Мы открыты с шести утра до одиннадцати вечера!

      Караматсу в очередной раз мастерил новую табличку вместо украденной: прибивал лакированную дощечку с аляповатой надписью к колышку, попал себе по пальцу и заорал пронзительным фальцетом, — Чибита уже по привычке вздрагивал всем телом, хотя слышал этот пронзительный ор каждый вечер. Даже обернулся. И взглядом зацепился, как не делал до этого.       Караматсу казался Чибите бесполезным растяпой, но всё-таки позволил ему работать в своей лавочке и даже великодушно выдавал зарплату. Всего двадцать процентов, но это было и правда щедро. Большая часть заработка всё равно возвращалась Чибите — Матсуно так пытался платить за своих нерадивых братьев, от которых они всё равно не получали ни йены. Работали почти в ноль, поэтому дома экономили электричество, мыли посуду, приборы и лотки из-под одэна в тазике с еле тёплой водой на улице, потому что свет луны был удивительно ярким. Вместо моющего средства использовали зубной порошок. Все тарелки в мелких-мелких царапинах.       Караматсу — растяпа, но он старался, пусть и в своей раздолбайской манере: бегал на рынок за самыми дешёвыми продуктами, а в итоге покупал что-то не то, и Чибита во время готовки орал на него, но с пылом экспериментировал; завлекал посетителей своей серенадой о легендарном одэне, но распугивал даже голубей, не то что людей; готовил втихомолку, пересаливал, а потом сам ел и давился, но нахваливал. Он-то и готовить не умел, если говорить откровенно, подпускать его к кухне было опасно для самого Карматсу. Поэтому Чибита бил его поварёшкой по рукам, щёлкал палочками по носу, но всегда кормил.       Зато дома идеальный порядок, с хрустящим и белоснежным постельным бельём, — Чибита отвоевал именно этот цвет и слышать не хотел, что это напоминает о больнице, — начищенными до блеска столешницами и дурацкими ароматами аэрозоля «Свежесть Фудзиямы». Микроскопическая однушка стала будто бы уютнее, но причина крылась не в ухоженности и вдруг появившихся тупых мелочах, наводнивших некогда аскетичную конуру. «Уют» даже во сне что-то насвистывал Чибите на ухо, лёжа на соседнем футоне. Вот он смотрел в потолок со старым скрипучим вентилятором-лампочкой и улыбался, как дурак, и уже прошептал злобно «тупица» самому себе. А потому что мысли о домашнем уюте, о мачо с одной мозговой клеткой и о вечерних серенадах на чуть тёплых бетонных ступеньках, все эти розовые гирлянды сердечками — мечтания легкомысленных девчонок. И, неожиданно, самого Чибиты. В нём была романтическая жилка, но Караматсу из них был сшит, пусть криво и нелепо, но Чибита терялся в его чёрных сияющих глазах. Кажется, Караматсу носил солнцезащитные очки, чтобы защитить солнце от своих лучистых глаз, а не наоборот.       Караматсу мастерил табличку при свете луны и в солнцезащитных очках, покусывал ушибленный палец и дул на него, что-то бормотал жалостливо.       — Очки сними, придурок, темно же, — совсем-совсем беззлобно, вкрадчиво.       И зажёгся свет, Чибита вернулся к готовке. Завтра их ждёт тяжёлый день на солнцепёке.

***

      Табличку снова свистнули подростки, Караматсу по ним даже мелким камнем не попал, только пыль поднял. Чибита тяжело вздохнул и глянул на наручные часы — всё равно через полчаса надо сворачиваться. Матсуно пытался отдышаться всеми английскими ругательствами, какие только знал.       — Хватит, всё равно на эту табличку никто не обращал внимания.       — Ну как же! Благодаря ей и твоему одену, у нас появилась пара постоянных клиентов! А кто оформлял табличку?.. — и Караматсу резко повернулся, наотмашь дал ногой по кирпичу, придерживавшему колесо их телеги-ятай, и пронзительно запищал, — Я-я-я!       И телега, вторя фальцету, проскрипела в диапазоне си восьмой и покатилась вниз по склону.       — Идиот! Идиот! Идиот! — и троекратно ударив Караматсу поварёшкой, Чибита ринулся за телегой.       Внизу раздался грохот.       Караматсу принёс из дома ящик с инструментами, доморощенный строитель тоже был из него так себе, поэтому телегу чинил Чибита, а Караматсу снова мастерил табличку, даже краски и лак захватил.       — Эй, — Матсуно тут же обернулся на оклик. — Напиши, что мы теперь открыты с шести утра до одиннадцати вечера.       Караматсу глупо похлопал ресницами и не проследил за кисточкой, мазнул синей краской по своей щеке.       — В смысле? Мы же до двенадцати…       — Часом больше или часом меньше — какая разница? Пиши «до одиннадцати вечера», всё равно клиентов у нас и до двенадцати не было. Зато хоть дома вместе побудем, у нас там дел полно, натащил всякого хлама… Эй, эй, эй, без объятий, ты, придурок!       И на фартуке Караматсу, прямо на груди, остался грязный след от ботинка и светло-серая дорожная пыль, потому что Чибиту он всё-таки обнял.