Наша с тобой история о соулмейтах

      Гарри Поттер с самого детства любил истории о любви. Яркие, полные чувств и эмоций, они завораживали дорвавшегося до тёткиных книг мальчишку, восхищали и поражали, рассказывая немыслимые истории самых разных людей. То были рыцари и принцессы, детективы и их помощники, утонченные госпожи и богатые герцоги — все те, чья описанная на страничках жизнь вносила в сознание ребенка уйму счастья и безграничной радости. Подобных историй было великое множество, но больше всего Гарри любил книги о соулмейтах, людях, предназначенных друг другу самой судьбой.       Даже для совсем юного мальчишки, выросшего за дверьми пыльного старого чулана, была известна простая истина — у каждого есть родственная душа и рано или поздно каждый с ней встретится.       Ох, как же прекрасно было осознавать, что в этом мире есть человек, которому даже если не сейчас, то потом, спустя время, ты будешь нужен.       А Гарри мечтал быть нужным.       Мечтал быть так же любим, как в прочитанных от корки до корки романах, где изящная леди Броттем встречает своего истинного в лице молодого барона, потерявшего во время танцев перчатки, или рассказах, где Эдуард Денель, холодный и одинокий король, живший в одиночестве почти тридцать лет, обнаруживает на собственном запястье имя верного ему рыцаря — Людвига.       Мальчишка буквально горел изнутри, пылал от желания иметь на слегка смуглой коже чьё-то прекрасное — а другим оно и быть не может! — имя. В своих мыслях и душе Гарри Поттер уже любил свою родственную душу в независимости от того, кем она могла быть на самом деле. Даже если дядя Вернон с пеной у рта убеждал юнца, что у мальчика это обязательно должна быть девочка. Даже если общество не всегда принимало выбор судьбы. Даже если сама судьба считала, что совершила ошибку.       Гарри примет любое имя, что будет проступать на его запястье.       Гарри уже его принял.       Когда в одиннадцать лет в жизни мальчика появилась ещё и магия, казалось, всё внутри готово было разорваться от чувства приятного предвкушения, пробирающего от кончиков пят до самой макушки. Хотелось петь, танцевать, гореть сильнее самой яркой звёзды, освещая счастьем всё вокруг. Мир волшебников завлекал и завораживал. Всё происходящее в нём было интересно, важно, сумбурно.       Хагрид, добродушный полувеликан, стал первым другом. Он же подарил Гарри второго — Буклю. Косая Аллея показала огромное количество самых разных принадлежностей, начиная с волочащейся по полу мантии, заканчивая необычными котлами, ножками лягушки, закупоренными в банку и волшебной палочкой, искрящейся красным в махонькой лавке Олливандера. Впечатляющих размеров перрон, алый поезд, Рональд Уизли и сотни рассказанных им историй, Хогвартс, пропавший в вечерней тьме, Гермиона Грейнджер.       Каждый день, нет, час, был наполнен событиями, людьми и их рассказами. Это так отличалось от дня сурка, что каждый день проживал Гарри, прячась в саду от драчливого двоюродного братца.       Мальчишка понимал, что когда в его маленький, но полный красок мирок ворвались быстро ставшие близкими друзьями Рон и Гермиона, сердце переполнилось той самой дружеской любовью, о которой часто забывали в полюбившихся сердцу романтических историях. Ребята не сразу, но быстро и без промедления стали частью своей собственной сказки, разделяя, принимая и даря в ответ счастье. Хоть иногда всё это и омрачалось грустью, страхом, недосказанностью, где-то даже завистью, что-то всегда удерживало друзей от полномасштабной ссоры, давало шанс за шансом, укрепляя узы.       А ещё был Драко Малфой.       Белокурый, с худым и острым лицом, ехидным оскалом и раскалённым железом, плескавшимся в глубине светло-серых глаз. Нагловатый слизеринец сразу же невзлюбил Гарри. Он отвергал в нем всё. Оскорблял ворох смольных волос, круглые очки, прятавшиеся за линзами зелёные глаза, маленький рост и красно-золотой галстук. Порицал за любопытство, глуповатость и излишнюю эмоциональность. Характеризовал, как:       — Слабоумие и отвага, Поттер. Никак иначе. — Язвительное, полное яда, бьющее по грудной клетке тысячью ножей.       А Гарри тем временем влюбился. Как дурачок, представляете?       То, что Рон называл «дрыщавостью», Гарри казалось элегантной худобой. То, что Гермиона называла «бессмысленным маханием руками», Гарри казалось изяществом.       Глаза, губы, волосы, рост, манера, повадки и привычки. Гарри нравилось всё. Даже излишнюю избалованность Поттер принимал, хоть и с рук спускать не позволял. Слово за слово и вот постоянные пререкание, а иногда и драки стали для мальчишки способом привлечь чужое внимание. Драко смотрел на него, Драко звал его, Драко был рядом. Столько, сколько мог быть, как будто рядом с Гарри ему мёдом было намазано.       Но это все равно было не так, как хотелось бы. Не так, как было в мечтах.       Хотелось не так. Не с такой подачей.       Хотелось как в тех романтических книжках о соулмейтах.       Но Гарри не думал, что Малфой его соулмейт. Слишком все было остро, болезненно. В книгах родственные души сразу находили общий язык, становясь друг для друга крепкой опорой и неотъемлемой частью жизни.       Драко не захочет становится опорой для Гарри. Драко хочет внимания всех и вся, а Гарри просто попался под руку. Внутри от этой мысли что-то болезненно ныло, но отказываться даже от такого внимания не хотелось.       Гарри надеялся, что это наваждение пройдет, а появившаяся когда-нибудь метка решит все душевные метания.       Не проходило. Не появлялась. Не решила.       К пятому курсу всё стало ещё хуже. Гарри буквально плыл от одного только вида Малфоя. Сердце заходилось в невиданном танце, дыхание сбивалось, а руки предательски потели. Но слизеринцу было хоть бы хны! Он словно слеп и глух, как только Гарри появлялся поблизости. Но срывать с уст извечные оскорбления это ему не мешало, глядя при этом так… странно, непонятно, долго.       К середине шестого курса, когда у Рона и Гермионы проявились метки, внутри Поттера зародилась надежда. Прошли долгие шесть с лишним лет, полные ссор и не понимая между его лучшими друзьями и вот наконец окружённое морем веснушек имя «Гермиона Джин Грейнджер» и украсившее мягкую девичью кожу «Рональд Билиус Уизли» черным шрифтом уместились на своём законном месте. Ребята были счастливы. Гарри был счастлив за них. Гарри верил, что и у него может случиться так же. Что его первая влюбленность не закончится разбитым сердцем.       Он верил в это, пока в поле зрения не объявлялся Малфой, рушащий все мечты Гарри о родственной душе одной своей кривой усмешкой.       Рон и Гермиона контактировали, общались, начали искать корни своих проблем. Драко никогда не разговаривал с Гарри без намеренья оскорбить, унизить и оттолкнуть. Драко всегда отводил взгляд, словно уверял Гарри в том, что даже смотреть на него невозможно. «Без слёз не взглянешь» — причитала всегда тетя Петунья. Гарри думал, что его первая любовь думает так же.       Не будет у них, как у Рона и Гермионы. У них вообще никак не будет.       Гарри хочет, но не хочет Драко.       На седьмом курсе, когда детские мечты рассыпались в горстку пепла, Гарри Поттер перестал гореть. Он сидел на холодном мраморе неиспользуемого туалета, окропляя слезами собственное запястье. Это казалось не справедливым, жестоким. Гарри давно убедил себя в том, что они не соулмейты. Давно вбил себе в голову, что его чувства безответны.       Он все ещё надеялся, что его любовь, не находившая ответа, пройдет, как только на коже проступят буквы.       Но судьбе было плевать на то, что он там для себя решил. Она сделала так, как хотела сделать, а Гарри в свой черед не понимал, что с этим сделать ему. Он снова взглянул на свою руку. Взглянул туда, где среди синеватых венок, пор и мелких шрамов от падений с метлы по-королевски важно значилось:       «Драко Люциус Малфой»       Но горевал Гарри не долго.       Спустя три месяца после появления метки, на матче по квиддичу между Слизерином и Гриффиндорм, он увидел то, что должен был увидеть давно. После появления имени на запястье Гарри избегал Малфоя, старался не смотреть на него, не слышать. Притворится, что его не существует. Самому Драко такая потеря внимания явно не пришлась по вкусу. Возмущенный и полный праведного гнева парень устраивал самые настоящее шоу, которое через раз, но точно срабатывали. Гарри слушал очередную порцию не лестных высказываний, смотрел на него, на ресницы, нос и губы, но не на руки и не в глаза. Не в коем случае не на руки. Не в коем случае не в глаза. Это губительно, это смертельно, это банально больно.       В глазах он боялся увидеть отторжения, злость на решение судьбы, ненависть в свою сторону. А руки… Он знал, что там его собственное имя, понимал. Драко тоже это знал. Казалось бы, всё очевидно — иди, бери, твое счастье прямо перед тобой. Вот только Гарри был глубоко убежден, что этому самому счастью, облачённому в черную школьную форму, он не нужен. Гарри свою метку принял так же, как принял и чувства к Драко. Принял ли свою Драко? Вряд ли.       Именно поэтому Поттер и проглядел то, что открылось взору всего стадиона прямо во время матча, когда шустрый мяч сорвал с рук защиту и порвал изумрудно-зелёную форму.       Гарри посмотрел на чужие руки.       Метка на тонкой и светлой коже Драко.       «Гарри Джеймс Поттер»       Потом на точечное лицо.       И как же нагло, самодовольно и уверенно улыбался Драко, но как же отчаянно горели его глаза. Никакой ненависти, никакого непринятия, только боль и… мольба?       В тот момент Гарри почувствовал себя фениксом, восставшим из оставленного после себя же пепла. Метаясь в собственных мыслях, как птица в клетке, он пришел к единственному правильному выводу из этой ситуации:       Нужно что-то делать.       Мчась сквозь гудящую после победы Слизерина толпу, прорываясь локтями и криками, Гарри снова горел всей своей душой. Им нужно было поговорить. Он должен был убедиться, что ему не показалось, что Малфой действительно придурок, поддавшийся тому, что Гарри пресек ещё будучи ребенком.       Даже если дядя Вернон с пеной у рта убеждал юнца, что у мальчика это обязательно должна быть девочка. Даже если общество не всегда принимало выбор судьбы. Даже если сама судьба считала, что совершила ошибку.       Гарри примет любое имя, что будет проступать на его запястье.       Гарри уже его принял.       Гарри принял своего соулмейта таким, какой он есть уже давно.       Но Гарри не Драко. Гарри воспитывали сказки о любви и соулмейтах. Малфой же аристократ до мозга и костей. Обработанный под стандарты алмаз. Кто бы мог подумать, что эти самые стандарты не подходят самому камню? Кто бы мог подумать, что алмаз сам подстроиться под эти стандарты, теряя свою ценность, уникальность.       Долгие годы они, как два дурака, привлекали внимания друг друга какой-то глупостью. Долгие годы уверяли себя в том, что один никогда не получит взаимности, а другой не имеет права на такую «странную» любовь. Но судьбе плевать на то, кто во что верит и кого как воспитали. Она дала им шанс перебороть собственные страхи, оставив на теле свой собственный знак. Она прописала им знатный пинок.       Да и кто Гарри такой, чтобы спорить с судьбой?       Он бежал, словно за спиной выросли крылья, его захватила новая, но на этот раз не из тёткиной книжки, история. Его собственная, та, которую не опишешь и тремя сотнями предложений.       Нет, не так.       Это была их с Драко общая история, которая только-только начинала цвести.       Их история о соулмейтах.       Одна из миллионов. Не самая правильная, глупая и во многом не интересная. Но она была их.       И Гарри не позволит какой-то глупости вырвать странички, что он только-только начал заполнять.