***
Пара часов, и перед доктором Бёрнсом разложен полный анамнез. На лице от сна не осталось и следа, теперь у него на лбу яркой вывеской светились искренние интерес и азарт. — Ну что там, Док? Как скоро я сдохну? — Ещё одно слово, и быстрее, чем хотелось бы. — с ужасно сосредоточенным видом врач в сотый раз смотрел на просвет флюорографии. — Я не понимаю… Где ты мог такое подцепить. У нас нет ни одной аномалии… Скажи честно это розыгрыш, да? Ты просто сожрал горсть бабочек? — Бабочек? — не часто на лице Альто можно заметить удивление; медик убедился, что он точно не прикалывается. Хотя над ним Клеф вообще редко когда шутит, потому что сегодня он ему по носу щёлкнет, а завтра после операции окажется без почки, печени и правого яичка. — Ну а что это ещё может быть? Сам посмотри, вот у тебя в лёгких гусеницы, куколки, а вот даже молодые имаго. — маркером обвёл белые пятна на рентгеновском снимке. — Чёрт, да это, может быть — новая аномальная болезнь, мы можем быть первооткрывателями! Клеф натянул шляпу до глаз, но сверкающая улыбка жёлтоватых акульих клыков абсолютно не изменилась; она никогда не меняется, будто нарисованная. — Знаешь, я пойду уже, потом сочтёмся. — он слишком уж быстро смотал манатки и по-змеиному проскользнул в сторону двери. — Стой, тебя нужно на стационар положить, вдруг это влияние какого объекта, может, это заразно, нужно оформить запросы на исследования и документацию на…. — медик попытался его остановить, но Альто был уже в коридоре. — Не заразно… — шикнул напоследок и дверь за ним захлопнулась. Он остановился посреди дороги, смотря в пустоту. А куда ему теперь идти? Мысли вязкие и размытые, он не может сосредоточиться ни на одной, так что выбирает случайное направление и идет просто вперёд, не обращая внимание ни на знаки на дверях, ни на повороты, ни на прохожих коллег. В голове так много вопросов, что они сливаются воедино, и кажется, будто заполняют всё, становясь новой пустотой; в них можно различить только редких бабочек, что мечутся из угла в угол и раздражающе трепещут. Он чувствовал, как глотку изнутри щекочут маленькие тоненькие лапки, усики и крылышки, вызывая зудящий приступ кашля, что он раз за разом пытался давить в себе, но каждый этот раз проваливался с треском или, правильнее сказать, с хрипом.***
Всё это время он шаркал, не отрывая взгляда от начищенных носков своих же ботинок: сейчас не хотелось никого видеть. Ноги сами остановились у двери, и он ещё несколько минут стоял, не поднимая головы. Он и без этого понял, куда пришёл. Лжец набирает воздуха в лёгкие, чувствуя, как тонкие крылышки колышутся внутри, и прикладывает свою карту доступа к чипу. Только на секунду глаза выглядывают из-под шляпы, и взгляд очерчивает предупреждающие ленты: «Кабинет бывшего доктора Кондраки опечатан. Вход воспрещен. Нарушение запрета понесёт за собой дисциплинарное взыскание». — Ещё бы написали: «Да, Клеф, это именно тебе сказано, проваливай, придурок». — невесело хмыкнул он. Датчик пригласительно пискнул. Его всегда тешила мысль, что Кондраки никогда не закрывал доступ к себе: даже в периоды, когда они были конкретно так на ножах, Клеф мог к нему заявиться с тупыми анекдотами и бутылкой виски. Двери разъехались, разорвав то самое предупреждение пополам. Не боясь никаких запретов, камер, людей снующих в коридоре, Альто заходит в чужой кабинет. Взгляд сам скользит по царящей разрухе: личные вещи так и не собрали, сломанную мебель не убрали, дыры от выстрелов не залатали. — Да-а он будет недоволен. — не прекращая вертеть головой, плюхнулся на чужой диван, чем поднял плотную завесу пыли в воздух. Так непривычно сидеть здесь в одиночестве, не хватает кого-то, ворчащего рядом в кресле. — То есть, был бы недоволен. Новый приступ кашля не заставил себя ждать, и он, плюясь кровью, навис над мусорным ведром. Хотелось разломать свои же рёбра, вскрыть каждую альвеолу, разорвать все бронхи до последней и выскрести всех этих паразитов; хотелось перетравить всех этих адских созданий в своих лёгких. Он со злостью нашарил в кармане пачку сигарет, но замер, даже не успев достать; немного поразмыслив, ещё раз пробежался взглядом по кабинету, будто играя в «найди предмет». Брови радостно дёрнулись, когда он всё же заметил на вешалке немного забрызганную мелкими капельками крови куртку с дырой на плече. — Конни-Конни, какой же ужасный у тебя вкус… Был. — сипло фыркнул сам на себя, кутаясь в чужую одежду и подкуривая термоядерные сигареты, которые, естественно, отыскались в кармане потрёпанной и до боли привычной вещи. Пару минут он, с прикрытыми глазами, как статуя, стоял в середине кабинета, только грудная клетка часто-часто вздымалась. Истеричное метание чешуйчатокрылых внутри и першащая горечь табака давали интересное сочетание, и он жадно затягивался, не всегда успевая выпустить прошлый дым. Он прекрасно понимал, что этим себе точно не помогает, но всё равно душа радовалась, представляя, как эти подселившиеся без спроса насекомые задыхаются и медленно дохнут.***
Он провёл там непозволительно много времени; настолько много, что даже охрана, которая изо всех сил пыталась закрывать глаза на горящую красную лампочку, всё же не выдержала такой наглости и прибыла к кабинету. — Доктор Клеф, вам здесь не положено находиться, пожалуйста, покиньте помещение. — отчеканил один из охранников, подкрепив свои слова громким стуком по металлической поверхности. Двери тут же открылись, и перед ними предстал тот самый лжец с дьявольской улыбкой: будто только их и ждал. — Ой, мальчики, вы вовремя, закройте за мной двери. — он, проигнорировав хмурые взгляды и возмущённое перешептывание, просто пошел по коридору дальше. Точно так же охранники проигнорировали, что в кабинете стало значительно чище, а в руках у доктора была большая картонная коробка.***
Об эту самую коробку сегодня вечером на своём пороге, как только вернётся со смены, споткнётся Дрейвен Кондраки. Там он найдет фотоальбомы, в том числе и с его детскими фотографиями, немытые кружки с идиотскими принтами, парочку потёртых временем бейсболок, большую куртку, пропахшую табаком, десятки книг и энциклопедий, потрёпанный дневник, большую энтомологическую коллекцию, наградной револьвер и ещё много-много чего по мелочи, а затем заметит и небольшую записку с витиеватым почерком и размашистым знаком альтового ключа: «Привет, вредный ребёныш! Будь так любезен, береги это как память. Веди себя хорошо, а то я найду тебя и дам по заднице. С любовью, твоя заботливая мамочка»***
Следующим местом, что ему захотелось посетить, был кабинет Гирса. После всего произошедшего они, не сговариваясь, избегали друг друга: на редких собраниях сидели в разных концах кабинетов, в буфете выбирали самые дальние столы, в коридорах строили свои пути так, чтобы не проходить даже рядом с кабинетами. Но сегодня ему резко захотелось разобраться со всеми неоконченными делами. Дорогу от кабинета Кона до кабинета Гирса он мог найти и с закрытыми глазами. Налево, прямо, прямо, направо, прямо. Такой был маршрут последней пробежки энтомолога, и именно Клеф его вёл по этому пути, как дичь, что загоняют в селки. Невзначай коснулся пальцами стены: именно в этом месте оставил энтомолога и пошёл назад, тут его маленькая часть большой миссии была окончена. Последний раз, когда он здесь бывал, на том самом месте была большое бордовое пятно и десяток дыр от дроби. Опять кашель схватил его и с новой силой стал скрести по горлу. Не выдержав, согнулся пополам, задыхаясь и сипя проклятия в пустоту, пока изо рта на пол не вылетела маленькая бабочка с помятыми зелёными крылышками. Клеф сморщился и наступил на неё пяткой. К его удивлению, никто из проходящих мимо даже не подумал спросить, всё ли впорядке. Хотя этого сильно и не хотелось, но всё же стало немного обидно, ведь пока задыхался, успел заметить пару знакомых лиц. Ещё минута прогулки, пара неприятных воспоминай, следующих за ними волн кашля, и он наконец добрался до кабинета пресловутого КОГа. Дверь ни капли не отличается от всех остальных дверей, разве что только табличка может подсказать, кто именно здесь обитает. Точно такой же и сам Гирс по своей натуре: серый, тихий, молчаливый, безэмоциональный, незаметный, и иногда кажется, что он сливается со стенами. В голове проскочила мысль, что будь он в ГОК, то во всех рейтингах занимал бы первые места. В нём нет места жалости и сомнениям, а это именно то, что Клеф всегда считал своими недостатками и пытался выдрать с корнем. Ведь любой физический недостаток был легко решаем. Садится зрение и слух? Поставим импланты. Переломал руки, ноги, позвоночник? Сделаем протезы или вообще новое тело. Стареешь? Вот тебе пилюли вечной молодости. Не хватает внимательности? Поставим тебе третий глаз, а хочешь, ещё и хвост, и крылья, и дополнительные конечности пришьём. А вот что же делать с тем, что руки отказываются нажать на курок, когда ты обязан пристрелить ребёнка Зелёного? В рядах бывших сослуживцев агент Укулеле слыл беспощадным монстром, что доводил каждое задание до конца. Но хоть кто-то задавался вопросом, сколько алкоголя ему по началу службы приходилось заливать в себя, чтобы просто уснуть? Оставалось только самостоятельно крушить эти эмоции. Разбивать, как дорогие хрупкие вазы, и прятать осколки за шкаф, чтобы никто даже не догадался, что у него вообще когда-то были те совершенно лишние и ненужные компоненты. Но сейчас эта его слабость снова даёт о себе знать и, кажется, собирается его убить. За дверью послышалось ворчание и шелест бумаг, и сразу же из неё выпало нечто, продолжая бурчать под нос: — … во все щели этого Квикнгрувна Галифакса. Ну и имечко конечно. Почему бы не взять позывной, как все нормальные люди. Не видя ничего из-за высокой стопки папок и коробок, нечто врезалось в Альто. — Да кто там под дверями стоит? — раздражённо выглянул из-за своей ноши. — А, доктор Клеф, утречка. Чего это вы здесь? — Доброе утро, Айс. — поднял с пола папки и закинул их обратно на стопку. — Иди куда шёл. — звонко шлёпнул того по заднице и подмигнул, а сам проскользнул в уже закрывающуюся дверь. Айсберг шёпотом выругался и всё-таки побрёл дальше в архив, куда и собирался. Что тут забыл сам Дьявол — совсем не его дело. — Доктор Клеф, вы что-то хотели? — Гирс даже из вежливости не оторвал глаза от монитора. — Пришёл пообщаться. Давненько не виделись. Сидящий за столом только слегка кивнул: похоже на плавное, механическое движение робота. — Приблизительно со дня смерти Кондраки, да? Ну или, правильнее сказать, убийства. На это Гирс тоже еле заметно кивнул; было совсем непонятно, что именно он сейчас подтвердил, да и слушал ли вообще. Клеф сделал небольшой круг по кабинету, чётко отмеряя шагами секунды, и остановился у книжного шкафа. Сотни полок тянулись от пола до самого потолка, без стремянки и не достанешь ничего; все они, по понятной только компьютерному мозгу системе, плотно забиты книгами, небольшими коробочками и, конечно, серыми, безликими папками. Гость этого помещения пальцем подцепил корешок одной из тысячи и медленно потащил на себя, пока та, с тихим шлепком, не упала на пол. На это КОГ тоже не среагировал. — Много работы последнее время? Опять кивок, уже более резкий, но всё та же тишина. На пол полетела ещё одна папка, красиво раскрываясь в полёте и трепеща своими листами, как крылышками. — Я имею в виду, вся эта макулатура, исследовательские эксперименты, испытания и прочее-прочее занимает так много времени и сил. Снова роботический кивок. Теперь три папки из разных полок поочерёдно свалились вниз, из каких-то выпали фотографии, из каких-то листы с рукописным текстом. — Тогда почему же именно тебя назначили на это убийство? Потеряв интерес к полке, он оставил на одной из лежащих на полу папок отчётливый след ботинка и шагнул в сторону стола ассистента. — Ты замечательный учёный, исследователь, доктор, но я никогда не замечал, чтобы ты был хорош в устранении кого либо. — взгляд осторожно проезжался по всем вещам Айсберга, методично высчитывая, от чего из этого будет больше шума. На фоне стандартных канцелярских пренадлежностей и компьютера ярким алым пятном выделялся букет в аккуратной вазочке. — Да и вообще не помню, чтобы кого-то устранял. С чего это повесили именно на тебя? Снова никакого ответа. Альто навис над столом, внимательно рассматривая охапку немного подвявших красных роз без единого шипа, а затем наклонился к ним, зарываясь носом. Забавно это: никогда бы не подумал, что Айсберг такой романтик, чтобы притаскивать самому себе цветы. А значит, у него есть романтичный ухажер, и вряд-ли ему это подарила какая-то дама. Помнится, как-то Клеф с издевательским ржачем притащил Кону букет ирисов в больницу, так ими и получил по роже. Удивительно, как человек на тот момент с только одной рабочей рукой мог его так крепко приложить. Но, к его внутренней радости, тот самый растрёпанный веник простоял на тумбе до самой выписки. От этого воспоминания снова стало скрести в горле. Ваза с красными цветами тоже полетела на пол, звон стекла, шелест растений, плеск воды сыграли секундную мелодию и умолкли. — Это было самоубийство, я абсолютно не причастен к этому событию. — Гирс наконец подал голос, размеренно произнося ложь по слогам, точно так же тихо, как до этого шелестели листы бумаги. — В какой раз ты это говоришь? На полу оказывается стакан с ручками, кружка кофе со льдом и стикеры для напоминалок. Всё это Клеф вдогонку топчет ногой, наслаждаясь треском хрупкого пластика и звоном керамики. От этого на душе становится немного легче. — Почему просто не признать? Это же даже почётно звучит: убить главного социопата всея Фонда. За такое хоть медаль выдавай. — заливаясь хохотом повернулся к хозяину этого кабинета. — Он сам застрелился. — повторил, отчётливо растягивая каждый слог. — По психиатрической экспертизе доказано, что доктор Кондраки, светлая ему память, имел запущенные психические заболевания в нестабильной фазе и… — Прекрати. — гость перебил, упираясь руками в край стола. Его улыбка медленно превращается в животный оскал: кажется, ещё немного, и он зарычит как бешеный пёс, а потом вцепится в горло, превращая то в растерзанную тряпку. Если бы мог, Гирс давно бы испугался и лежал калачиком под столом, моля оставить его в покое. — Я читал все эти бумажки, можешь не пересказывать. — Тогда чего вы пытаетесь от меня добиться? — он впервые оторвался от букв на экране и уставился прямо в глаза. Такой зрительный контакт не понравился Альто: ему в целом не нравится, когда кто-то смотрит в глаза, — так что он резко отвернулся, сцепив руки за спиной, сделал пару гулких шагов, остановился у кресла и кофейного столика. Интересно, их просто почистили и вернули на место, или же притащили новые? — Хочу, чтобы ты ответил на мои вопросы. От Гирса снова ничего не слышно, даже выждав с минуту, Клеф не получил ни слова. — Почему? Просто ответь мне. Почему? — лжец с размаху пнул столик, и тот вместе с креслом впечатался в стену. — Что «почему»? — КОГ понял, что если так и будет продолжаться, то от его кабинета и камня на камне не останется. — Почему назначили тебя? Почему втянули в это меня? Почему именно так, в крысу? Почему его вообще решили устранить? — с каждым словом он ударял чёртово кожаное кресло, но каждый удар просто отскакивал, а оно всего лишь натужно скрипело, но всё так же оставалось невредимым. — Почему не было другого варианта кроме убийства? — Это было самоубийство — такой ответ взаимоисключает все ваши вопросы. Доктор Клеф, прошу прекратить громить мой кабинет. — Почему… — он запнулся почувствовав щекотание в горле и, болезненно скривившись, зашёлся кашлем. Теперь изо рта выпали уже несколько бабочек, все мёртвые и помятые. Клеф устало выдохнул и вытер руку о то самое кресло. Гирс успел заметить, что это было. Конечно, он сразу всё понял. Все старожилы помнят о таком аномальном заболевании, на данный момент стёртом изо всех баз данных. Ведь это невозможно содержать, невозможно лечить, невозможно исследовать. Это даже не настоящая болезнь, вызываемая вирусом, бактерией, паразитом или ещё чем. Нет. Это болезнь души, существование которой в Фонде ставят под вопрос. Человек сам создаёт в себе таких вот паразитов сильными эмоциями. Таких случаев за всю историю насчитывается около сотни, а значит, Фонду легче делать вид, что такого просто не существует, только изредка подчищать следы, потому этому явлению даже названия и номера не дали. Зато легенды, как этих в стенах, так и в гражданском миру, успели расползтись. Альто бы хотел видеть во взгляде Гирса сочувствие, замешательство, немой вопрос, да хоть что-нибудь, но там была всё та же пустота, вызывающая мелкие мурашки. — Ладно, я тут достаточно побуянил, можно и откланяться. — он с несходящей улыбкой поправил шляпу и галстук. — Может быть, ты когда-нибудь всё расскажешь. У любых договоров есть срок секретности, да? — Сколько осталось? — тихий ровный голос встряхнул от пят до макушки. Теперь уже настала очередь Клефа играть в молчанку. Ему нечего было ответить: он сам не знал. — Вы обращались к кому-нибудь за помощью? Возможно это ещё можно вылечить. Или хотя бы детальнее изучить для будущих пациентов. В тот момент в помещение ввалилась ходячая куча документов, ну, либо это был Айсберг. Он всё так же не прекращал материться на главу архива. Казалось бы, все слова уже должны были закончиться, но он продолжал находить у себя в голове новые интересные сочетания и сплетения. Небрежным движением свалил всю пачку к себе на стол и стал устало разминать руки. — Доктор, куда вы переставили… — первым делом заметил пропажу цветов, потом медленно взгляд пополз на полки, затем на кресло, в конце уже и к себе под ноги. — Мать вашу, это что такое? — он догадался, что виновник сего разгрома сейчас стоит перед ним и радостно улыбается. — Да, Айси, это всё придётся тебе убирать. — ехидно пропел и ещё раз на прощание схватился за тощую задницу. — Смотри не застрелись! В каком-нибудь приступе, конечно же. — вот это уже было сказано смотря в безэмоциональные глаза. В следующую секунду вторженец испарился из кабинета. — Это вообще что такое?! То меня заставляют таскать тридцать килограмм бумаги, то за жопу лапают, то убирать припахивают! Я тут вообще кто?! Грузчик, проститутка, уборщик, бухгалтер, или может всё же исследователь? Мне платят не за пять должностей чтобы такое терпеть! — для того, чтобы услышать истерические вопли помощника, не нужно было даже прислушиваться: они итак разносились по всему коридору. А вот тихий вздох Гирса услышал только приложивший к двери ухо Клеф. Кажется, в этот вздох он вложил весь свой эмоциональный спектр. Сразу после этого ассистент быстро утих, и Альто уже стало неинтересно, так что он пошёл дальше.***
На этом его прогулка вовсе не заканчивалась. Он важно вышагивал по кишащим людьми коридорам, будто обходя свои владения. Люди в костюмах и белых халатах броуновским движением снуют туда-сюда, у всех чем-то забита голова, у всех свои проблемы, у всех своя жизнь. Какая-то часть коллег узнаёт лжеца, кто-то даже приветливо здоровается, но большинство раздражённо отворачиваются и ускоряют рядом с ним шаг. Однако все как один предчувствуют что-то плохое от такой прогулки, Клеф выглядит… не таким как всегда. Обычно, если его и видно в коридоре, то он куда-то несётся, что-то громит, на кого-то орёт, но точно не расхаживает по коридорам, всматриваясь в знакомые лица и каждому из них доброжелательно кивая. А в последние месяцы он вообще не вылезал из кабинета, даже в буфет через день являлся. Очень странно, что сегодня он совершенно спокоен и миролюбив, вызывая таким поведением чувство затишья перед бурей. Не успел он обойти и один этаж как из поворота на него буквально выпрыгнул Ламет. — Ох, Клеф, еле тебя нашёл. — Доброе утро, Трой! — его удивительно хорошее настроение испугало агента, и тот недоверительно свёл брови. — Да, доброе. Тебя там Лайт чуть ли не с собаками ищет. — Передай, что я ближайшее время не собираюсь брать никаких миссий, так что пусть не беспокоит меня. — Нет, там что-то супер важное и мега секретное, сказала притащить за шиворот, если не захочешь идти. — Ну ладно, значит, мой маршрут перестраивается. Можешь быть свободен. — похлопал агента по плечу и пошагал в обратном направлении, в сторону лифтов. Ламет хмуро осмотрел его спину, у него тоже появились предчувствующие мурашки на покрытых шрамами руках. Он хотел бы неодобрительно сплюнуть на пол, но вспомнил, как прошлый раз получил шваброй по голове, так что сглотнул вязкую слюну и влился в поток людей.***
— Софи, дорогуша, говорят ты хотела меня видеть? — Правильно говорят. — немолодая женщина сидела за массивным дубовым столом, который однозначно придавал ей некую величественность, и, не отрываясь, перебирала какие-то бумаги, распихивая их то в папки, то в мусорную корзину. — Что происходит? — В каком смысле? — состроил самое наивное лицо, что только мог, и упал на стул. Она без слов сунула ему в руки пачку бумаг. Лжец наскоро пробежался глазами по заглавиям: «Рапорт о проникновении в опечатанную территорию», «Докладная об испорченном имуществе», «Докладная о домогательстве», даже несколько рукописных заявлений было, которые, если расшифровать на человеческий язык, означали: «Этот хитрый хмырь явно что-то замышляет». — И это всё только за утро. На часах еще двенадцати нет. Как ты умудрился? — Я сегодня рано встал. Внизу стопки лежала невероятно старая папка удалённого объекта. В те времена всё писалось исключительно печатной машинкой, да и в целом стандарты были другие. — А это… — начала было София, но её перебили. — Кто? — Гирс доложил. — в голосе читалось тонкое сочувствие. — Альто, с этим нужно что-то делать, я могу направить тебя к специалистам, могу подать запрос на пятисотых или хотя-бы на пятисотого один. Мы могли бы детальнее изучить эту болезнь и, возможно, внести её в базу. — И ты туда же? Моя милая Фифи, я не подопытная крыса. Глаза продолжали бегать по выцветшим и потёкшим строкам, от волнения буквы не цеплялись в голове, и он по кругу перечитывал одни и те же слова по несколько раз. Но ничего нового для себя не находил в этом пыльном документе. Там не было ни способов лечения или сдерживания болезни, ни случаев ремиссии. Было только приблизительное описание на три строки, нескладная теория о том, как она возникает, фотография трупа, у которого из всех щелей лезли жёлтые махаоны, и небольшой список людей, возле которых стояли даты: дата обнаружения, а за ней, через пару дней, дата смерти. Ничего радостного или хоть сколечко полезного он там не обнаружил. — И-и… Сколько тебе осталось? — А чёрт его знает. Как перестану мельтешить по коридорам, значит, подох уже наконец. — Пойми, это не дело, вот так опускать руки. В ответ Клеф покачал головой. — Ты всегда был невыносим, а сейчас ещё хуже стал. — она закатила глаза и с усталым видом откинулась на кресло. — Правда, не понимаю, почему ты отпираешься от лечения. Я на твоем месте уже давно бы выла под кабинетами наших врачей. — А ты не на моём месте. — было заметно как руки непроизвольно сжались, сминая пожелтевшую от времени бумагу, и он послал ей многозначительный взгляд из-под широких полей шляпы. — Скажи хотя-бы, из-за чего или кого ты страдаешь? В кабинете воцарила тишина, тяжёлая, гнетущая, чувствительная, как натянутая до предела струна, слышно только хрипящее дыхание и тиканье часов. Секундная стрелка успела отмерить круг, пока Альто сам на себя фыркнул, а затем протянул нараспев: — Чёртов Король Бааааабочек меня никогда не оставит.***
Долгий разговор с Софией выжал последние соки, и теперь Клеф себя чувствовал не лучше, чем размазанная по полу жижа. Выйдя из её кабинета, лжеца сразу захлестнул приступ кашля, доводящего до тошноты. Он еле успел долететь до туалета, чтобы не оставить лужу рвоты вперемешку с насекомыми в людном коридоре. Почему-то люди фразу «Бабочки в животе» воспринимают как что-то милое, романтичное и означающее влюблённость, но вот Альто бы с этим поспорил. Постояли бы они над унитазом, отхаркивая куски сломанных крыльев вместе со своими лёгкими и желудком — тоже с ним бы согласились. Только спустя пару часов частые приступы хоть немного утихли, давая передышку. В тот момент хотелось утопиться в том самом унитазе, но он с тяжёлым выдохом встал и предпринял попытку утопиться в раковине, однако это не принесло успеха, так что просто умылся. Вода отказывалась смывать усталость. Тело уже слушалось через раз, да и голова, кажется, медленно предавала своего хозяина, постоянно прокручивая мысли, образы, воспоминания, от которых сводило челюсть и хотелось разодрать грудную клетку. — Он же меня ненавидит… ненавидел. Пытался задушить при любом удачном случае. И чего я сейчас убиваюсь? Буквально. — шёпот звучит слишком громко в пустой кафельной коробке, его перебивает только плеск воды из-под крана. — Если бы я сдох, он бы даже не заметил. Хотя нет. Он бы грустил. Грустил, потому что не свернул мне шею своими руками или не всадил целый магазин в мою черепушку. — мокрая рука непроизвольно потёрла шею, та всё ещё иногда напоминает о себе тянущей болью. — Он же социопатичный сукин сын, ненавидел всех кто его окружал. Да никто, абсолютно никто, не чувствует и капли скорби по этому увальню, все даже облегчённо вздохнули, когда увидели его в том деревянном ящике. А я? А я с чего развёл все это? Его монолог перебила скрипнувшая дверь, затем в помещение ввалилась небольшая компания, галдящая о чём-то своём. Быстро шляпа и улыбка вернулись на свои законные места, а растерянность во взгляде сменилась привычным всем прищуром.***
Дорога до жилого отсека занимает чуть больше пяти минут, но они казались бесконечно мучительными. До конца рабочего дня было ещё далеко, но сил не оставалось от слова совсем. Хочется спать, спать, может быть спать или спать, и только спать. Оставшись наедине с собой в пустой квартире, чувствовал, что вот-вот развалится на мелкие осколочки, больше похожие на песок. Было желание свернуться калачиком прямо на коврике возле своих же лакированных ботинок и тихо рычать проклятия на этот грязный и жестокий мир. — И на кого ты сейчас похож? — шикнул в зеркало, снимая с головы треклятую шляпу. Вот бы дать по той уродливой роже расклеевшегося нытика в отражении. На кухне он в один присест вычистил пол холодильника: кажется, пихал в рот вообще всё, что только мог, всё, что видел, всё, что находил. Если он сеголня-завтра и умрёт, то точно не с голодухи. Бабочки в момент отвлеклись от пожирания его же плоти и переключились и впихнутую в желудок еду, от этого даже стало немного легче, они уже не так яростно его грызли. Завалившись на кровать, показалось будто все его старческие кости облегчённо вздохнули. День был слишком долгим и насыщенным. Всё-таки отдых для него сейчас был заоблачной мечтой. Голова гудела от вопросов, а глаза отказывались закрываться. Просто неподвижно лежал на кровати, отсчитывал в голове секунды, прислушивался к неприятному шевелению и следил, как тени из окна медленно ползли по стене. Свет сначала закатно краснел, а потом зажёгся холодным белым фонарём. Но сон всё так же не шёл. Зато сотни мыслей кружились, сплетались между собой, переливались и менялись, как тот идиотский кондракьевский рой. За каждой мыслью-бабочкой следовал болезненный приступ. Кашель душил, заставлял скручиваться в клубочек, жалостливо скулить, как брошенная под дождём псина, и оставлять на простыни кровавые пятна. Так прошла вся ночь. Утро началось с первыми лучами рассвета. Оказалось, что остаться в одиночестве для него сравнимо с каторгой, а тишина давит, выворачивает все кости и заставляет череп трещать. Пришлось встать, изобразить ровную походку, натянуть свой оскал и сделать вид, что всё хорошо. Выходило преужасно. Вместо этого окружающий мир воспринимался исключительно отвратительным и шумным. Поэтому он вспомнил жизненный закон: если у тебя плохое настроение, испорть его и другим. Так что сразу с раннего утра его прогулка продолжилась. Он заглядывал в каждый понравившийся кабинет, заедался к каждому молодому практиканту, пытался влезть в хоть какое-нибудь испытание. Но сегодня никому не было до него дела. Все с важными лицами посылали его куда подальше. Когда услышал уже тридцатое «Клеф, не мешай», понял, что сегодня повеселиться не выйдет. Обычно, если у него бывало такое настроение, он сразу направлялся на поиски энтомолога и фотографа по совместительству… А что сегодня мешает это сделать? Быстро накинув на плечи пальто и выклянчив незанятую служебную машину, он направился в гости.***
Фондовское кладбище абсолютно ничем не отличалось от любого другого в округе. Довольно небрежный газон, вытоптанные тропинки к самым посещаемым могилам, редкие кусты или деревья и ровные ряды абсолютно одинаковых могильных камней, отличающихся только написанными на них именами и датами. Надгробие Кондраки он нашёл далеко не с первого раза. После похорон сюда ни разу не являлся, так что путь совсем стёрся из памяти. Да и не думал он, что когда-либо захочет туда вернуться. Почему-то летел на всех порах, спотыкаясь обо все кочки, корни, камни, и чувствовал себя счастливым щенком, что давно не видел своего человека. — Ох, Конни, вот ты где. Я пришёл! — произнёс торжественным тоном, будто лежащий в гробу должен был начать хлопать в ладоши. Из-за спины появилась одна роза на длинной тонкой ножке. Альто, пока донёс её сюда, исколол все руки об острые торчащие шипы. Когда смотрел на неё в цветочной лавке, она казалась шикарного тёмно-лилового цвета с легким бархатным отливом, а сейчас на солнце она стала иссиня-чёрной, что только добавляет траурности моменту. Лжец упорно откидывает эти мысли. — Я знаю, что ты бы бесился, кричал: «Я что, баба? Лучше бы на бухло потратился» — кривляясь, изобразил бас товарища. — И вообще запихнул бы мне её в задницу. Но сейчас лежи там смирно и не возмущайся, имею право всё-таки. Посетитель осторожно уложил цветок на чёрный мрамор. Камень оказался очень тёплым, будто настоящее живое тело. Не удивительно: если бы Клеф бывал хоть изредка на улице, знал бы, что последнее время держится жаркая погода. Так и не скажешь, что осень; только горящие жёлтым огнём деревья напоминают о времени года. — Ты козёл, Конни, я не устану тебе это напоминать. Даже умереть не мог так, чтобы не принести хоть кому-то проблем. Было так неприятно смотреть на его выгравированное имя, но в то же время и невозможно оторвать глаз: Клеф обводил каждую букву и пытался стереть их взглядом. — Я всё ещё не могу поверить… Чтобы ты вот так вот бесславно и глупо… Какой идиот, какой идиот. — он издал короткий смех, в очередной раз ощущая щекочущее шевеление внутри. — А если бы ты видел хоть что-то дальше своего носа, если бы хоть немного смотрел в будущее, если бы не разносил всё и всех кого видишь… — он завёлся с полоборота и медленно повышал голос, но резко утих, сделал тяжёлый вдох и продолжил: — Это был бы не ты, понимаю. — как быстро взбесился, так же быстро и остыл. Он в очередной раз машинально сдвинул шляпу вниз, но на секунду застыл, а затем снял её и положил рядом с розой. В тот же момент с лица спала и улыбка, будто шляпа держала её, как на верёвочках. Сейчас он стоял и чувствовал себя голым. Хотя, если бы он правда снял с себя всё, кроме шляпы и улыбки, то на душе не настолько сильно скреблись кошки. Или бабочки. — Я пытался предупредить, не хотел, чтобы всё вот так получилось. Я вообще ни в чём тут не виноват, просто выполнял поставленный мне приказ. Не мог ослушаться. Не мог предупредить тебя напрямую. Я тебе не мать, чтобы разжевывать, да ещё и в рот класть, нужно своими мозгами шевелить. А ты… Он чуть ли не насильно отвернул свою голову и увёл взгляд вдаль, за горизонт. — Догадался слишком поздно, да и заподозрил абсолютно не того. Как? Объясни мне, как ты вообще мог подумать, что я… Медленно сделал несколько шагов в сторону, попутно пиная опавшие листья, что тихо шуршали под ботинками. — Ладно, это правда вполне логично, что самую большую проблему Фонда поручили бы мне. Глаза не могли вернуться обратно на памятник, а ноги беспорядочно бродили, приминая сухую траву. Мысли в голове кипели, да и сам он уже находился на грани: хотелось хорошенько кому-нибудь врезать, неплохо было бы самому энтомологу, но под рукой его всё же не было. Он уже не мог сдерживаться, так что набрал столько воздуха сколько мог и перешёл на крик: — Да! Я виноват! Я очень даже виноват, Конни! Я мог предупредить, мог спасти, мог остановить или повести тебя в другую сторону, мог вынести мозги Гирсу, как только узнал, взять тебя в охапку и улететь на радужном единороге! Но я этого не сделал! Хочешь знать, почему?! Хочешь?! Знаю, что хочешь. Я ставил на тебя, кусок дерьма. Думал, что выберешься, выкарабкаешься и попутно разнесёшь пол Зоны. Ты же был неубиваем, понимаешь? Мне было интересно посмотреть, чем это обернётся, какое чудо ты сотворишь на этот раз. А ты не оправдал мои ставки. Надежды. Я виноват — да. Но не настолько, чтобы умереть! Понимаешь? За что я сейчас буквально задыхаюсь своей виной?! Объясни, за что?! За то, что не спас человека, которому другие жизни были менее важны, чем сучьи бабочки?! А теперь эти твои твари грызут во мне дыры! Просто прекрасно. Какая великолепная ирония! — сипло рассмеялся и упал рядом с надгробием, прижимаясь к теплу своим боком. Смех смешивался с кашлем и душил так же, как чёртовы бабочки. На глаза навернулись слёзы. Он задыхался, хватался за рёбра и скулил от боли, но истерический хохот всё не хотел утихать. В панике максимально жался к надгробию: казалось, это единственное в мире, что могло ему помочь. Тепло от нагретого камня представлялось большими, успокаивающими объятиями, но изнутри его, казалось, разрывали острые когти, рвали органы, перемалывали кости. Изо рта лилась кровь вперемешку с вчерашним ужином, своими же перемолотыми лёгкими и конечно же маленькими зелёными бабочками. Постепенно хохот стих, но боль под рёбрами уходить не собиралась и только сильнее хваталась, будто он был набит этими адскими бабочками, как пустой мешок. — Интересно, что бы ты сказал, увидев меня вот таким раскисшим слюнтяем? Вопрос улетел в пустоту. Теперь он сидел опершись на надгробие, еле дыша, даже на это больше не осталось сил, и прислушивался, как внутри него копошатся эти маленькие бесовские создания. — Я виноват, чертовски перед тобой виноват. Настолько, что даже словами невозможно описать. Прости меня, если можешь, прости. Прислонился к теплому мрамору лбом и снова затих. Хотелось, чтобы это правда был кто-то живой, кто-то настоящий, кто-то сочувствующий, кто-то заботливый; чтобы этот кто-то сгрёб его в охапку и говорил на ухо успокаивающие слова. Тишина на него невероятно давила и размазывала по этому камню. — Конечно, не можешь простить. Конечно. — теперь его голос перешёл на шёпот. — Я сам себя не прощаю. Не прощаю ни за одну отнятую жизнь. И твою тем более. Вот и бабочки откуда взялись. Ты моя последняя капля, Конни. Я… Я это заслужил, это моё законное наказание. Почувствовал как на руке что-то шкребётся и покалывает. Поднял ладонь на уровень глаз и мог наблюдать, как из царапины, оставленной шипом розы, медленно, но упорно пробивается бабочка. Пара секунд, и она, расправив тоненькие зелёные крылья, поднялась в воздух. Клеф провёл её лёгкой, еле заметной улыбкой. — Помню, как ты мне когда-то рассказывал, что бабочки пьют кровь с такой же охотой, как и твой сраный раствор сахара с водой. Я не верил. Теперь верю. Всё, Конни, это точно всё. Терминальная стадия. Понимаешь? Я довёл себя до смерти всего за один день. Он запрокинул голову и уставился вверх. Ещё несколько бабочек пробили кожу и завели беспорядочный вальс вокруг чёрной розы на чёрном мраморе.