заряженным — чем-то (но Масамичи пока не может точно ткнуть в это пальцем) чтобы держать его под контролем. Но он предполагал, что Гето будет более прямо мыслящим, чопорным и старательным молодым человеком; но возможна его личностная оценка провалилась, судя по тому, как тянет этого парня на сторону Годжо. По какой-то необъяснимой причине. И Масамичи понимает почему, когда открывает глаза. Годжо этого не замечает. Масамичи даже не уверен, что Сёко это замечает. Но Гето — высокий, сидящий перед ним с руками в карманах, ровный как статуя — смотрит на Годжо так, что Масамичи хочется пойти и броситься с обрыва. Его рот сжат в тонкую линию, как если бы он очень старался держать его закрытым. Его взгляд яркий, заостренный от глубокой концентрации на чем-то, и в его взгляде есть матовый, животный отблеск. Почти что так, будто он хочет сожрать Годжо целиком. ...Ах, блять, думает Масамичи. _____ 2 + 0 Нанами просто хочет почитать. Поехать в Малайзию звучит хорошо. В Куантан, быть может. Однажды, он построит дом на уединённом пляже, и ляжет на шезлонг с книгой в руке. Там будут взъерошенные хлопки крыльев чаек, крики птиц высоко в облаках. Там будет ропот приливных волн, мягко ревущих невдалеке. Там будет солнце, согревающее его кожу, заставляя появляться бусинки пота. Там будет покой. Там будет тишина. Сейчас здесь нет тишины. Нанами хочется кого-то зарубить. “Сугуру,” зовет Годжо. “Давай купим этих рожков мороженного!” “Это,” говорит Гето. “О, это дорого.” “Ну, я так тяжело, тяжело поработал сегодня,” говорит Годжо , наклоняя голову. “Сугуру не откажет мне в необходимом пропитании, правда?” Нанами чувствует себя немного неправильно, наблюдая как эти двое общаются. Они на оживленной улице в районе Роппонджи; толпа обходит их, шаги и голоса на постоянно высокой громкости. И здесь эти двое: прямо напротив продавца продуктов, дым поднимается облаками от горячего гриля, и они… и они разговаривают друг с другом так, что Кенто кажется, что на это грешно смотреть. “…Сколько?” говорит Гето. “Я хочу три,” говорит Годжо. “Однажды твои артерии лопнут, знаешь,” говорит Гето. “Это невозможно,” говорит Годжо, складывая ладошки. “Пожалуйста? Я всегда могу встать на колени и начать умолять, чего никто не хочет, потому что это было бы позором для нас обоих.” “Да, не надо,” говорит Гето, но в уголках его глаз появляются морщинки. Нанами чувствует приближающуюся мигрень. Здесь только трое из них, что значит, что никого нет рядом чтобы спасти его из этого ада. Ему придется прорываться отсюда самому, вот только он уже пообещал Хайбаре, что дождется его прихода. Обещания и их опасности, вздыхает он. В конце концов они покупают три рожка мороженного, полностью и совершенно нездорово покрытые сахаром. Годжо делает маленькую остановку, пока идет от продавцов продуктов, его шаги легкомысленно подпрыгивают по мостовой. …Что значит, мороженное капает. Ему на пальцы. Нанами видит это. Регистрирует это глазами, и поспешно надеется, что никто еще этого не заметит, но— “Сатору,” говорит Гето, “у тебя мороженное на пальцах.” “А?” говорит Годжо. “Сейчас, дай мне,” говорит Гето. У Нанами есть приблизительно две секунды, чтобы собраться, перед тем как Гето хватает запястье Годжо, поднимает его к своему подбородку, и кладет палец Годжо себе в рот. Годжо не издает ни звука, но он выглядит полностью застывшим, недвижимым. У Нанами есть около секунды, чтобы подумать как в общем неприятно должно быть ощущение, твои пальцы запертые в теплом, мокром жаре чье-то рта. Затем, перед тем как он успевает задуматься о своем кармическом существовании и скорбно подумать, почему я это вижу, он замечает выражение лица Годжо. Нанами моргает. На секунду, в его мозгу происходит короткое замыкание. Хах. Лицо Годжо становится необычно розового оттенка. Через черные стекла его очков, Нанами видит, как его глаза расширяются, их острые уголки показываются. Его рот приоткрыт. О. О, думает Нанами, начало осознания, ох, это— Затем Гето делает своим языком что неприличное. Должен, потому что — смутно, но очевидно для кого-то, смотрящего внимательно — Годжо немного тряхнуло. Выжгите мне глаза, думает Нанами. _____ 3 + 0 Утахиме не против принимать чью-то помощь. Отказ принять собственную бесполезность иногда, думает она, один из самых больших недостатков в человеке. Здесь нет ничего достойнее, чем запоздало принять эту судьбу. Это глупо. Это нелепо. Она вполне способна немного переступить через свою гордость, и принять помощь, когда он знает, что это ей нужно. Однако, она никогда не примет помощи от Годжо Сатору. “Как трагично,” говорит Годжо. “Утахиме такая слабая, что даже этого не осознает.” “Нет, завались,” кричит Утахиме. “Прошу,” говорит Годжо, ухмыляясь своей мерзкой ухмылкой. Он отрывает головы последнему проклятью и беспечно швыряет его на землю. Оно печально корчится в пятне крови. “Разве ты не благодарна, что я здесь?” “Нет!” говорит она. “Ты не можешь просто появляться и взрывать объекты культурного наследия!” “Да, конечно, если ты хочешь умереть,” говорит Годжо. “Ну же, Годжо, побудь вежливым,” говорит Мей Мей, приближаясь к ним прогулочной походкой. На ней восхитительно успокаивающая улыбка, спокойная и забавляющаяся, между пробором ее волос. Утахиме не может понять, как чья-то кровь просто может не вскипать от вида Годжо, особенно когда он выдает такое дерьмо. “Я идеально вежливый,” невинно говорит Годжо. “Сугуру и я пришли вам обеим на помощь, разве это не образец доброты?” “Этот храм стоял сотни лет,” говорит Утахиме. “Мы хотели заманить проклятья куда-то еще!” “Большая денежная компенсация,” соглашается Мей Мей. “И правда,” пыхтит Годжо. “Окей, ладно.” “Однако мы ценим ваше участие,” говорит Мей Мей. “Видишь,” говорит Годжо. “Утахиме должна знать, что благодарность - это добродетель.” “С чего бы, ты мелкий,” рычит Утахиме, и не может даже закончить предложение. Спокойно, думает она. Сохранять хладнокровие. Сохранять хладнокровие. Ты выше этого. Боже, думает она, неужели у Сёко есть что-то типа прилагающейся инструкции по тому, как справляться с этим парнем, потому что потертое терпение Утахиме уже весит на волоске. “Где Сугуру?” говорит Годжо, наконец-то отвлекшись. “Сугуру? Сугуру! А, вот он. Сугуру, эй—” Его голос обрывается. Утахиме поднимает на него глаза, что-то внутри нее дергается. Что-то ослепило Годжо. Слова засохли в его горле. Его руки повисли по бокам, вся его поза застыла. Утахиме следует за его взглядом, и— Гето стоит там, его волосы рассыпались прядями по плечам. Она не думает, что видела его раньше с распущенными волосами; он выглядит грубее, более заостренно. И, по необъяснимой причине, он без рубашки. Утахиме прищуривается. Черная рубашка висит на его предплечье, и даже с этого расстояния можно сказать, что она разорвана, глубоким разрезом от плеча по диагонали. Когда она смотрит на него поближе, конечно, он здесь: порез, красный от высохшей крови (и ох, совсем не глубоко, лишь чуть оцарапало кожу) от ключицы к талии. Утахиме поднимает бровь. Он выглядит— совсем неплохо, если честно, все эти мускулы, ровный загар, и прочее. Годжо, с другой стороны. “А, простите,” говорит Гето, виновато улыбаясь им. “Одно из проклятий смогло порезать мою резинку для волос, и рубашку, так что.” Он махает рукой на себя. “Да, конечно, без проблем,” говорит Годжо, его голос немного высоковат. Утахиме смотрит на Годжо. Затем разворачивается, чтобы взглянуть на Мей Мей, которая выглядит так, будто изо всех сил пытается не смеяться. Затем вновь на Годжо. Этот парень. Он действительно выглядит, как будто ему нужно воды. Бледный, но очевидный румянец на его щеках, отчаянное старание, с которым сглатывает. Утахиме узнает это где угодно. А, но, с неожиданным уколом сочувствия она понимает, что здесь есть что-то другое. Его глаза затуманены. Мягко и нежно, до странного уязвимо. Тепло, так как бывает только, когда вы влюб— “Даже то, как он сохнет, оскорбляет мои глаза,” говорит Утахиме. “Да, да,” говорит Мей Мей. _____ 4 + 0 Сёко дружит с Гето и Годжо уже больше года. Что значит, она знает, бесспорно, окончательно, что они озабочены друг другом. Это не заняло долго для осознания, она всегда была наблюдательна и проницательна. Она поняла, что их влечет друг к другу через неделю после первой встречи, и вскоре после этого поняла, что они оба хотели бы переспать. Честно говоря, это было не ее делом. Она оставила их в покое. Они умные мальчиками, она думала. Они смогут сами с этим разобраться. Они не разобрались с этим. Прошло уже больше года. Дело с Сёко обстояло вот в чем: ей нравилось оставаться в собственной колее. Она не станет вмешиваться в чью-то жизнь, пока не вмешаются в ее. Она не станет говорить никому, что делать, и ждет, чтобы ее не пытались контролировать в ответ. Это слишком проблемно иногда, все эти людские взаимоотношения. Слишком много работы, слишком много усилий. Ничего не станет тебя беспокоить если ты просто расслабишься, зажжешь сигаретку, и останешься в своей колее. Но господи, они не разобрались в этом. Не то, чтобы ее это чрезвычайно волновало. Это просто поражает ее, как двое самых блестящих людей, которых она знает, могут быть настолько тупыми. Они ходили друг вокруг друга на цыпочках, скорее неуклюже, будто под ними было минное поле, месяцами. Она не понимает. Это просто секс. Так что Сёко думает сказать что нибудь. Она ждет возможности. Они сидят теперь, на деревянных ступеньках перед школьной чайной. Сад перед ними, трава и зеленый подлесок. Сёко слышит трели птиц высоко на деревьях, их тени шныряют в скошенном солнечном свете. Комар садится ей на ногу. Они прихлопывает его на смерть. “Бедный комар,” говорит Гето. “Не говори мне, что не сделал бы также,” говорит она. Она сидит на расстоянии от Гето, идеальном, чтобы Годжо сел между ними, но Годжо попросту стоит с руками в карманах, беспокойно раскачиваясь вперед-назад. Он стоит так последние полчаса. (Беспокойно из-за чего, Сёко не знает. Но острые углы ее интуиции подсказывают ей.) “Сатору, сесть не хочешь?” спрашивает Гето. “Нет,” говорит Годжо. “Что не так?” давит Гето. “Это из-за последнего задания? Это нормально, что ты ещё не довел технику до идеала, знаешь же.” “Не это,” говорит Годжо. И затем: “Можно я сяду к тебе на колени?” Ох, блять, восхищенно думает Сёко. “Что,” говорит Гето. “Можно я,” говорит Годжо, и в его голосе колебание, которого Сёко бы совершенно не заметила, если бы не ждала его, “сяду к тебе на колени?” “О,” говорит Гето, немного тупо. “Но здесь,” он делает жест в стороны пустого места между ними, слегка лихорадочно. “О,” говорит Годжо. “Окей.” Подлый засранец, думает Сёко, изо всех сил стараясь не ухмыльнуться. Вместо того чтобы выглядеть раздраженным, он выглядит полностью разочарованным. Подбородок опущен, голова немного поникла, что значит— “Ладно,” бубнит Гето. “Ладно. Хорошо.” Улыбка Годжо яркая и широкая, когда он опускается и усаживается на колени Гето, его спина уютно прислоняется к груди Гето. Иисусе, размышляет она, как будто меня вообще тут нет. Сёко хочется думать что они просто были друзьями с ней так долго, что привыкли к ее постоянному присутствию за столько раз, что это просто их не особо волновала. Сёко предполагает, что это хорошо. Она также предполагает, что они не понимают, насколько все очевидно. Годжо продолжает трындеть, теперь о чем то, затрагивающем живые куклы Яги и канистру виски. Она не следит за рассказом. За чем она, однако, следит, так это то, как он двигается на коленях Гето. Годжо дико жестикулирует, все отражается на его лице, его голос полон энергии. Что значит, что он довольно много вертится. Его задница слишком близком к ширинке Гето, одна нога закинута Гето на колено. И Гето сидит скрестив ноги, его руки цепко держаться за деревянные ступени, лицо напряжено. Их разделяет только их униформа. Сёко смотрит, внимает всему, и поэтому она точно замечает момент, когда Гето заводится. Она не видит этого, естественно. Она не стала бы высматривать такого. Но Сёко замечает, просто по тому, как глаза Гето панически сужаются, все его тело перестает гнуться. “Сатору,” давится он, и о, да, паника точно здесь. “Можешь, эм. Слезть?” Годжо моргает. “Могу я слезть?” повторяет он. “Почему?” “У меня нога немеет,” говорит Гето. Лгун. “О,” говорит Годжо. Он слезает с коленей Гето, и Гето сразу же передвигается на край ступеньки и ставит локти себе на колени, сгорбившись, как и обычно. Он посылает Годжо виноватую улыбку, немного напряженную. Годжо только хмурится в ответ. “Тебе надо поработать над статикой ног, Сугуру,” бормочет он, перед тем как отвернуться и пнуть камушек в кусты. “Прости, прости,” говорит Гето. “Дорасскажешь?” Сёко открывает рот — готовая сказать Годжо что он тоже по тебе течет, идиот, готовая наконец закончить их песни и пляски вокруг друг друга, потому что серьезно, как сексуальное влечение может быть чем-то, что так сложно понять — когда он вдруг чувствует пинок чужой ноги об ее. Она кидает взгляд на Гето, почти раздраженно— —и останавливается в изумлении. Гето смотрит на неё в ответ, прижимая палец к губам. Его улыбка безнадежная, виноватая, почти покорная; но то, что останавливает Сёко, это страх, который она в ней находит. Он боится, осознает она. Он боится, и эта не то чувство, которое вы находите в человеке, ищущем простого перепихона. Это не то, что вы ожидаете от человека, которому нечего терять. И после этого осознания, Сёко понимает : все те долгие взгляды, все те прикосновения, весь тот смех. Гето всегда смотрит на Годжо с тихой нежностью в глазах. Гето всегда смотрит на Годжо как на ослепительную, хрупкую вещицу; на стекло и золото, биение его собственного пульса, что-то предназначенное только для него и никого больше. Сёко пялится. Хорошо, тогда, думает она, секунду после. Это уморительно.