And Then There Were None

Была война — и никого не стало. Небо над Румынией светлое, ясное, безоблачное, и Чарли смотрит на него, но не видит — он не видит отражения рек в небе, он видит мглу, а когда ветер пригоняет на голые пастбища над головой пушистые облака, Чарли видит клубы дыма над Хогвартсом, горящим кровью. Кровью тех, кого он любит. Тех, кого он потерял навсегда. Война давно закончилась, школу давно восстановили, преступников давно посадили в Азкабан, погибших давно оплакали. Над головами людей уже какое десятилетие светит солнце на ясном небе. Война давно покинула этот мир, но она плотно закрепилась в сердце Чарли: она заронила в его душу семечко, которое дало росток, оплетающий колючими лианами сердце Чарли, сжимающий его крепко — смертельно крепко — и не дающий ему биться. Боль не отзывалась в сердце у Чарли — сгусток боли и было сердцем Чарли. И оно болезненно билось — билось ради того, чтобы ощущать боль и знать, что пока что оно ещё бьётся. Чарли копошится с сеном, собирает его, связывает, перекатывает стог за стогом — в заповеднике полно драконов, не ровен час какой-нибудь маленький дракончик чихнет и сухие ветки воспламенятся: ещё одного сжигающего всё на своём пути пожара Чарли не хочет. Поглощённый работой, Чарли не сразу замечает, как маленький дракончик карабкается на стог. У него получается не сразу: он прыгает, но падает, а потом, поджимая хвост, смотрит на стог как на злейшего врага, опускает голову к земле и снова прыгает, на этот раз помогая себе взмахами крыльев. Он хватается за сено, но оно выскальзывает у него из-под лап, выпадая из стога, но дракончик не сдаётся. Он отчаянно работает лапками и взмахивает крыльями. Именно этот шум и привлекает внимания Чарли, и когда он пытается понять, в чём дело, то уже видит дракончика, который радостно ползает на верху стога и разбрасывает сено во все стороны. Сначала Чарли улыбается — какой милый и забавный детёныш дракона, но потом хмурится. Пожароопасность! Разве не для того он собирает сено, чтобы никто случайно не сгорел? Чарли совсем не хочется прогонять малыша, но надо: так будет правильно. Скрепя сердце, Чарли подходит к дракончику и замирает. Малыш тоже замирает, с любопытством рассматривая его. Но страха не высказывает, а потом снова продолжает подцеплять сено и разбрасывать его. Целый фонтан из сена летит в сторону Чарли, но он легко продирается сквозь него и без труда запрыгивает на стог. Он оказывается бок-о-бок с дракончиком: тот совсем малютка, и поэтому Чарли ловко хватает его одной рукой под жёлтое пузо и вместе с ним спрыгивает на землю. Чешуя дракона цвета пыльной малины, жёсткая, шершавая, огнеупорная, но пока что ещё не опалённая жизненными невзгодами и испытаниями, а от того сохранившая шелковистость новорожденного. Чарли бережно ставит дракончика на землю и ждёт, когда тот убежит. Малыш несколько секунд не двигается словно бы пытается понять, что произошло и где он оказался, потом оборачивается, смотрит на Чарли, который одаривает его нежно-неловкой улыбкой, и хлопает глазами. В его ещё не искушённом мозгу происходят причинно-следственные вычисления, и дракончик пытается вновь приблизиться к стогу. Но Чарли ловко перехватает его под пузо и ставит на исходную позицию. А малыш упорный — он вновь и вновь ползёт к стогу, а Чарли вновь и вновь его от туда убирает. Побеждает всё же упорство Уизли. Детёныш в конце концов понимает, кто причина его бед, начинает дёргаться на руках и шипеть, пытается ударить хвостом, но Чарли опытный драконолог, он подходит к задаче со всей аккуратностью, и поэтому попытки маленького дракона задеть его не приносят ему беспокойства. А дракончик, поняв тщетность своего положения, не находит ничего лучше, как после очередного приземления с рук Чарли, зашипеть на него, прижимая длинные уши к голове, и уставиться обиженными глазами, приникнув к земле. Сердце Чарли больно щемит — он наклоняется и тянет руку, чтобы приласкать малыша, которого обидел, лишив опасного развлечения, но драконы — народ не злой, но мстительный, и с памятью и них проблем нет. Так что дракончик смачно цапает Чарли за руку, пытается выпустить огонёк, но получается лишь облако дыма, и змеёй скрывается в кустах, шурша травой. Чарли морщится, рассматривая рану: кожа содрана, царапины от зубов наполняются кровью. Дракончик совсем маленький, раз предпочёл укусить, а не опалить. Удивительно, думает Уизли, что его мамы здесь не было. Медленно поднимая голову, Чарли фокусирует взгляд на кустах, словно может там разглядеть убежавшего дракона, но нет, там никого, лишь трава. А в сознании Уизли что-то щелкает, он вспоминает дракониху, которая умерла неделю назад — умерла, оставив двух едва ли вылупившихся дракончиков. Этот дракончик — был одним из них. Невольно Чарли вспоминает дракониху: он был с ней, когда она их покинула. Она была большой, в её пасти могло бы поместиться человеческих голов десять, её пузо было уже не таким жёлтым, а песочным, словно потертым временем, а чешуя не пыльно-малиновой, а быстрее ало-бурой. Она лежала на боку, тяжело дышала, выпуская дым из ноздрей, и при каждом выдохе её ребра болезненно обтягивались кожей. Она уже несколько дней ничего не ела, и никто не мог ей помочь: она умирала на руках драконологов, а подле неё валялось две скорлупы и пищало два маленьких дракончика, с которых она не сводила взгляда. Она так и умерла, смотря на своих детей, которых ей не довелось оберегать и воспитывать. Это была тихая и спокойная смерть — только это и утешает Чарли, когда он вспоминает об этой трагедии. Любая мать хотела бы на последок увидеть своего ребёнка… Чарли знает мать, которая перед смертью не видела ничего, кроме чужих смертей — ничего, может быть, кроме смерти мужа. Дыхание у Чарли перехватывает, в горле пересыхает. Голова у него не кружится, но он приваливается спиной к стогу сена. Он вспоминает её. Нимфадора Тонкс. Нет, не Тонкс. На самом деле — Люпин. Впервые Чарли увидел её — маленькую съёженную девочку, которая вцепилась ладошками в сиденье стула, в Зале, когда она странно косила глаза наверх, словно пытаясь посмотреть на Распределяющую Шляпу, которая была ей велика и наезжал на глаза, а её волосы каждую секунду менялись: то розовые, то синие, то чёрные, то зелёные, то длинные, то короткие, то прямые, то кудрявые. Шляпа долго молчала: она даже не бубнила, только тянула пугающее «мммм». Лишь когда волосы вдруг превратились в рыжий костёр на голове, а Тонкс шумно икнула, Шляпа оповестила: — Пуффендуй! А Чарли попал на Гриффендор — кто бы сомневался? Но это вовсе не помешало ему отыскать на первом же совместном с Пуффендуем уроке Тонкс и сесть с ней. Так началась их дружба, которая продлилась долгие семь лет учебы, и даже больше: она продлилась до самой смерти Тонкс. Воспоминания приносят боль, но вместе с болью приходит какие-то странное наслаждение: только так, продираясь через муки воспоминаний, Чарли теперь и может видеться с Тонкс. Другого пути просто нет. В школе они не были неразлучной парочкой, но каждый день находили друг друга. Тонкс роняла все, к чему прикасалась, а Чарли ловил эти предметы и ставил их на места. Тонкс считала дверные косяки плечами, царапалась о стены, о молнии, о собственные ногти, и Чарли всегда бережно заклеивал пластырем ей ранки; апофеозом неловкости Тонкс всегда служили её непревзойденные падания — Тонкс падала, а Чарли ловил её и отпускал лишь тогда, когда Тонкс точно было вне опасности. Он делал всё, чтобы почва не уходила у неё из-под ног, а Тонкс ему в ответ радостно улыбалась. Чарли вздыхает — его сердце раскалывается — и он запрыгивает на стог и ложится на спину. Сено жесткое, колючее, но Уизли плевать. Он кладёт руки на грудь и прикрывает глаза. Он вспоминает её. Нимфадора Тонкс никогда не выходила и до сих пор не выходит из головы Чарли. Иногда ему кажется, что если бы она приложила немного усилий, то смогла бы затмить собой драконов для Чарли. Уизли даже не сопротивлялся бы — он был бы рад такому повороту. Жаль только, что Тонкс это всё не было нужно — ей не был нужен Чарли так же, как она была нужна ему. Солнце светит так ярко, что даже через веки Чарли режет глаза. — Эй, Солнышко, смотри, что у меня есть! — Тонкс выскочила из-за угла, словно призрак, и стала размахивать пакетом, на котором была изображена тощая ёлка. Остановившись, Чарли с любопытством посмотрел на пакет. Просто синий. Просто ёлка. Ни наклеек, ни рисунков, ничего. Подозрительно обычный рождественский пакет для подарка. — В чём подвох? Но не успела Тонкс и рта раскрыть, как Чарли прыгнул к неё и потянул за руку: Тонкс буквально упала на него, но зато это падение спасло парочку первогодок от поцелуя с пакетом, который Тонкс так неистово крутила. Тонкс недовольно отстранилась от груди Чарли, в которую смачно впечаталась, а Уизли вопросительно изогнул одну бровь. — Знаю, знаю, надо быть осторожнее, иначе можно и себя, и других покалечить, — раздражённо сообщила Тонкс, скрещивая руки на груди. А на лице Чарли появилась довольная улыбка. — Не угадала. Так что за пакет? Бросив на Чарли оценивающий взгляд, Тонкс прищурила глаза — они сменили цвет с зелёного на красный — а потом тоже расплылась в улыбке. — В общем, это твой рождественский подарок! — и Тонкс протянула пакет. Чарли сразу же залез в пакет. В прошлом году Тонкс подарила ему книгу о драконах, в позапрошлом — набор наклеек с драконами, которые Уизли весь год наклеивал на пластыри Тонкс. В этом же году для книги пакет был слишком лёгким, для наклеек слишком большим. Из недр пакета Чарли вытащил два вязанных носка: один синий, другой малиновый. — Я бы сама связала, но ты знаешь, руки у меня крюки, так что их связала моя мама, — сообщила Тонкс, нетерпеливо покачиваясь на носочках. — Они разных цветов, потому что… — …это весело? — И это тоже, но я хотела сказать, что они символизируют нас. У меня малиновые волосы, у тебя голубые глаза. А ещё, — Тонкс радостно задрала мантию, и Чарли увидел на ней такие же носки: один малиновый, другой синий. — По секрету, — таинственно шепнула Тонкс с таким важным видом, словно была шпионом мирового масштаба и передавала информацию, от которой зависело существование всего человечества. — Мама не хотела вязать цветные, она связала малиновые для меня, а синие для тебя. Но они же тянутся, они одного размера, так что я их перемешала. Теперь это символ ещё того, что мы будем всегда вместе: наши жизни тесно связаны! — Очень тесно, — сказал Чарли и улыбнулся. Тогда он ещё не представлял, какими эти слова будут пророческими. Где-то кричит птица — истошно, пронзительно, до боли в ушах, и на её рев отозываются её соплеменницы: слышится противная трескучая песня. А Чарли лишь улыбается: улыбается не радостно, не весело, а печально и болезненно. Улыбается так, как улыбаются, смотря на могилу и говоря себе, что погребенный теперь в лучшем в мире, что он спокоен и счастлив. Спокоен и счастлив — и сердце его больше не бьётся, зато живых, стоящих над могилой, бьётся и обливается кровью. — Опять тренькаешь на гитаре? — Тонкс не села, а с размаху дрюпнулась на скамейку подле Чарли во внутреннем дворе школы. Уизли на миг бросил на неё взгляд: несмотря на то, что лицо Нимфадоры не скуксилось от боли, Чарли был уверен, что пятую точно она только что отбила. Чарли пожал плечами и продолжил перебирать аккорды. — Играешь, но не поёшь, — Тонкс протянула ноги вперёд, закинув одну на другую. — Споёшь может, а? — Я не умею петь. — Да брось! — Тонкс дружески хлопнула Чарли по плечу, но слишком сильно: он пошатнулся, палец соскочил со струны и послышалась какофония. Уизли пришлось резко накрывать струны ладонью, чтобы оборвать звук. — Ты же круто играешь на гитаре, а всем известно, что гитаристы — лучше певцы на свете! Чарли с сомнением посмотрел на Тонкс. — Ну же, давай! Неужели умница-разумница Чарли застеснялся? — Да ничего я не застеснялся, — фыркнул Чарли, а на его щеках появился румянец. — Просто я знаю, что не умею петь. От моего пения уши вянут. Вот что. — Не преувеличивай, — Тонкс демонстративно махнула рукой. — Давай. Спой, пока здесь никого нет. Я уверена, что стоит тебе немно-ого поднажать, и ты можешь открывать свою собственную группу, где будешь и солистом, и гитаристом. — Ага, как же! — завопил Чарли, а сам невольно начал пялиться на волосы Тонкс. Обычно жвачно-розовые или нежно-сиреневые, они никогда не бывали такими в присутствии Чарли. Иногда Уизли видел с ярким розовым ёжиком Тонкс среди пуффендуйцев, иногда видел её с длинными лавандовыми локонами, которые она задумчиво накручивала на палец, когда сидела в библиотеке или в столовой, но когда она подходила к нему, то её волосы всегда были загадочного цвета. Не розового, но и не сиреневого, а какого-то бордово-фиолетового. Почему — всегда было загадкой для Чарли и навсегда ею и останется. Тонкс призывно посмотрела на Чарли, и он тяжело вздохнул. — Только ради тебя, — сообщил он. — Но потом — не жалуйся. Тонкс радостно закачала головой, а Чарли взял парочку аккордов и тихо спел один куплет. Остановившись, он приглушил звук струн и поднял взгляд на Тонкс. Та остолбенела смотрела на него. — Ну? — Ну… тебе лучше не петь, — помедлив, призналась Тонкс. — Таким пением можно врагов пугать. Серьёзно, это ужасно. Боюсь, это действительно непоправимо. Чарли косо улыбнулся и кивнул: ничего нового Тонкс ему не сказала, он знал, что петь ему не дано. — Ты же не обиделся, правда? Тонкс выглядела взволнованной, и Чарли расплылся в довольной улыбке от осознания того, что его чувства важны Тонкс — он сам ей важен. — Я бы обиделся, если бы ты мне соврала, — весело сообщил Чарли и щёлкнул Тонкс по носу. Она скосила глаза на его палец, а потом разулыбалась в ответ: её волосы закудрявились. Чарли едва дышит: его дыхание ровное, тихое, почти что как у покойника. А его руки всё ещё покоятся на груди. Он хмурится, вспоминая, как Тонкс измазалась чернилами и он, пытаясь её утереть, измазал её ещё больше, а потом она измазала его, и в конце концов, их выгнали с урока, и они вместе весело смеялись над этим в коридоре, прачаясь от взрослых. Чарли хмурится, хмурится от боли, и старательно пытается превратить горечь утраты в светлую печаль. Его рука медленно дёргается вверх, нащупывая кулон под рубашкой, а ладонь нервно сжимает его, сминая ткань. Чарли судорожно выдыхает и резко садится, вытягивая кулон из-под рубашки. Он небольшой, размером с три ногтя, серебряный, выпуклый, в форме сердечка. На нём нет никаких рельефов, никаких надписей. Только маленькая кнопка с боку, на которую Чарли и нажимает. — Мы в последний раз смотрим на небо. — Не в последний. Здесь — в последний, но не вообще. — Но вместе… — Вместе мы ещё посмотрим на небо, — Чарли говорил серьёзно, уверенно. В его голосе можно было бы заметить далеко идущие планы. Но Тонкс их не замечала. Она почесал нос ладонью и зевнула, удобнее подкладывая руки под голову и закидывая ноги на ноги Чарли. — Ты уезжаешь в Румынию, когда мы ещё свидимся, — обиженно сказала она. — Когда ты закончишь курсы подготовки мракоборцев, а я обустроюсь в Румынии. — Обустроишься? — Тонкс не сводила взгляда с неба: совсем не звёздного, а туманного, мрачного — такого, как и будущее. — В смысле? — В смысле, когда у меня будет жилье, стабильная зарплата и я буду уверен в завтрашнем дне, — сказал Уизли: он тоже смотрел вдаль, но не видел ничего, кроме тёмных туч, скрывающих звёзды в тёплую летнюю ночь и сливающихся с её мраком. — И что тогда? — Тонкс лениво повернула голову в сторону Чарли. Уизли медлил, он перевёл взгляд на Тонкс, посмотрел ей в глаза, а его сердце пропустило несколько ударов. — И тогда я приеду за тобой и заберу тебя с собой в Румынию. — Надолго? — Навсегда. — Ага, как же! — Тонкс резко села. — Что там делать мракоборцу? Что мне там делать? — Как что? — Чарли сел следом и нахмурился. — А как же вампиры? Там же они кишмя кишат! Будешь на них охотиться. — К твоему сведению, добропорядочные вампиры не подлежат уничтожению, — фыркнула Тонкс. — Вот ты и будешь следить за тем, чтобы все вампиры были добропорядочными, — не сдавался Чарли. — В Румынии. Он сплел руки в замок, посмотрел на них, а потом тайком исподлобья бросил взгляд на Тонкс. — Так поедешь со мной потом в Румынию? — Конечно, поеду, если будет интересно! Тонкс улыбалась, и её бордово-фиолетовые волосы горели в ночной мгле. Дыхание у Чарли перехватило, а в глазах загорелись искры надежды. — Я заберу тебя с собой, Дракоша, не сомневайся. — Не сомневаюсь, Солнышко. Чарли проводит большим пальцем по гладкой поверхности медальона. Он не плачет, но на душе становится так гадко, что хоть кричи. Он виноват — виноват во всём. Если бы только ему тогда хватило смелости и ума сказать Тонкс, то всё могло бы сложиться иначе: Тонкс могла бы быть жива, она могла бы быть молодой миссис Уизли, она могла бы жить в Румынии с Чарли, у них мог бы быть ребёнок. Но тогда Чарли ничего не сказал. — О, Мерлин, Мерлин, Мерлин! — шепотом бубнила Тонкс, мелко перепрыгивая с ноги на ногу, словно она стояла не на каменном полу школы, а на раскалённых углях. — Леший меня схвати за пятку! — простонала Тонкс и обернулась. За ней стоял Чарли: в отличие от Тонкс он не строил рожицы, не прыгал на месте, не тряс руками и не заламывал пальцы. Он стоял неподвижно, и на его лице было выражение полной невозмутимости. — Как, объясни ты мне, как ты останешься таким спокойным?! — Тонкс буквально вцепилась в рубашку Чарли, чуть ли не ткнувшись своим носом в его. — Без понятия, — Чарли неловко улыбнулся, положив ладони на плечи Тонкс. — Зато ты волнуешься за двоих. — Ещё бы! — вскрикнула Тонкс и, сцепив руки за спиной, стала наворачивать круги вокруг Чарли. — У нас же устный экзамен! Экзамен по ЗоТИ! — она бросила взгляд на коридор, где столпилась кучка студентов, ожидавших своей очереди. — Ты понимаешь?! Мне нужно сдать этот экзамен на все сто из пяти! Как я могу быть мракоборцам, если завалю его? — Успокойся, Дракоша, у меня от тебя уже голова кружится, — Уизли ловко поймал её за руку, принуждая остановиться. — Я так не могу! — простонала Тонкс. — Я сейчас умру со страха! Хорошо быть гриффенлорцем, — Нимфадора надула губки. — Вы бесстрашные. — Мы тоже боимся, — мягко возразил Чарли. — Чего же например? — Например? — Чарли уставился на Тонкс, которая куксилась, а её волосы устраивали настоящее цвето-шоу от волнения. Он сглотнул, понимая, что не может представить свою жизнь без Тонкс. — Например, мы боимся потерять близких. — Этого все бояться, дурачок. — Ты справишься, — Чарли погладил Тонкс по плечу и ощутил, как напряжение у неё начало спадать, а цветосмена волос замедлилась. — Ты прирожденный мракоборец. А твои знания по ЗоТИ глубже, чем у нашего учителя: это же твоя страсть! У тебя всё получится, главное — надо собраться. И ты свернешь горы. — Думаешь? — несчастным тоном спросила Тонкс. — Знаю, — Чарли кивнул. В глазах Тонкс засветились искры тепла, согревшие сердце Уизли, но не успела Нимфадора ничего сказать, как дверь перед ними распахнулась, выпуская одного студента и призывая следующего: — Нимфадора Тонкс! Тонкс ничего не сказала: она на миг крепко сжала руку Чарли, нахмурилась, кивнула и смела шагнула к раскрытой двери — первый шаг в своё будущее, который она сделала, а Чарли рядом не было: он остался позади, в коридоре, желающий ей удачи. — Дракоша! — Чарли схватил её за руку, останавливая. — Что? — Я… — Уизли уставился на Тонкс. Он не имел права сейчас ей говорить. Он не мог подвести её, он не мог сказать ей сейчас, когда она напряжена до предела, о своих чувствах. — …удачи, Дракоша. — Спасибо, — одними губами ответила Тонкс, её рука выскользнула из ладони Чарли, и она скрылась за дверью. А когда она снова открылась, на него из-за неё напрыгнула Тонкс: она врезалась в Уизли, сжимая его в крепких объятиях до удушья: — Высший балл, Солнышко! — Я же говорил, Дракоша! Чарли перекатывает кулон в руке, переворачивает его, осматривает с такой тщательностью, словно может увидеть там тайный знак, гладит с такой нежностью, словно может прикоснуться к Нимфадора, вздыхает так отчаянно, словно может воскресить её из мёртвых. Никогда в жизни он не встречался с Тонкс. Они не были парой. Они были неразлучными друзьями, которые рука об руку пережили период дразниклок женихом и невестой, и вместе провели семь лет в школе, преданно поддерживая друг друга. Тонкс не интересовали мальчики, она ни с кем не встречалась — она тонула в книгах, посвященных защите от тёмных искусств, и дружила с Чарли. А Чарли не интересовали девочки, он был помешан на драконах и отдавал себя игре в квиддич. Но его сердце всегда принадлежало Тонкс. Они не были парой, они никогда не целовались, между ними никогда не было искр влюбленности. Всё случилось неожиданно и в то же время предсказуемо — однажды Чарли проснулся и, посмотрев на Тонкс, понял, что не может без неё. Вот и вся история. Никакой любви вопреки всем и всему, никаких драм, измен или отрицания, а только любовь — в своей последней инстанции, спокойная, стабильная и глубокая. Но было уже поздно что-то менять — перед Чарли маячила Румыния, перед Тонкс — курсы для поступления в аврорат. Они не могли пойти одной дорогой, и Уизли это понимал: это значило бы для кого-то из них отречься от своей мечты. В этом заключалась маленькая трагедия их жизни — маленькая, ведь Уизли считал её решаемой. Ничего страшного, заверял он себя, они пойдут своими дорогами, а потом их пути снова пересекутся: сами собой или по их желанию, и тогда они снова будут вместе. Тогда Чарли приедет за Тонкс и заберёт её с собой в Румынию. Она будет его женой. А события торопить ни к чему. Зачем волновать сердце Тонкс, если до этого всё равно много времени? Зачем говорить ей о настоящих планах, делая печальное расставания ещё более грустным? Правда, это всё ни к чему. Они вместе, их судьбы связаны, ничто и никто не сможет их разлучить. Не зачем торопить события — у Чарли ещё будет время попросить Тонкс стать его спутницей по жизни. Чарли сжимает кулон в ладони до боли — каким же глупцом он был! Он был таким глупым, наивным, недальновидным. Он совсем не подумал о том, что когда они разъедутся, их жизни пойдут в разные стороны. А теперь он всю жизнь будет жалеть, что так и не сказал ей тогда. — Наклонись-ка, — протянула Тонкс и, когда Чарли послушался, то ощутил, как Тонкс застегнула цепочку у него на шее. — Что это? — спросил он, рассматривая серебристый кулон в виде сердца. Он нащупал кнопку, нажал на неё, и кулон распахнулся. Внутри оказалось место для двух фотографий. — Это прощальный подарок, — сообщила Тонкс. Она отошла и встала рядом со всей семьёй Чарли, которая собралась его провожать. Джордж и Фред выглянули из-за спины Тонкс с двух сторон: из всей семьи именно они всех теплее отнеслись к Тонкс, просто прилипали к ней, наверное, ощущая родной озорной дух в ней. — Ты уезжаешь от нас далеко и надолго, — сообщила Тонкс. — Мы будем по тебе очень скучать, а ты — по нам. И этот кулон… туда ты можешь спрятать фотографии тех, кто дорог твоему сердце, — Тонкс обернулась: на удивление, сегодня она была спокойной. Она говорила медленно, не дёргалась каждую минуту: грядущее расстование оглушало её. — Например, своей семье. — Спасибо, — Чарли улыбнулся, захлопнул пока что пустой медальон и спрятал его под рубашкой. — Время, — грустно сказала Молли. Чарли кивнул. Он поочередно подошёл к каждому из своих и крепко обнял их на прощание: сперва мать, потом отца, потом Перси, близнецов, Рона и Джинни. Билла не было — он был в Египте. А потом дошла очередь и до Тонкс, которая приехала сюда специально, чтобы проводить Уизли. — Ну что? — тихо спросил Чарли. — Пока, Солнышко, — Чарли показалось, что голос Тонкс дрогнул, словно она едва ли сдерживала слёзы. — Ещё свидимся, Дракоша, — Чарли улыбнулся, а Тонкс бросилась ему на шею. На миг Чарли показалось, что она поцелует его, но она лишь прижалась щекой к его щеке, отчаянно сжимая его в тисках объятий. — Я буду очень скучать, — шепнула она и шмыгнула носом. А сердце Чарли забилось сильнее. Он сжал Тонкс в кольце своих рук, и впервые подумал о том, что мог бы остаться. Мог бы остаться, на год или два, дождаться, когда Тонкс окончит курсы, а потом бы они вместе уехали в Румынию. И плевать, что в Лондоне нет драконов, но ведь есть оранжереи: он мог бы найти себе здесь работу не как драконолог, но как магический зоолог. — Я… — начал Чарли. Сейчас, прямо сейчас он должен был сказать это Тонкс. Прямо сейчас, ведь второго шанса не будет — грядет долгое расставание. Тогда Чарли не знал, что это был действительно последний шанс сказать Тонкс о своих чувствах. Тогда он ещё не знал, что в следующий раз он появится в Англии на Турнире Трёх Волшебников и не сможет встретиться с Тонкс. А потом, когда он снова появится в жизни Тонкс, она будет бегать хвостиком за Люпином. Разве Чарли был в праве мешать ей, если он опоздал? Опоздал обнять её, опоздал поцеловать её, опоздал сказать ей три заветных слова. Он слишком долго тянул, и Тонкс не дождалась — ждала ли она вообще? Вернувшись в Англию, он видел. Видел, как Тонкс улыбается Люпину — так, как ему никогда не улыбалась; видел, как глаза Тонкс горят от счастья, когда она рядом с Люпином — когда она смотрела на него, её глаза никогда так не горели; видел, как вся её сущность тянется к Люпину — тянется даже после смерти. Чарли просто видел, что с Люпином Тонкс счастлива — и разве имел он право разрушать счастье любимой женщины, даже если это счастье заключалось рядом не с ним, а с другим мужчиной? Всё это неважно — неважно, ведь Тонкс обрела вечный покой под землёй рядом с мужем. Но тогда Чарли даже не догадывался о том, как пошутит над ним судьба — не знал, чего ему будет стоить его молчание и полная уверенность в том, что всё ещё успеется. — Я… — Чарли сглотнул, а потом его оглушил гудок. Автобус Ночной Рыцарь явился минута в минуту, как и было договорено. И водитель гудел, призывая заканчивать прощание. — Я тоже буду скучать по тебе, — вздохнув, сказал Чарли и, последний раз сжав Тонкс, выпустил её, подобрал два стареньких чемодана и скрылся за дверью автобуса, который унёс его от родственников и возлюбленной, унёс в его мечту — мечту, где не было места никому из его старой жизни. Слышится щелчок — это Чарли нажимает кнопку на кулоне, и он раскрывается. Как и говорила Тонкс, Чарли поместил туда фотографии тех, кто ему дорог. Первой там появилась фотография Тонкс — там ей лет пятнадцать, она ярко улыбается и подмигивает, а её волосы из коротких становятся длинными. А с другой стороны сердца строит рожицу один из близнецов — Чарли бы не смог сказать, кто это, Джордж или Фред, если бы не знал, что это Фред. А потом на него сбоку прыгает Джордж и виснет на нём: Фред оглядывается и смеётся. А сердце Чарли разрывается от боли. Чарли не сводит взгляда с фотографии — с них на него смотрят два человека, два счастливых человека, которых уже нет в живых. Брат и возлюбленная. Из груди Уизли вырывается обречённый вздох, он поднимает голову и смотрит на кусты: они не шевелятся, дракончика и след простыл. Дракончика, который потерял мать, дракончика, у которого есть брат. Интересно, думает Чарли, где он сейчас? Почему второго малыша не было? — Чарли, Чарли, сыграй нам на ночь! — восьмилетние близнецы ураганом носились вокруг старшего брата. — Сыграй, сыграй! Иначе мы не ляжем спать! Чарли ответил не сразу: сперва позволил братьям набегаться вокруг него всласть и лишь потом кивнул. — Я сыграю, но потом от вас — ни звука. Договорились? — Договорились! Договорились! — радостно завопили близнецы и стартанули в свою комнату, широко расставив руки в стороны, словно изображая из себя самолёт. Чарли прикрывает глаза. Мерлин, как ему не хватает братьев. Как он скучает по тем временам: временам, когда он был рядом с Тонкс, когда все были живы и здоровы, когда все могли свободно улыбаться и на их улыбки не падала тень печали потерь. — Чарли… — прошептал Фред. — Мы же договорились, — тихо заметил Чарли, прислонив гитару к столу. — Я вам сыграл, а теперь — тишина и на боковую. — Ну Чарли… — обиженно протянул Джордж. — Чарли, — Фред достал из-под подушки плеер с наушниками и доверчиво протянул. — А ты можешь сыграть третью песню? Прослушав песню, Чарли нахмурился под пристальным взглядом близнецов, из которых так и искрила надежда, совсем не свойственная тем, кто ложится в постель, чтобы тихонько спать. — Сможешь? — повторил Фред, когда Чарли снял наушники. — Ну… я попробую, но это будет сложно. — Спасибо! — Фред подскочил и обнял Чарли за шею. — Тише, тише, мы же договорились. — Да, да, — Фред моментально нырнул под одеяло аж по самый нос. — Спасибо. Чарли потрепал братьев по голове на сон грядущий. На край кулона падает капля — на фотографию не попадает. Не небе ни облачка, солнце беспощадно бьёт Чарли по затылку, припекает от души, а Чарли не двигается. Он не плачет. Правда не плачет. Он просто склоняется над фотографиями, смотрит на любимых, но навсегда потерянных людей, и верит в то, что идёт дождь. Дождь холодный, дождь отчаянный, дождь стеной, и именно он заставляет тело Чарли дрожать в такой жаркий денёк, именно его капли и попадают на кулон. Это дождь. Дождь в солнечный день. — Bună ziua, frumos. Привет, красавчик, — рядом с Чарли проминается сено под чьи-то весом. — Îți amintești de ele din nou? Опять вспоминаешь их? Любопытная женская мордочка заглядывает в кулон, и Чарли резко его захлопывает и прячет под рубашкой. — Știi, nu ai destulă scânteie răutăcioasă în viața ta. Asta e toată problema. Чарли не понимает, он поднимает взгляд и смотрит на свою коллегу, которая беспечно свесила ноги со стога и качает ими так, словно ничего не произошло. Словно никто не умер, никто не погиб, никто не рассыпал в пыль, никто никого не потерял, словно сердце Чарли не расколото на части… Тогда девушка переходит на родной язык Уизли: — Знаешь, тебе в жизни не хватает озорной искры. Вот в чём вся проблема. Чарли в ответ лишь грустно усмехается. Действительно, ему-то и не хватает искры. Он отрицательно качает головой. Нет, вовсе нет. Всё как раз наоборот. В его жизни было слишком много озорных искр — искр, родных, близких, любимых; искр, которые потухли преждевременно.

Бах! Бах, бах!

Чарли услышал выстрелы в доме и рванул туда. Сердце его замерло: что случилось? Кто-то ворвался в дом, кто-то напал на младших? Но стоило Чарли распахнуть дверь, как перед ним оказался Фред — или Джордж? — который, словно ружье, направил на него хлопушку и с самой серьезной моськой дёрнул за нитку. Послышался выстрел. Чарли оглушило, и он попал под град конфетти: цветные бумажки, матовые и блестящие, всех цветов радуги закружили в воздухе, оседая на волосы Чарли. — Отличная работа, Фред! — из-за дивана выпрыгнул Джордж, дал пять брату и запустил в воздух ещё один салют конфетти. Всё-таки эти был Фред… — Эй, Солнышко, неужели так сложно? — пробубнила за спиной Чарли Тонкс. — Да, сложно. — Настолько, что нет и десяти минут на меня? — Десять минут с тобой всегда выливаются в вечер с тобой. — Не я в этом виновата, — Чарли усердно корпел над сочинение, обложившись учебниками в библиотеке, и несмотря на всю свою занятость, он точно знал, что Тонкс за его спиной довольно ухмыляется. — Не моя вина, что тебе так нравится общаться со мной, — всё гнула своё Тонкс. — Моя проблема, вот я её и решаю, — заявил Чарли. — Сегодня я посвящу весь вечер учёбе! — Ладно, ладно, убедил, — если бы Уизли не был так занят сочинением, он почувствовал неладное: слишком быстро Тонкс сдалась. — Тогда хотя бы посмотри на меня и скажи мне это в лицо. — Хорошо. Дракоша… — Чарли оторвался от книг и заорал на всю библиотеку, когда к нему в лицо ткнулась голова тролля: огромная, зеленовато-серая, с мыльными глазами, приплюснутым носом и коричневыми бородавками, из которых торчали чёрные волосы. — Какой пикси тебя укусил?! — Чарли чуть не грохнулся со стула, подскочил с него и уставился на Тонкс, которая, смеясь, вернула голове привычный облик. — Будешь знать, как отказывать мне, — хмыкнула Тонкс и, подойдя к Чарли, который всё ещё тяжело дышал, дружелюбно щёлкнула его по носу. — Удачи с сочинением, Солнышко. Искр в жизни Чарли было действительно слишком много — так много, что когда они потухли, он потерял способность идти вперёд: теперь он ковылял, хромал на обе ноги и топтался на месте, без конца оглядываясь назад. — Serios, Charlie, războiul a luat doar doi dintre voi. Încă mai ai părinții, frații și sora ta. Poate ar trebui să te duci acasă să-i vezi. Серьёзно, Чарли, война отняла у тебя только двоих. У тебя остались родители, братья и сестра. Может быть, тебе стоит съездить домой и повидаться с ними? Вздохнув, Чарли поднимает взгляд на коллегу: в её глазах он видит искренне желание помочь, но она понятия не имеет, о чём говорит. — Nu, Războiul i-a luat pe toți de lângă mine. Нет, война отняла у меня всех. Чарли грустно улыбается. Война отняла у него всех — война отняла у него не только Тонкс, не только Фреда, война отняла у него родителей, братьев и сестру. Война отняла у Чарли семью, друзей, страну. Война отняла у него жизнь. Чарли просто не может вернуться. Куда ему возвращаться? На пепелище болезненных воспоминаний? В дом, где не хватает одного? Чарли не находит в себе сил вернуться домой, чтобы слушать, как вечерами родители вспоминают светлые времена, когда их ещё было семеро, а не шестеро… Чарли не знает, что будет делать, если перед ним зарыдает Молли, а он не сможет её обнять и утешить, ведь сам будет в не лучшем состоянии. Чарли не знает, как будет смотреть на Джорджа и видеть в нём Фреда. Чарли не может вернуться туда и увидеть Тедди: такого же метаморфа, как и его мать, без определенного цвета волос и глаз, но полную копию Тонкс — разбитое сердце Чарли пойдёт по швам, если он увидит в нём Нимфадору. Чарли боится — впервые в жизни он робеет перед страхом. Ему не хватает сил вернуться домой, прийти на могилу брата и возлюбленной, чувства к которой навсегда остались тайной, ему не хватает сил превратить разъедающую горечь, от которой глотку разрывает по клочьям, в светлую печаль по минувшим дням и потерянным людям. У Чарли просто нет сил на это. Война сломала его — сломала его окончательно. — Poate vrei să vorbești despre asta? Может быть, ты хочешь об этом поговорить? Чарли рассеянно смотрит на коллегу, выдавливает из себя улыбку — а что он ещё может? — и спрыгивает со стога сена. Пора работать. — Charlie? А что тут говорить? Говорить тут нечего. Всё очень просто: — Была война — и никого не стало. И его — тоже.