Книжная Империя

      За окном холодного дворца во всю лил дождь и раздавался гром, точно сама природа пыталась прекратить тот страшный огонь. В некогда сказочном месте, Книжной Империи, где именно книги были первой нуждой человека, важнее, чем вода и хлеб, простолюдины бросались в огонь, пытаясь спасти горящие бумаги и сохранить хотя бы несколько листочков со словами, да только обжигали руки. Голодающие души, те маленькие белые огоньки, запертые в груди каждого человека на этих землях, разгорались ничуть не медленнее, даруя народу долгую смерть в адских муках, от одного лишь вида того, как императорская охрана бросала в огромные зверские языки пламени десятки, а то и сотни книг. Это ужасающее пламя забирало у государства не просто книги, не просто моря неизведанных историй, переданых на бумаге, и вовсе не океаны чувств и эмоций, которые не удавалось отыскать в настоящем мире. Нет. Возможно, где-то далеко-далеко, в совершенно других странах и мирах книга была лишь этим, но не здесь. Не в Великой Империи Книг, где без литературы нельзя даже выжить, избегая участи, которая не приснится даже в самом кошмарном сне — превратиться в пепел одной вспышкой блеклого света, словно легендарный феникс, который никогда больше не сможет возродиться той же прекрасной птицей, коей был когда-то. Человеческая душа, та маленькая и невероятно хрупкая искорка, превращается в дичайшего зверя и сжигает заживо свою клетку из плоти и крови, если страдает от жажды, но не получает той особенной энергии, которую способна подарить книга.       Жители империи голодают, сгорают и в предсмертной агонии, кричат проклятия в слепой надежде, что их ненависть сягнет хотя бы подолов плаща императора, и он, услышав последние слова стольких, что уже, должно быть, звучали, как огромный хор отчаяния, возможно, одумается хоть на миг. Однако император, жестокость и эгоизм в людском подобии, с гневом в глазах захлопывал очередную книгу, с огромным трудом дочитав произведение до конца, после чего отбросил его с такой злостью, что кучка страниц в обложке, перелетев через всю тронную залу, с жалким шелестом бумаги врезалась в стену, что представляла из себя огромный книжный шкаф из тёмного дерева, украшенный резьбой и серебром. На мгновение даже показалось, что книжонка зацепилась за одну из полок и сможет удержаться на ней, но это был лишь один миг, после которого вещь всё-таки упала на пол, потеряв попутно пару вылетевших страничек.       Мужчина, восседавший на троне императора, лишь прикрыл глаза рукой, настолько уставший, что не было желания звать кого-то, чтобы брошенную и недостойную даже его случайного беглого взгляда книгу немедленно убрали и уничтожили, как и сотни ей подобных. Помещение погрузилось в мёртвую тишину, в которой было возможно услышать разве что тяжелые вздохи здешнего хозяина.       Прошла минута, возможно, даже две. Человек поднялся на ноги и, поправив свой плащ, что тянулся за господином, словно ночная тьма за призрачной луной, со стуком невысоких каблуков, раздающимся эхом по всему залу, прошёл в сторону низкосортного чтива, лежавшего на полу. — Убожество, — холодно слетело одно слово с уст Энтони, после чего обложка книжки жалобно треснула под мужским сапогом.       Убожество. Не более, чем бесполезный мусор. Как нечто подобное можно отнести к числу произведений, дарующих душам жизнь, если даже не сама описанная история, а один лишь авторский язык не вызывает ничего, кроме отвращения. — Александр! — вскрикнул Император, подзывая к себе одного из императорской охраны.       Энтони поднял с пола книжку и, когда охранник встал рядом с ним и спокойным тоном отозвался "Да, Ваше Величество?", не глядя ткнул недавно прочитанное подчинённому в руки, тут же отправляясь высматривать на полках следующее чтиво. — К какому храму принадлежит автор этой книжки? — бесстрастно задал вопрос хозяин дворца, не удостоив человека в доспехах и мимолётным взглядом, вместо этого читая названия книг, по корешкам которых нежно проводил пальцами, скрытыми тканью белых перчаток. Александр осмотрел испорченную его господином обложку, уверенно отвечая: — Лия Стеффи, писатель из храма на востоке столицы. — Тогда можешь отправить этому храму весточку, — чуть ли не прошипел правитель, уже выбрав и взяв в руки следующую книгу, — что ему лучше не испытывать моего терпения. Александр не нашёл, что на это ответить.       Храмов, а вернее, мест, где писались абсолютно все книги, в стране в последнее время тоже становилось всё меньше. В каждом святилище, двери которого были испачканы чернилами, а стены не знали сна, творцы при любом свете: жаркого солнца или тусклого огонька догорающей свечи — трудились над тем, что могло спасти чью-либо жизнь. Хорошо, если эти тяжелые месяцы труда спасут хотя бы одного человека, а если двух или больше — это и вовсе благосклонность богов, не иначе.       В храме на востоке столицы, кажется, работало не более пяти человек, и ни единому автору оттуда ещё ни разу не удавалось сотворить нечто, что смогло бы коснуться сердца правитетеля, которое, казалось, было высечено изо льда. Пожалуй, было бы лучше, если бы те произведения вовсе никогда не попадались на глаза Энтони и в жизни не оказывались в его руках.       Получив ещё несколько указаний, Полярный поклонился и, бросив безжизненное "Будет сделано", покинул помещение, направляясь к двери на улицу. Стоило вратам распахнуться, как в лицо ударил ледяной дождь с буйным ветром. Шаг, второй, и Александр поднёс недостойную книгу над головой. В далеке сверкнула очередная молния, а грома так и не последовало — вместо него прозвучал приказ, резкой и жгучей болью отозвавшись в душах сотен людей: — Сжечь! — Огня! — поддержала своего товарища императорская охрана, загремев доспехами.       За этим действом сверху вниз, словно с небесного пантеона на царство смертных, глядели холодные глаза правителя, точно навеки замерзшие лесные озёра. Мужчина стоял, сложив руки за спиной и гордо вздёрнув подбородок, будто всё происходящее за окном было лишь очередной, не стоящей внимания сказкой, взятой из случайной книжной полки.       Взгляд Императора скользнул по жилой улице, если, конечно, у кого-то ещё язык поворачивался так её называть: зимнюю, холодную и без крупицы снега на земле, и зацепился за фигуру убегающей девчушки с тонкой книжкой в руках. Такой тонкой, что перечитывай её хоть весь день, да даже несколько, не отрываясь, а энергии по прежнему бы оставалось мало.       Стоило часам пробить двенадцать, как Энтони задёрнул тёмную занавеску и, забрав свою следующую литературную жертву, покинул тронный зал, направляясь в свои покои. В покои, стены и окна которых ни разу не видели спокойного сна своего хозяина. Свечи в канделябрах всё время заменяла прислуга, ибо за ночь те догорали полностью, а стёкла и картины на стенах, казалось, ещё немного и покроются инеем от того холода, что круглосуточно стоял в комнате и не позволял укрыться от его длинных лап с когтями-саблями. Однако император так привык к этой обстановке, что уже и морозный монстр был ему товарищем, несмотря на то, что приходилось всё время кутаться в плащ и держать ладони рядом с пламенем свечи, пока глаза были заняты чтением книг.

***

—Горят! Горят! Лия, ты видела это?! Твои книжки горят! — раздался шум, стоило двери маленького храма распахнуться. Словно ветер, в помещение влетела девушка и, быстро сняв с себя накидку и поправив кулон в виде бабочки, бросилась к общему столу, за которым сидели и работали две её коллеги: одна, уже успев испачкать руки в чернилах, быстро выводила размашистые буквы на бумаге и явно торопилась, а вторая, кудрявая шатенка, собирая в стопку разбросанные вокруг листы рукописи, всё оглядывалась по сторонам, ища недостающие страницы, которые, как та могла поклясться, ещё минуту назад были где-то здесь.       Храм этот, пусть и находился в столице Империи, выглядел прелестно и романтично только снаружи, в глазах мимо пробегающих людей, чей взгляд совершенно случайно зацепился за красивое здание. Сегодня богам литературы если и молился кто, то у себя дома, так что, к счастью для некоторых, довольно печальное состояние внутреннего убранства храма узреть могли лишь единицы. Больной круглый стол, за которым писались книжки, был весь в царапинах и пятнах от чернил, тёмные занавески на окнах не только кормили местную моль, но и в одном месте оказались случайно повреждены пламенем свечки, а на абсолютно любой ровной поверхности лежало множество стопок с бумагой и серое покрывало из пыли, на уборку которого вечно не хватало либо времени, либо сил. — Неужели снова? — выдохнула голубоглазая писательница, отложив перо в сторону и потянувшись за платком, чтобы оттереть тёмные пятна с пальцев. — Не успеваю я что-то сочинить, как его уже сжигают. Заметив погрустневшее выражение на лике дорогой коллеги, Тория заметно притихла, вдруг осознав свою резкость. Но вскоре, так же быстро, как нахлынула её неловкость, вдруг появилась мягкая утешающая улыбка. — Да ладно тебе, не расстраивайся, — притянув поближе стул, Тория положила руку на плечо подруги. — Те книги всё равно смогли многим помочь. Да что уж там, вы видели то, что пишет Полярный? Выглядит, как плохая шутка со стороны дворца! Как такие тонкие книжечки могут кому-то помочь? И почему только император до сих пор их не сжёг? — Оно и не удивительно, — закатила глаза кудрявая девушка с другой стороны стола, видимо, решив смириться с потерянными частями текста, прекратив их поиски и влившись в беседу. — Может быть, вы и не заметили, но Его Величество совершенно не разбирается в литературе. — Медина! — шикнули ей в ответ другие девушки, сразу пробежавшись взглядом по окнам в надежде, что рядом никто не проходил и не услышал столь неучтивого упоминания правителя, ибо мало ли какие проблемы могли бы тогда их настигнуть.       Однако было похоже, что говорившую писательницу это не слишком заботило: та, пожав плечами, скрестила руки на груди и продолжила: — А что "Медина"? Я не удивлюсь, если он даже читать не умеет. Просто сжигает всё, что под руку попадается, когда он не в настроении. — Вряд ли, — качнула головой Лия, — здесь скорее дело в том, что Александр Полярный — член императорской охраны, так что для него скрыть свои книги от Его Величества, вероятно, не такая уж и трудная задача. — И всё равно, — фыркнула кудрявая девушка, слегка нахмурившись. — От них нет никакого толку. Может, он и не пытается кому-то помочь, а всего лишь пытается создать себе репутацию? На подобное заявление достойного аргумента не нашлось ни у одной из собеседниц. Возможно, потому, что тема эта была не самой приятной из всех возможных, а быть может и потому, что было это предположение уж слишком похожим на правду, чтобы пытаться его как-либо отрицать. В воображения троих писательниц чёрной лымкой прокрались картины, как приближенный к императору рыцарь, сжегший более тысячи книг и погубивший столько душ, с мягкой улыбкой протягивает уставшему и уже готовому сгореть заживо человеку тоненькую книжонку собственного написания, преподнося это как проявление милосердия. Конечно, нельзя исключать и других возможностей, не зная настоящих мотивов человека, однако почему-то в благие намерения этого стража-писателя если и верилось, то с превеликим трудом. Поёжившись от неизвестно откуда взявшегося в помещении холода, девушки всё же решили сменить тему беседы и вернуться к работе, покончив с обсуждением происходящего многозначительной фразой: — Всё может быть.