I'm back, bitches

— Вы. Конечно же, это вы. Дашков взбешён. Не нужно никакого сверхъестественного чутья, хватает опыта. Феликс видит расширившийся зрачок и едва заметное движение ноздрей, как будто граф от злости забывает, что ему давно не нужно дышать. — И вам добрый вечер, дорогой мой граф. Давно не виделись, — Дашков дёргает его за ворот рубашки так, что затылок с гулким стуком врезается в стену. Юсупов изгибает губы в самой язвительной усмешке, на которую способен. — Дашков, вы испортили мне укладку. И это всё, что я получу вместо «добро пожаловать домой» или «я так скучал, мой князь»? — Добро пожаловать? Вы давно уже не мой князь, Юсупов, — возможно, кого-то этот леденящий душу взгляд и может напугать, но точно не Феликса. Феликс, пять минут назад напившийся вкуснейшей четвёртой с лёгким соусом из кокаина, пребывает в лучшем своём настроении и позволяет графу некоторые вольности. «Не его князь», подумать только. — Вряд ли какие-то восемьдесят лет отсутствия могут это изменить, дорогой мой. Но расскажите мне, чем это вы так расстроены? Вы прервали мою трапезу. — Трапезу, Юсупов? Я вытащил вас из туалета клуба. И ваша «трапеза» почти издохла. В этом-то и проблема. — Вы переживаете за моё пищеварение, граф? Как трогательно. — Я переживаю за те чёртовы пять трупов, которые за последние две недели нашли в туалетах клубов Москвы, кн… Юсупов. Обескровленных трупов. — И что? С чего вы взяли, что это я. — Юсупов, я не знаю, на какой диете вас держали в этой вашей Франции, что вы так оголодали, — Дашков наклоняется так близко к его лицу, что Феликс видит каждый волосок в его бороде. Нет никакой необходимости приближать губы к его уху настолько — хоть музыка и орёт, они всё ещё вампиры и всё ещё отлично слышат, — но Дашков всё равно это делает. Впрочем, Юсупов отлично понимает, почему. — Но вы же знаете, что я никогда не забываю запахов. Феликс чувствует, как кончик носа Дашкова скользит по шее, и наклоняет голову, подставляясь ещё больше. — Что, этот всё ещё единственный, который вам нравится? Юсупов вообще ничего не забывает. — И вы вновь заставляете меня пожалеть, что я когда-то вам это сказал, — голос у Дашкова не может стать холоднее, но у Феликса мурашки по коже. Он в восторге. — Времена изменились, Феликс, — Дашков, кажется, впервые обращается к нему по имени, раньше он не позволял себе такого даже в постели, но Юсупов прощает ему и это. Он ведь тоже немного соскучился. — И теперь нельзя убивать всех, кто вам приглянулся, оставляя за собой трупы вместо хлебных крошек. — Ох, ну ладно, вы меня поймали, — Юсупов облизывается ему на ухо, и Дашков резко отстраняется. Юсупов улыбается ещё слаще и закусывает нижнюю губу, демонстрируя острый клык. — И что теперь, граф, вы собираетесь меня… Наказать? — Именно, князь, — Дашков снова встряхивает его, словно наивно надеясь таким образом получить хоть каплю серьёзности, но Юсупов лишь смеётся. Проходящая мимо пара косится на них, но ничего не говорит. Двумя обнимающимися мужчинами в это время тоже никого не удивить. — Беспричинные убийства нынче караются отрубанием головы. Рычащие нотки в его голосе немного волнуют Юсупова. Как будто он на секунду может правда поверить, что тот посмеет. — Боюсь, мне не пойдёт. Шейные платки — это такой прошлый век… Да и к тому же у меня была причина. Я был голоден, mon cheri, — Юсупов проводит большим пальцем правой руки по губе, собирая подсохшую каплю крови, и одним движением языка слизывает с подушечки. Он не смотрит на Дашкова, но всё равно видит, как тот взглядом провожает каждое движение его языка. Юсупов неожиданно понимает что-то ещё. Дашков голоден. Поэтому он всё ещё просто разговаривает с ним, а не тащит за шею на Совет или что у них теперь там. Поэтому он так злится, поэтому он так смотрит. Знает, что не справится. Наверное, бегал за ним последние дни, как хорошая овчарка, взявшая след, и напрочь забыл о своих потребностях. Это, пожалуй, даже умилительно. — Князь, побудьте серьёзным хоть секунду. Я должен… — Вы должны сопроводить меня в отель… В качестве вашего арестанта, разумеется, если хотите, я поищу наручники, они точно были в одном из чемоданов, — Юсупов перехватывает его руку за запястье и с силой отводит от своего горла. — Пока мы не привлекли внимание всех посетителей клуба и тех милых накаченных мужчин у входа. И там вы мне расскажете про новые правила. И мы найдём, как разрешить эту маленькую… неприятность? Идёт? Феликс, кажется, видит, как крутятся шестерёнки в чужой голове. Но ситуация для Дашкова явно не выгодная — силой он взять Феликса не сможет, подмогу вызвать тоже — он ведь, наверняка, всё ещё работает один, и опозориться так перед кем-то… Ух. Юсупов снова улыбается, уже зная ответ. *** — Могу я предложить вам что-нибудь выпить, граф? — Вы ведь в курсе, что в России не осталось аристократии? Феликс усмехается и расстёгивает верхнюю пуговицу на своей сорочке, уже изрядно помятой стараниями Дашкова. Тот так напряжен, будто сидит не на диване в люксе Мариотта, а на скамье подсудимых. Юсупову это льстит. Он обходит диван и кладёт руки Дашкову на плечи, мягко разглаживая ткань тёмного пиджака. Отрадно видеть, что граф не изменяет своим вкусам даже спустя век. И Феликсу очень интересно проверить, осталось ли это во всём остальном. — Россия много чего потеряла за последние годы, мой граф, но я вижу, что вы всё ещё ей верны. — Я верен порядку, князь, и уберите от меня свои руки, — Феликс игнорирует его с лёгким смешком, разминая каменные мышцы. Надо же, какие забитые. Так недолго и вспомнить, что он мёртв. Впрочем, Дашков не делает попытки сбросить чужие руки. — Вы хотели поговорить? Так говорите, пока у меня не кончилось терпение. — Видите ли, mon amour, я не уверен, что это то, чего хотите вы. Вы гость, а я ещё не совсем растерял свои манеры, — в тонких пальцах та же нечеловеческая сила, что и у всех истинных вампиров, и постепенно мышцы поддаются, Дашков расслабляется. — Поэтому позвольте предложить вам закуску, — Феликс подносит левое запястье ко рту и кусает себя, не задумываясь ни на секунду. Острые клыки моментально распарывают бледную кожу, и, прежде чем кровь оседает на его губах, Юсупов прижимает запястье ко рту Дашкова. Нужно отдать ему должное — Дашков честно сдерживается. Секунды три. А потом сжимает его руку со всей силы, не давая отстраниться, и пьёт: жадно, быстро, с едва слышным грудным стоном, и Юсупов непроизвольно стонет в ответ, чувствуя, как прошлый век между ними исчезает и растворяется. Феликс оказывается на его коленях так быстро, что сам не успевает заметить. Он знает: у Дашкова железная выдержка, а ещё знает, что именно с ним она ему всегда отказывает. Поэтому, прежде чем голову начнёт вести, Феликс отдёргивает руку и прижимается ко рту уже губами, собирая вкус собственной крови. Теперь Дашков держит уже его талию, прижимая к себе ближе, и отвечает на поцелуй с таким же жаром. Феликс явно получает больше, чем нужно, доказательств, что что-то ещё осталось неизменным. Возбуждение всегда заставляет его чувствовать себя почти что живым. От пульсирующего по телу жара Феликсу хочется смеяться, но вместо этого он разрывает рубашку Дашкова — слишком много пуговиц, слишком мало терпения, — избавляется от своей, прижимается грудью к груди, и хотя сердцебиения у них нет, Феликс уверен, что сердце сходит с ума у обоих. Засосы и укусы исчезают мгновенно, но это только значит, что место для них не заканчивается. Феликс метит его с каким-то хозяйским удовольствием, будто пытаясь нагнать всё пропущенное время. Дашков не должен забывать, чей он. — Феликс, вы что, восемьдесят лет воздерживались? Оставьте, пожалуйста, мне хотя бы брюки, — вот такая близость — единственное время, когда в голосе Дашкова прорезается что-то похожее на теплоту. Он, кажется, улыбается, и Феликс улыбается в ответ, показательно медленно расправляясь с его ширинкой и ремнём. — А вы что, куда-то собрались? Ночь ещё молода, а мы бессмертны. Поэтому не отвлекайтесь, дорогой мой, на мне ещё возмутительно много одежды. Он-то ни в чём себе не отказывал, но Дашков… Дашков всегда был его любимым десертом, и он так и не нашёл ему полноценную замену. Только Дашков знает идеально, где находится его граница грубости и страсти, как именно нужно сжимать его горло и двигаться в нём, чтобы Юсупов отбрасывал всякие приличия и стонал в полный голос. Всё ощущается одновременно знакомо и как-то по-новому, каждое касание посылает разряды по всему телу. Несмотря на то, что он сам сказал несколько минут назад, Юсупов спешит, потому что его буквально разрывает от желаний. Хочется всё и хочется сразу. Конечно, в номере есть огромная кровать, но расстояние до неё сейчас кажется непреодолимым; Дашков растягивает его на этом же диване, нетерпеливо и быстро, людям было бы больно, но Феликс насаживается сам, оставляя яркие царапины на его спине. Во время секса с Феликса слетает вся его аристократичность и жеманность, он скалится, рычит, сжимает Дашкова в объятиях так, что у того, кажется, трещат рёбра. Но, судя по горящему взгляду и каменной эрекции, тот совсем не против. Но даже отдаваясь, Феликс задаёт темп, контролирует и направляет. И Дашков поддаётся, как будто весь этот век ждавший ту самую сильную руку. Вырубаются они всё-таки уже на кровати, не насытившиеся, но утомленные, и Феликс позволяет Дашкову спать с собой, собственнически закинув на него ногу. Всё-таки, он тоже поддаётся некоторым модным веяниям. *** — И всё же, князь, не понимаю. Совершать такие глупые ошибки не в вашем стиле. Столько следов… Вы как будто специально хотели... Он обрывает себя на полуслове, отставляет бокал с кровью и оборачивается к Юсупову, красиво затягивающемуся на фоне разгорающегося рассвета. — Не мог же я просто позвонить. Это такая безвкусица! Ну, раз мы разобрались с формальностями, можно приступить к делу. Мне не нравится, в каком положении оказались вампиры сейчас, я точно не собираюсь напяливать поводок и слушаться кого-то. И у меня есть пара идей, как это изменить...