Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем. Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Антон давно разочарован в мире. Он оглядывается вокруг и раз за разом к нему приходит осознание — все для него не имеет ровным счетом никакого значения. Не имеет значения университет, не имеет значения очередные политические события, не имеет значения настоящее и будущее, которое, возможно, никогда даже не наступит. У него на руках одни лишь обрывки прошлого, которые он рассматривал столько раз, что те истерлись, стали ветхими и непрочными. Призрачными, как утренний туман — стоит моргнуть и рассеются, являя взору одно лишь серое настоящее. Он не сломан обстоятельствами. Просто он давно перестал понимать зачем он и почему он. В нем не осталось веры, но гнева в нем тоже нет, есть одна лишь глухая, беспробудная скука, которую он умело заталкивает куда поглубже, притворяясь гороховым шутом. Все вокруг его вроде бы любят. В своей любви к себе он не уверен. Учеба — его передышка. Он погружается в нее с головой, стараясь унять вытекающее из редких неудач разочарование. Антон знает — пройдет несколько лет, он выпустится и совершенно точно останется стоять на месте, не в силах сделать дальнейший шаг. Он не боится. Он просто не находит в себе сил на это. На улице белый день, солнечный и яркий, обещающий энтузиастам нечто хорошее. У него в душе промежуток между тремя и четырьмя утра, навечно замершее мгновение оцепенения, от которого непонятно чего ожидать. Звенящее в своей тишине, оглушающее до чертиков. Пытаясь разрушить эту не понаслышке хрупкую тишину, он нанизал на свои запястья множество браслетов. Пусть звенят и раздражают. В мире — лето, теплое и мягкое, оно гладит его щеки подобно материнским рукам, нашептывает на ухо, перебирает кудри как любимый человек. У него в душе холодная мрачная зима, в которой ярким краскам просто не выделили место. Постоянно замерзая, он укутал свое тощее, долговязое тело в безразмерные толстовки. Антон не плывет по течению. Он дрейфует в нем, как давно сбившийся с курса корабль, команда которого имеет на руках компас, но просто понятия не имеет как им воспользоваться. Антон постоянно как будто что-то ищет, но давно забыл даже отдаленные очертания искомого и опустил руки. Он заглянул в каждый угол, в каждую щель, перебрал все шкафы и полки, перетряс все вещи на свете. Кто-то извне однажды ему сказал: «Не напрягайся. Свое обязательно тебя найдет». Антон до последнего не верил. Звон браслетов при падении был привычным. Антон давно привык падать и уже не разочаровывался по этому поводу так сильно, очередное коварство скользкого пола не стало для него удивительным. Чужая рука, протянутая во имя помощи, была непривычно сухой и теплой. Он сначала не понял, что произошло, но потом осознал — разошедшееся от нее тепло было настолько для него чуждым, что воспринималось как будто инородным и нереальным. — Вы не ушиблись? — обладатель тепла отнял руку, когда Антон поднялся на ноги. Антон смотрел и молчал. Бариста, выскочивший из-за стойки кофейни, когда тот с грохотом навернулся посреди зала — тоже. Антон не знал, что сказать. Забыл, что нужно говорить в таких ситуациях, в нем как будто не осталось решимости на слова. Бариста просто ждал ответа, чуть неловко растянув невероятные в своей выразительности губы. Вокруг них сновали люди. Мир все еще продолжал жить, но для Антона мир давно замер в бесконечном ожидании и он — вместе с ним. — С Вами все в порядке? — нервно протянул бариста и едва заметно коснулся его предплечья. Антон смотрел прямо в его глаза и едва осознавал себя, так они его поглотили. В них было столько жизни, столько предвкушения этой самой жизни, что и представить попросту невозможно. Глаза эти не оставались в долгу и как будто изучали Антона. Как будто видели самую его суть, скованную вековыми льдами тоску по чему-то и от этого на мгновение стало страшно. — Простите, — Антон, будто вынырнув из-под толщи воды сделал судорожный вздох и отдернул руку, тут же растянув губы в почти искренней улыбке. — Все в порядке. Со мной постоянно это происходит, не стоит беспокойства. — Ох, тогда хорошо. Вы присядьте, я Ваш кофе принесу за столик, — он улыбнулся теперь радостно, с некоторым облегчением и ушел дальше работать. Его коллега не успевал со всеми заказами, и он поспешил к нему на помощь. Сначала Антон не понял. Но, сев за стол, запоздало осознал — в отличие от него, этот человек светился изнутри. Этот свет невероятно хотелось уберечь или хотя бы просто оставить в своей памяти и Антон, повернув голову, смотрел на него, не отрываясь и почти не моргая. Будто боялся, что, отвлекись он хоть на секунду — тот тут же ускользнет. Руки этого человека ловко справлялись с кофемашиной, готовили один из заказов и Антону подумалось в это мгновение, что так просто не бывает. Не бывает и все тут. Происходящее для него было наваждением. Миражом. Сном. Потому что невозможно, чтобы сквозь кромешное разочарование внезапно пробилось солнце, в лучах которого хотелось остаться навсегда. Кофе был обычным. Два шота эспрессо, забавное сердечко на молочной пенке и много-много сахара. Он всегда брал один и тот же. Но руки, принесшие его, запомнились Антону на многие недели. Голос человека, буквально одним своим присутствием, привнесшим в его бесконечную зиму глубокие синие оттенки, приходил к нему во снах и говорил, говорил, говорил! Просыпаться после такого было практически больно. Он лелеял новые воспоминания об этой короткой встрече, обращался к ним изо дня в день, хранил как самое дорогое сокровище. Голубизна глаз мерещилась ему в витринах магазинов. В отблесках луж после короткого теплого дождя, в прорехах густых облаков. В других людях, которые попадали в его поле зрения мельком и которых раньше он бы попросту не заметил. Он хотел видеть эти глаза во всем окружающем. Казалось, кто-то отнял ладони от его лица, и он прозрел, кнопку «плей» нажали и время для него снова пошло, а нерадивая команда разобралась с компасом. Проснувшись однажды с рассветом, он около часа завороженно смотрел на то, как солнце степенно поднимается над крышами близлежащих домов и отчего-то был полон уверенности — в этот день солнце взошло специально для него. В том сне голос читал ему какой-то стих, он не запомнил его, но ощущение ритма все еще пульсировало в голове. С каждой секундой оно становилось все более размытым, затухало, отдалялось как поезд отдаляется от станции, Антон пытался его удержать, но, подобно дыму сквозь пальцы, воспоминание окончательно от него ускользнуло. Впервые за много лет ему захотелось плакать от несправедливости. Антон обнаружил себя перед такими до боли знакомыми дверьми кофейни. К ним всегда вела кованая лестница? Он не помнил. До открытия оставалась пара минут, и он с нетерпением топтался у входа, привалившись плечом к стене, крутил кольца на пальцах и думал о том, что скажет. Он даже не знал имени этого человека, но совершенно точно мог сказать — без него его будущее так и не наступит. Его звали Арсений. Имя это звучало музыкой для ушей, хотелось повторять его снова и снова, и он делал это. В слух ли, про себя, он как будто боялся его забыть, выяснить, что все это было лишь сном. Но дни шли — а Арсений из его жизни не исчезал, оставаясь все таким же реальным. Арсений держал его за руки, Арсений говорил с ним, глаза Арсения смотрели в его душу, льды которой наконец начали таять. — Ты мне понравился сразу, — говорил он, улыбаясь почти ослепительно. — Подумал, какой забавный, пришел в такую рань. У меня утро тогда совсем не задалось, я ошпарил руку, пока настраивал кофемашину, но твое появление заставило меня улыбнуться. Антон не знал, что такого он сделал в прошлой жизни, что смог привлечь внимание Арсения. Но разбираться не хотелось и он просто благодарил любые из существующих мистических сил за происходящее с ним. Арсений был интересным. Из каждой беседы с ним он выходил с новым багажом знаний и ему думалось, что запомнить, сберечь каждое его слово будет правильным. И он запоминал. В мире был конец августа. В душе у Антона едва заметно запахло весной. Он все еще был разочарован, но точно не во всем его окружающем. Потому что в этом самом шальном, оборзевшем, удушливом мире он нашел свой свет. Он еще не до конца понимал происходящее, но ему было суждено осознать одну простую истину — после встречи с Арсением пути назад у него не осталось. Он не говорил об этом с Арсением. Ни о том, кем он был до встречи с ним, ни о том, кем он стал после. Не считал нужным или просто не хотел эгоистично перекладывать на него свою ношу. Банальная усталость давно копилась на его плечах, но он стойко держался и просто надеялся в один день не сломаться. Но через множество встреч и еще большее количество звонков Арсений заговорил с ним сам. Они сидели вдвоем в очередном кафе, он пил крепкий кофе, а Антон слушал и понимал — его видят насквозь. На улице накрапывал сентябрьский дождь, свет фонарей отражался в лужах, при взгляде на которые казалось, что там, по ту сторону водной преграды есть совершенно другой мир, в котором радость и печаль поменялись местами. — В день нашей первой встречи я взглянул на тебя и понял: ты до боли устал, — он смотрел на него привычным проницательным взглядом, от которого раньше хотелось стыдливо поежиться. Сейчас Антон без этого взгляда не представлял своей жизни. — Но затем ты пришел снова, — он опустил взгляд в чашку. — И что-то изменилось. Ты думаешь, что давно опустил руки, что в тебе нет стремления бороться, но я вижу, ты сам себе в этом не веришь. Пожалуйста, Тош, — Арсений поставил ее на столик и взял за руку, даруя очередной кусочек собственного тепла. — Просто знай: я всегда готов прийти к тебе на помощь. Льды Антона в тот день дали самую настоящую трещину. Впервые за много лет ему захотелось плакать от счастья, он сжал его пальцы, а после притянул к себе и оставил на них поцелуй. Простое касание губами, но в нем таилось столько доверия и благодарности, что Арсений невольно разволновался. — Будь со мной, — едва слышно проговорил Антон. — Просто будь со мной. Говори со мной, смотри на меня, касайся меня. Ты — мой свет, один ты способен помочь мне. Арсений остался. Он не мог не остаться, потому что и сам никогда не думал о том, чтобы отправиться куда-то еще. Впервые Антон поцеловал его в октябре. Холодном и дождливом, в тот вечер Арсений кутался в теплое пальто и притягивающий внимание бирюзовый шарф. Улицы практически опустели, под ногами была бесконечная слякоть, но Антона волновала далеко не она. Арсений декларировал стих, а его сердце от этого явно стремилось покинуть пределы тела. Он знал — в это мгновение он выглядит завороженным, потому что так и было на самом деле.Встань, встань, Подойди походкой твёрдой К центру мира, где волна реки Батобр пни срывает с берегов И на камне умный бобр держит рыбу меж клыков.
Антон вспомнил сон, после которого почувствовал самую настоящую горькую утрату. Он понял, что вот она, точка невозврата. Не в силах себя остановить он перебил его, прижался к его губам своими отчаянно, моля о чем-то одному Богу известном. Ему казалось, он забыл, что значит дышать. Что значит жить. Глухое беспокойство забилось в висках погребальным колоколом, но стоило Арсению прижаться к нему, отвечая мягко, словно успокаивая, то прокатилось эхом и умолкло навсегда. Они целовались посреди улицы, но для них все это казалось правильным. Теперь для Антона весь мир стал одним единственным человеком. Впервые у него появилась возможность объять его, познать, что он намеревался непременно сделать как можно скорее. Он не знал, какое время года сейчас было в мире. Но в душе у Антона царила самая настоящая поздняя весна и впервые за много лет раздалась птичья трель. Она была робкой, едва различимой за шумом густой листвы на ветру. Но главное, она была и это значило лишь одно: Антон больше не разочарован. Он полон воодушевления. — Ты знал, что перебивать крайне невежливо? — Арсений говорил в его губы и не был ни капли не обижен. Он краснел щеками, упирался ладонями в его грудь и смотрел прямо перед собой, словно не веря в происходящее. — Прости. Антон раскрыл рот, собираясь сказать что-то еще, но Арсений перебил его. — Я люблю тебя, — его губы растянулись в чуть шкодливой улыбке. Он был доволен своей выходкой. — Теперь мы квиты. Антон не смог не ответить, улыбаясь ярко и искренне.