***
КРОЗЬЕ И ФИТЦДЖЕЙМС. 70° 05' северной широты, 98° 23' западной долготы, 10 ноября 1847 г. 03:08 AM
Фитцджеймс знал что, многоуважаемый им капитан Крозье прячет пистолет внутри шинели и многочисленных слоёв одежды вовсе не ради того, чтобы защищаться от зверя в случае необходимости; от него спасенья нет, тем более в виде жалкого пистолетика, который чудище лишь, ухмыльнувшись пастью, проглотит с превеликим удовольствием и не пикнет. Фитцджеймс знал, что запасы виски кончатся — в лучшем случае — к наступающему марту, и привередливый в таких делах капитан Крозье абсолютно не переносит ром. Фитцджеймс, что был младше Френсиса на семнадцать лет (сейчас звучит как бесконечность), осознавал, что капитан зависим, однако не мог предположить природу происхождения этой злосчастной зависимости, и что ей предшествовало. Крозье был вечно угрюм и страшно молчалив. Его глаза, казалось, не могли выражать ничего, кроме открытого презрения ко всем живым (и мёртвым, наверняка, тоже) участникам чëртовой экспедиции, себе и всему происходящему, кое — не очень уважаемый им — Франклин сразу окрестил «неизбежной прихотью нашего Господа Бога». Френсис даже на оставшиеся бутылки виски смотрел с неким отвращением, не говоря уже о людях. Он молча поддерживал мысль доктора Гудсира, что людям необыкновенно повезёт, если зверь сожрëт их побыстрей и избавит от тягости положения их нынешнего чудовищного бытия. Фитцджеймсу всегда было интересно узнать, отчего Крозье сделался столь недоброжелательным ко всему миру. Или же он всегда был таковым, с самого рождения? Френсис Родон Мойра Крозье — человек, которого молодой Джеймс не в силах постигнуть. И это отчего-то тревожило его на протяжении последних двух лет. Гарри Пеглар заметил, что Крозье чувствовал себя словно маленький мальчик пред Бридженсом, даже несколько подрагивал подле него, чем и поделился с Джеймсом. Скорее всего, из-за почтенного возраста и жизненного опыта, превосходящий в сотню раз опыт Крозье; но в этом страхе несомненно чувствовалось уважение к нему, несмотря на то, что тот был содомитом, о чем Пеглар почему-то предпочитал умалчивать. Бридженс понимал Крозье, чувствовал мятежи и штили в его ветхой душе, как не кто иной на этих кораблях. Он неоднократно пытался заговорить с ним, возможно, помочь разобраться ему в себе. Однако капитан извечно избегал его, показательно грубил, лишь бы показать свою неприязнь. Бридженс, пусть и не сильно старше Крозье, мог понять его поведение и не обижался. В этом и есть то превосходство, которое так раздражало Френсиса. Джеймс надеялся понимать того не меньше, чем Джон. Пускай где-то в глубине души капитану понятно было, что некому скоро будет его понимать. — Джеймс, прошу прощения, — однажды подвыпивший Крозье обратился к Фитцджеймсу с неожиданной просьбой. — Мне, честно признаться... страшно спать одному. Не могли бы вы остаться со мною? Прилягте на мою койку, сэр. Я посплю на полу. — Вы шутите, капитан? Адский холод нынче, если вы не заметили. Отморозите себе задницу и помрете. Глупая смерть, не правда ли? Мне вас будет очень не хватать. Отчего-то Фитцджеймса кольнула эта невинная просьба в самое сердце. Тогда-то он и понял, что грозный на вид Крозье по-настоящему несчастен. Несчастен гораздо сильней, чем глупый и ныне покойный сэр Джон Франклин. Казалось, Крозье зверь ни капли не волнует, он смирился со скорым столкновением со смертью от него, или, если каким-то чудом выживет — неминуемым позором и, вполне возможно, повешаньем. Он изначально презирал Адмиралтейство Военно-морского флота Британии, что было более чем взаимно. Но это не значит, что капитан отказался от ответственности и от своих людей. В этом плане он, несомненно, необычайно благородный человек. Но в скорбь Крозье по умершим не верил никто. Джеймс каждодневно думал о капитане Френсисе Крозье, наблюдал за его действиями, и от этого иногда ловил на себе неодобрительные взгляды Крозье, однако тот так ничего ему и не сказал. Тогда Джеймс, пусть и немного опешил от той просьбы, но согласился. Капитан Крозье отпил виски. Физическая тяжесть впервые за столетие становится тяжелее ментальной. В корабле стояла мёртвая тишина, слышались только шаги и чиханье часовых, изредка сменявшие друг друга, скрип половицы и стоны больных в лазарете. Крозье совсем не помнил, когда они здесь в последний раз видели солнце. Фитцджеймс вызвался добровольцем на сегодняшнюю смену, и пару минут назад его сменил уставший Коллинз. Ночь была чернее обычного — звезды далекие, но они постоянно кажутся летящими, опасными. Словно крохотная точка в черном пространстве потихоньку увеличивается и скоро достигнет самых глаз — фейерверк для недавно погибших, и наверняка призрак Франклина думает, что это для него конкретно. Джеймсу не хотелось спать. Он раздумывал, что обязан достать Крозье цветов для его могилы — он точно оценит. Фитцджеймс бессмысленно разгуливал по кораблю, иногда встречая матросов и офицеров, тоже страдающих бессонницей. — Не спится, сэр? — спросил проходящий мимо лейтенант Ирвинг, озарив Джеймса улыбкой. — Как видите, Ирвинг. — Джеймс улыбнулся в ответ. Ирвинг всегда нравился Джеймсу. Крозье считал его юным глупцом и развратником; ему и покойному Джону Франклину очень не нравилась его связь с леди Безмолвной. Однако сам Фитцджеймс неоднократно замечал, сколь сильно лейтенант беспокоится о больных, да и о здоровых в том числе. Этим мало кто мог похвастаться — на кораблях было слишком много инвалидов в сфере эмпатии. Джеймс замечает, что тело лейтенанта непроизвольно моросит, подрагивает. Ирвинг, очевидно, начинает заболевать — но он предпочитает не говорить об этом докторам. Фитцджеймс всегда был слишком внимательным. — Капитан Крозье интересовался вами, — Ирвинг недвусмысленно ухмыльнулся. — Что именно, сэр? — Фитцджеймс недоверчиво окинул взглядом приятеля. — Спрашивал, на смене ли вы ещё. — Что-ж, спасибо вам, Ирвинг... Доброй ночи. В такое время капитан не спит только в том случае, если снова выпивает. Фитцджеймс ничуть не удивился — капитан пьёт каждую ночь на протяжении месяца. Он даже ни разу не упрекнул его в злоупотреблении алкоголем. Иногда Фитцджеймс задавался вопросом, каким образом, при такой зависимости от алкоголя, капитан дожил до своих лет. Однако, в каком-то смысле, смерть всë же настигла Крозье, пусть и духовная; но она оказалась куда страшнее физической смерти. Крозье давно до боли хочется умереть — ведь у него больше нет ничего. Джеймс мученически выдохнул, отряхнул голову, дабы отогнать ненужные мысли, и направился к каюте капитана, нервно пощëлкивая замëрзшими пальцами. Отчего-то сердце сжалось, дышать стало значительно тяжелее. Он надеялся, что однажды барьеры между его мыслями и мыслями Френсиса с каждым днём начнут постепенно исчезать, два ручейка начнут сливаться друг в друга, подобно соитию. — Капитан, извольте... — Фитцджеймс заглянул в каюту Крозье без стука. — Вы меня искали? — Джеймс... — Крозье оглянулся на приятеля и приподнял уголки губ, явно пытаясь выразить на лице что-то подобное улыбке. — Я думал, вы пойдете спать. — Бессонница, капитан, — Джеймс, замолчав, немного потоптался у входа. — Могу я войти? — Конечно, сэр. Фитцджеймс почувствовал сырость и холод, как только вошёл. Капитан явно не любитель проветривать каюту — очень душно. Всë освещение в помещении составляла одна-единственная свеча. Крозье сегодня выглядел особенно мрачно — волосы постепенно начинали седеть, морщины становились заметнее, а круги под глазами всë черней. Джеймсу хочется прорезать тишину, прорезать мост между его миром и обречённым миром ирландца, прорезать пустоту неисчисляемого количества дней, проведённых в цепях льда, прорезать непроглядную темень между ними. Но Френсис давно всë решил для себя. Возможно, он и пьёт в надежде сдохнуть благодаря этому побыстрее. И Джеймс не сможет противиться. Он может лишь попытаться исполнить последнюю волю капитана — спасти этих людей, или хотя бы какую-то их часть. — Как вы, капитан? — Джеймс уселся напротив Френсиса, жестом отказавшись от предложения выпить виски. — Бывало и получше, друг мой, — Френсис нахмурился. — Может, вы хотите поговорить? — Разговоров за эти два с половиной года мне на всю оставшуюся жизнь хватило, — усмехнулся Крозье. — Всем нам нужно иногда с кем-то поговорить. Даже мне, поверьте, сэр. Фитцджеймс и Крозье какое-то время помолчали. Казалось, они знакомы не менее сотни лет, оттого и молчать вдвоем им было так же приятно, как и разговаривать. Последний потихоньку продолжал пить, явно пытаясь собрать мысли воедино. Джеймс внимательно рассматривал капитана напротив. Тот лишь уставился в стол, не поднимая глаз. Фитцджеймс с недавних пор понял, что испытывает к этому мужчине, значительно старше его, непреодолимое сексуальное влечение. Это не стало чем-то непредсказуемым: они два с половиной года находились в замкнутом, сугубо мужском коллективе (единственная девушка на борту — немая девственница, которой и восемнадцати возможно не было, да и мужчины потихоньку начинали её бояться, нежели хотеть). К тому же... Лет десять назад он и Крозье состояли в сугубо сексуальных отношениях. Это случилось в одной из экспедиций. Тогда они занимались любовью ночами от скуки, без всяких обязательств. А после экспедиции благополучно разошлись; вот только Джеймс более не испытывал ни к кому столь явного, сильного полового влечения, как к Френсису. Всякий раз собираясь спать, перед сном он часто чувствовал эрекцию. Свою каюту он разделял с лейтенантом Литллом и, с недавних пор, Ирвингом, оттого приходилось, спрятав руки под несколькими одеялами, незаметно ублажать себя. Джеймс представлял соитие с Крозье, представлял, как Крозье трахал шлюх в более молодом возрасте, как капитан ласкал себя в соседней каюте, вспоминал их многочисленные половые акты десятилетней давности. Фицджеймс стыдился своих мыслей, не понаслышке зная, как капитан относился к содомитам, тем более — на корабле. Но не мог перестать думать об этом, пусть и в дневное (если это время можно назвать днём) время он почти не лез в эти мысли, улыбаясь Крозье, как ни в чем не бывало. — Знаете, Джеймс, — начал наконец Крозье, резко прервав мысли приятеля. — Я ведь никогда никого не любил. Ни себя, ни семью, ни, тем более, своих шлюх, это всë вздор и формальность. А потом я встретил прекрасную Софию... Вам Франклин наверняка распиздел. Этот сукин сын любил болтать ни к месту. — Сэр Джон Франклин не со зла рассказывал, капитан, — невзначай Джеймс поправил его. — Он был неплохим человеком. — Неплохим, — саркастически повторил Крозье. — Вот только плевал он на нас всех с высокой колокольни, Джеймс. Наплевал, по дурости и ради денег отправив нас на верную погибель, и не удосужившись даже помучаться чуть дольше, чем мы. Крозье всегда отличался высокими принципами. Он никогда не соглашался с чужим мнением, даже если от этого зависела его репутация или деньги. Возможно, поэтому Адмиралтейство Военно-морского флота Британии так к нему относилось. Но Фитцджеймса восхищала его упрямость; редко встретишь таких людей, особенно среди высокопоставленных лиц. Так Френсис поступает оттого, что знает — терять ему уже нечего. Кроме виски. И Фитцджеймса — единственного человека, которому точно будет не насрать, коли он умрёт от чахотки или от лап зверя. Который проследит за тем, чтобы его похоронили достойно, а не выбросили куда-то за борт. Беды сближают людей, Крозье это осознал. Но только определённых людей. Френсис снова отпивает. — Как думаете, сколько мы ещё протянем? — неожиданно спрашивает капитан. — Не знаю, Френсис. Боюсь, шансов у нас немного. — Мне пятьдесят два года, сэр. Можете себе представить? — Крозье вздохнул. — Я думал, не дотяну и до двадцати. Но дожил, хоть и крайне жалею об этом... — Капитан, бросьте. Если бы не вы, боюсь представить, что бы нас сейчас ждало. — Эх, Джеймс, тебе ещё жить и жить. Мне жаль, что вам, молодым, приходится через это проходить. — Мне тридцать пять лет, капитан. — Зато некоторым здесь еле-еле двадцать, — усмехнулся капитан Крозье. Крозье не менее желал молодого Фитцджеймса. Хотя он понимал, что это, скорее всего, лишь последствия тяжкой любви к Софии, с которой у него уже ничего не получится. И тот случай в прудах для неё ничего не значил, как и он сам. Капитану чертовски не хватало Софии рядом — её тонкой ручки, что так усердно ласкала его член тогда, улыбки и дыхания. Однако Френсис наотрез отказался от разврата на корабле, и сам не раз пресекал подобные выходки своих коллег и, зная, что он навряд ли вернется домой и его не будет ждать суд Адмиралтейства, все равно отказывался нарушать прописанный собственной рукой устав. Да и наука бесполезна. Давно уже. Давно уже ничего не объясняет. Джеймс понимал Крозье и принимал. Он совсем не страдает, ведь он ничего никогда не любил, не любит и уже не полюбит. Ему лишь хотелось посильнее хватать Крозье за ладони, создавая вокруг себя иллюзию безопасности. Будто он сможет отсюда выбраться. Но они оба знают, что это — несбыточные мечты.***