Плюсы мёртвых родственников, думает Билл, в том, что они не испортят тебе свадьбу.
Поэтому Беверли — их милая, прекрасная Бев, — может быть совершенно спокойна и счастлива, расшагивая по собственному дому, сопровождаемая Беном. Церемония уже отгремела, коллеги и знакомые, приглашённые на торжество, разъехались, и остались только
самые близкие. От её радостного выражения лица у Денбро стискивает сердце: то ли курить меньше надо, то ли собственное одиночество перемешивается с щемящей нежностью, он ускользает на веранду, чтобы полюбоваться на звёзды и не портить никому настроение своей унылой рожей. Ричи бы сказал — поспешно ретировался. Хотя, пожалуй, Тозиер бы сказал «Биллибой ушёл философствовать», но он не говорит, потому что они хихикают с Эдди на кухне, как влюблённые подростки (а им, слава богу, двадцать семь,
ну ребят).
По-хорошему, Билл бы не должен так себя чувствовать. Получается так себе, когда Эдди шлёпает Ричи по руке во время игры в мафию, когда Беверли постоянно поправляет волосы той самой рукой с кольцом, когда Майк приносит Даине чай, а та благодарит его с нежной улыбкой, когда Стэн… когда Стэн приобнимает Патрицию и говорит ей «моя милая». Вот это бьёт по сердцу похлеще инфаркта, обещанного на пачке сигарет. Билл знает, что вся эта тема с любовью, парочками и т.д жутко распиарена современным миром, и всё-таки
так себе.
С Одрой у него было так же. Но скучать приходится не по ней, по тёплому ощущению, что ты важен для кого-то не среди ещё нескольких, а ты. Ты сам. Один. Когда Билл жаловался Ричи, тот со смехом посоветовал ему найти сразу двух, а лучше трёх людей, тогда будет целая куча любви, но
нет — это так не работает. Денбро просто не хочет остаться за бортом, а это может произойти даже тогда, когда вы один-на-один. Как это было с Беверли, как это происходит со Стэном.
— Ты чего закис? — вспомнишь солнышко, вот и лучик. Билл упирается взглядом в темнеющий вдалеке массив леса, ведёт плечами, улыбаясь на остатках радости:
— Я не закис. Устал немного, вот и всё.
— Болтай больше, — Стэна не провести. Он проницательная зараза, упёртый, как баран. И это Билл в нём любит. Урис облокачивается о перила, смотрит вниз, на подстриженную к приезду гостей траву, потом на Денбро, дёргает подбородком:
— Ну?
— Говорю же, устал, — Биллу надо повыпендриваться. Не продавать же свои невероятно глубокие душевные терзания всего лишь из-за того, как Урис изгибает бровь в поисках правды:
— Брешешь.
— У, ты начал ругаться, страшно, — Денбро окунает в стоящую рядом миску с водой пальцы, зажимает ими кончик сигареты мелкими-мелкими движениями, туша её, и выкидывает вниз. Завтра уберёт, честное слово. К насмешливому беспокойству Стэна прибавляется брезгливость: Билл видит по морщинкам на носу, хотя разглядеть в сумраке их довольно сложно. Но он мог бы любоваться им даже в темноте. — Это так, грусть последнего холостяка. Скоро пройдёт, не бери в голову.
— Ты кого-нибудь встретишь и полюбишь, — мягко говорит Урис, и лучше бы Биллу не понимать, что за появившейся в глазах нежностью бегут мысли о Патриции.
Он всегда о ней думает. Наверное, поэтому Денбро парадоксально всё ещё верит в любовь, не свою, чужую; Билл хмыкает, качнув головой:
— А ты думаешь, в этом проблема? Проблема далеко не в этом.
— И тебя полюбят, — настойчиво дожимает Стэн, не любящий, когда не получается оказаться правым с первого раза. Билл пихает его плечом:
— Ага, подловил, — и снова упирается взглядом в лес. Был бы волком, ушёл бы туда выть на луну; Денбро едва не кривится от собственных же мыслей (это он только что подумал эту бредятину?), опирается на перила сильнее, ёжась, — да ну это всё. Мне нужно побыть одному, посортировать свои закидоны, ну, знаешь, в конце концов после Одры прошёл уже почти год…
— Звучит здорово, но ты не умеешь быть один, — проницательный, зараза. Всегда бьёт в точку, сам того не желая. Билл запрокидывает голову, разглядывает звёзды, чтобы установить связь с космосом и попросить его забрать отсюда, ибо разговоры о
любви со своей-несвоей любовью это слишком. — Я же видел, как ты вкладывался в отношения с Одрой. Если ты любишь человека, то стараешься отдать всё, что у тебя есть. А когда у тебя никого нет, то ты ходишь, как потерянный щенок, носом всем в ладони тычешься (метафорически!) и предлагаешь свою любовь забрать. Не получится у тебя быть одному, Билли.
— Звучит жалко.
— Как есть.
— Ты засранец.
— Нет, я синичка, ты же сам так говоришь.
— Верно.
— Билл, ты знаешь, что чужих парней красть неприлично? — Патриция заходит на веранду и улыбается, обвив Стэна за талию. Они заслуживают друг друга, думает Билл в проблеске не-ревности, отвечает даже такой искренней улыбкой. Правда заслуживают. От этого ещё горше.
— Упс, пардон, не заметил, — кажется, он приобрёл от Тозиера дурную привычку шутить в плохой момент. Который, впрочем, не так уж плох для парочки: Патриция целует Уриса в щёку, он прижимает её крепче, идиллия мать её, родственные души две по цене одной. Денбро прикусывает язык, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, за что придётся раскаиваться примерно сто лет, и машет на них руками в шуточном жесте, как на голубей:
— Фу-у-у, и вы туда же! Кыш-кыш-кыш с моего холостяцкого местечка!
Его синичка правда будто спархивает в объятия Патриции, приобнимает её за плечи и, дав напутственное «много будешь киснуть — жопа отвалится» (о да, влияние Балабола никого не обошло стороной), уводит в дом. Билл остаётся на веранде. Здесь тихо, видно звёзды и дует тёплый ветер.
