Больше никакой самодеятельности

      Девушка просыпается от резкой боли во всем теле. Все кости будто вынули из плоти, полностью разобрали скелет, превратили в груду острых обломков и всунули обратно. Пытается сделать вдох, но рёбра, то, что от них осталось, острой болью впиваются в лёгкие. Тело будто пропустили через мясорубку, переломали конечности. Лекса, стиснув зубы, опирается спиной об изголовье кровати. Глаза постепенно привыкают к мраку, царящему в комнате; плотные шторы задернуты и не пропускает свет. Кромешная тьма и удушливый могильный смрад давят на ещё не пришедшую в себя девушку. Она не перестаёт бороться с собственным телом, заставляет его войти в рабочий режим. Через силу на ватных ногах поднимается с постели и на ощупь добирается до двери в дальнем конце комнаты. Тонкие и трясущиеся пальцы хватаются за ручку. Лекса нащупывает выключатель, и комната заливается бледным и тусклым светом. Босые ступни ступают на холодный кафель. Побитое тельце едва ли держится на подрагивающих ногах, руки цепляются за край раковины, ища опору.       Девушка чувствует, как что-то тёплое струйкой бежит до линии бледно-розовых губ, стекает вниз по подбородку и падает каплей, разбиваясь о белоснежную керамику. Проводит кончиком языка по нижней губе, ощущая соль и привкус железа. Заставляет себя поднять глаза на отражение в зеркале и резко опускает, стирая кровь. Ослабевшие пальцы поворачивают кран, и Лекса что есть сил, трет лицо, набрав в ладони холодной воды. Вода окрашивается в алый, и стекает вниз в водосток. Тюдор тоже хочется вот так вот слиться куда-нибудь, или вообще утопиться, например, в этой ванне. Вот только не поможет, от ещё одной такой затеи ничего не изменится. Попытки утопиться никогда не кончаются смертью успехом.       Лекса вздрагивает, ощущая чьё-то присутствие. Одергивает себя за то, что не закрыла дверь на шпингалет, но время упущено. Оно, черт возьми, всегда играет против неё. Девушка понимает, что все ее попытки слиться с кафелем обречены на провал, и потому ещё крепче сжимает края раковины, от чего белеют костяшки пальцев. Чувствует, как взгляд зелёных, сейчас, скорее всего, графитовых глаз буравит в спину, заставляет и без того сломанный позвоночник искривиться. — Как твоё самочувствие?       Сарказм или простое беспокойство? Лекса понять не может. Ее сознание не прояснилось; она будто только что вышла из комы. В горле пересохло, все тело налилось свинцом, комната начала ходить ходуном. Девушка зажмуривается и считает, доходит до десяти и выравнивает дыхание. Ребра по-прежнему давят на лёгкие, не давая в полной мере насытиться кислородом. Она словно рыба на мелководье, задыхается, барахтается.       Девушка не может не произнести ни слова. Температура в комнате будто опустилась до минуса, одна рубашка на голое тело не спасает от холода. — Я принес тебе мазь.       Всё тело напрягается, когда Саламандер подходит со спины. Останавливается прямо напротив, выжидая, когда она сама повернётся. Лексе кажется, что если она отпустит свою опору, то просто рухнет грудой костей прямо к его ногам.       Девушка не сдвинулась с места, вздернула подбородок, встретившись в зеркале с графитовым взглядом. Сама не осознала, что тем самым бросила вызов мужчине.       Тюдор спиной чувствует, когда он подходит ближе. Эта их разница в росте сильно задевает её, едва ли достаёт макушкой до его плеча. Он обязательно укажет ей на это.       Ньют останавливается в миллиметре от неё. Смотрит в глаза, приняв по глупости и детской обиде брошенный вызов. Доигралась. Как теперь будет выкручиваться, не понятно. По большей мере бесполезно, потому что со спины нападают только хищные звери, а от них, как известно, уже не сбежать. Сама загнала себя в ловушку. — Ведёшь себя, как маленький ребёнок, — так скалится только зверь, готовившийся к прыжку.       Констатирует им обоим известный факт. Он всё знает, не к чему отпираться. — Я не ребёнок, — родной голос кажется каким-то чужим, охрипшим от жажды и тихим, будто девушка кричала без остановки.       От былой мнимой уверенности не остаётся и следа, когда мужчина врывается в личное пространство, опустив руки на талию и прижавшись телом к девичьей спине. Девушка инстинктивно пытается высвободиться, но все пути к отступлению отрезаны. Позади крепкое сильное тело, которое ощущается через лёгкую ткань рубашки, вызывая табун мурашек по телу. Впереди зеркало, но и там он держит её, топя в омуте графита.       Она вот-вот захлебнется.       Лекса уже не видит его глаз, отводя взгляд. Нет смысла захлебываться в Саламандере, так как её против её же воли реинкарнируют. Зачем растрачивать ограниченный запас сил и терпения. Она сдалась ему на милость, за что непременно получит выговор от Смерти. — Даже отпираешься, как ребёнок. Не надоело строить из себя взрослую?       Ньют сильнее, чем может терпеть девчонка, сжимает хрупкую талию. Опускается к макушке, зарываясь носом. Вдыхает въевшийся прямо под собственную кожу запах сирени и чего-то острого, чего-то, что никаким образом не может сочетаться со сладким. Он не может разобрать этот запах. Пока не может.       Тюдор кажется, что сожми раковину чуть сильнее, и она треснет, раскрошится, как её чувство собственного достоинства. Девчонка снова ощущает во рту солоноватый привкус и кислятину. До крови прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не застонать от ощущения мужских рук на своём теле закричать от досады. — Прекрати.       Лекса сама не понимает, чего просит. Хочет, чтобы он перестал указывать на очевидный факт. Или может быть хочет, чтобы он перестал удержать в своих объятиях. — Хочешь, чтобы я ушёл? Только скажи, солнышко, — шепчет в макушку, спускается ниже.       Использовать шёпот в качестве оружия подло, потому что не подводит.       Саламандер касается губами виска, ослабляет хватку на талии, и застывает в ожидании. Только глаза скользят по отражению в зеркале. Читает эмоции на лице девчонки, та по-прежнему цепляется за свой спасательный круг и мечется как загнанный зверь.       Лекса беззвучно шевелит губами. Слова никак не хотят складываться в предложения. Её будто парализовало, будто кто-то отнял все способности говорить и двигаться. И этот кто-то стоит сейчас за спиной и хищно скалится.       Она упустила свой единственный шанс. Больше он не сделает ей подначек. — Во всём запуталась.       Сильные руки снова ложатся на хрупкую талию и притягивают к себе. Чёрт бы побрал эту Лексину слабость к обнажённым мужским рукам. Эти длинные от природы пальцы, которые могли бы играть на музыкальных инструментах вроде скрипки или фортепиано. Эти чётко очерченные скулы и глаза. Проклятье, такие зелёные с разной палитрой оттенков, которые при любой возможности затащат на самое дно.       Он прав, говоря, что она запуталась. Лекса погрязла в Ньюте, дала себя запутать его же сетями. Позволила удушливому аромату гвоздики и перечной мяты проникнуть в лёгкие и жечь изнутри. Он называет ребёнком, хотя сам прекрасно понимает через что пришлось ей пройти. Закалила характер в пылу битв и обагрила собственной кровью, видела Смерть, может быть и не десяток раз. Такое ребёнку не под силу. Любой другой на её месте сломался бы, распрощался с рассудком. Вечная маленькая девочка с острыми подбородком, вздернутым носиком, пухлыми розовыми губами, но не с детскими глазами. Голубая синева, которая смотрит прямо в душу, серьёзный взгляд мудрого не по годам человека. Две личности борются в одном хрупком теле за право первенства, и никак одна не может одержать вверх над другой. — Маленькая взрослая девочка, — шепчет, опалив горячим дыханием кожу за ушком.       Лекса уже не слышит, да и не хочет. Только чувствует, как мужчина прикусывает мочку уха. Ведёт носом ниже по чувствительной шее, едва касаясь губами. Нарочно дразнит, выбивает почву из-под ног. Скользит ладонями по талии, мнёт рубашку, но не спешит задрать вверх и прикоснуться к обнажённой коже. Мучительная пытка для них обоих.       Девчонка едва ли может держать себя в руках. Здравый смысл кричит, бьёт и пинается, пытаясь достучаться.       Беги… беги… беги…       Но Тюдор лишь отмахивается. Позже она возненавидит себя за слабость, сотрет костяшки пальцев в кровь о стену.       Позже…       Лекса мычит что-то нечленораздельное, когда Ньют вдоволь помучивший её, прикусывает кожу на тонкой шее. Девчонка спиной прижимается к Саламандеру. — До чего же тактильная, — снова шепчет, вызывая табун мурашек.       Девчонка откидывается головой на грудь мужчины. Подставляет шею, поддаваясь его ласкам, доводящим до исступления. Она слышит, как часто бьётся его сердце, чувствует, как вздымается и опускает его грудь.       Руки водят по телу, а Тюдор изнывает от нетерпения и чего-то тянущего, и колющего. Она не понимает, почему ее тело так ведёт себя, почему оно её не слушается. Всё летит к чертям, потому что Лекса не знает, чего ожидать, не задумывается над тем, что будет, когда Ньют коснется обнажённой кожи.       Она ему верит. Вверила ему своё тело. — Дыши, Лекси.       Не просьба, а приказ. Но невыполнимый. Девчонка будто забыла, как дышать, потому что ладони задирают рубашку. Сначала одна касается плоского живота, а затем другая ползёт вверх, пальцами пересчитывая рёбра, и замирает под грудью.       Тюдор чуть ли не хнычет, прося продолжения, и до боли прикусывает губу, когда указательный палец касается кожи. Непозволительно ласково проводит подушечкой пальца вдоль затянувшегося, но ещё саднящего шрама. Она так и не подсчитала количество потерь после последнего свидания со Смертью. — Не успел. — Это не твоя вина, — девушка подаёт тихий голос впервые за всё время.       Ньют покрывает шею неспешными поцелуями, лаская рёбра. Ещё острые, не достаточно защищенные кости, кажется, проткнут тонкую кожу. Ладонь на животе согревает, не даёт соприкоснуться с холодным краем раковины. — Я должен был это предвидеть, — настаивает на своём Саламандер, а затем добавляет. — Если бы не твоё ребячество и безрассудство, то мы с Тесеусом справились сами, и обошлось бы без этого.       Девушка знает, что пытаться оправдаться это пустая трата времени. Она руководствовалась каким-то своими инстинктами, а не безрассудством. Не объяснять же Саламандеру истинную причину её мотивов. Он всё равно никогда не поймёт её безумного желания оказаться на Той стороне. Ещё и, чего доброго, сумасшедшей окрестит.       Лекса находит в себе силы поднять глаза на зеркало. Теперь кажется не так страшно.       Мужчина отрывается от раскрасневшейся от поцелуев шеи, убирает руку от рёбер и ведёт вверх по рубашке к вороту. Встречается с ее глазами, серыми, как небо перед грозой. Ловкими пальцами расстёгивает три верхние пуговицы и оттягивает ткань, скрывающую бледную кожу и выделяющиеся ключицы. Вновь возвращается к талии, и обеими руками резко разворачивает к себе лицом, от чего в глазах девчонки мутнеет.       Ньют большим и указательным пальцами приподнимает девушку за подбородок. Наклоняется к губам, не отводя взгляд. — Вызубри раз и навсегда, вбей в свою милую головку моё наставление, — произносит тихо, но отчётливо, делает паузу, затем продолжает ещё тише, — больше никакой самодеятельности. Ты ни на шаг от меня не отходишь и беспрекословно подчиняешься. Ты меня поняла?       Его челка щекочет лоб и нос девушки, но она не смеётся. Тонет в его взгляде, выпустив спасательный круг из ослабевших пальцев. Он ставит условия, в корне противоречащие её жизненным установкам. Никому и никогда Лексиана Тюдор не подчинялась и не будет этого делать. — Нет.       Один.       Не морщится, когда пальцы надавливают сильнее.       Два.       Почти не боится, когда поясницу вдавливают в холодный кафель.       Три.       Почти не сопротивляется, когда в губы впиваются, до крови прикусив нижнюю, и углубляют поцелуй. Остро ощущает горечь гвоздики на языке. Бесится, от осознания того, что он доводит себя, насилуя лёгкие табачным дымом. Только она имеет право истязать себя, потому что ей ничего не будет. А Ньют не бессмертный.       Мужчина зарывается длинными пальцами в волосы, тянет, заставляя запрокинуть голову. Жадно припадает к шее, оставляя собственнические багровые метки на бледной коже.       Четыре. — Я устал потакать твоим желаниям, Лекси. Хочешь ты этого или нет, но я заставлю тебя слушаться, — Саламандер отстраняется и ставит на край раковины баночку.       Последнее, что слышит девушка, это звук хлопнувшей двери. Так захлопнулась мышеловка.       Девчонка разворачивается корпусом к зеркалу и в следующую минуту злосчастная банка с мазью падает на холодный кафель, сопровождаемая звоном осколков.       Не может вспомнить, когда последний раз давилась солёными слезами.