Будешь чай?

Звуки клавиш наполняли комнату и кружились в радостном танце. Танец этот был столь же незабываем, кау первый поцелуй или первая драка. Каждая клетка тела отвечала своими эмоциями, сердце подпрыгивало в такт, дыхание захватывали воспоминания. Иногда Константину приходилось останавливаться, чтобы успокоить колотящийся моторчик в груди и продолжить играть. Но с каждым разом это становилось все сложнее и сложнее делать. Пальцы уже не попадали в такт, он фальшивой мелодии кружилась голова. Прежняя радость куда-то улетучивалась. Но Бекрев не прекращал играть, желая достигнуть единства с мелодией или же думая, что это всего лишь восторг, высшая его форма, возбуждение от идеальной музыки, что удалась после сочинения на ходу. И только записав новую ноту, он понял, что ошибся. Пальцы рук и ног похолодели, как от мороза, однако лицу и телу, особенно голове, стало ужасно жарко. «Понятно. Надо заканчивать.». Костя глянул на улицу через окно. Стемнело, но какие-то дети все еще бегают во дворе, виден силуэт мужчины, идущего к подъезду тяжелой походкой. «День у кого-то выдался не из приятных.». Играть расхотелось. Тревога подозрительно нарастала. Сколько раз такое было, столько Бекрев не представлял, как от этого быстро избавиться. Поправил очки. Рядом, у ног, лежала кошка. Костя смотрел на то, как умиротворенно она спит. Вот только сам Бекрев такого спокойствия не чувствовал. Костя вздрогнул, услышав знакомый резкий звук, пробирающий до костей. И кому в такое время понадобилось звонить в домофон? Он устало нажал на кнопку, даже не поинтересовавшись личностью гостя. «Сосед, наверное, опять ключи забыл.». А через минуту в дверь тихо постучали. Костя удивился. Неужто действительно кто-то пришел к нему. «Но кто?». Воображение рисовало вполне безобидные картины, но и они вскоре пропитывались неприятным страхом, сильным волнением. Переступая с ноги на ногу в мягких носках, Константин наклонился, чтобы посмотреть в глазок. В тамбуре стоял еще более неожиданный гость. Его неопрятные кудри и одежда, надетая, казалось, впопыхах, так и говорили, что ничего хорошего не произошло. Бекрев разволновался еще сильнее и, терзая себя вопросами о случившемся с самым близким другом, спешно открыл ему дверь. — Привет. — коротко произнёс Глеб, переступив через порог. Константин смог разглядеть его образ поближе и ужаснулся обнаруженной сразу же детали. — Что у тебя с носом?! — вырвалось тут же. Самойлов невозмутимо и с неожиданной злостью, вытер следы из крови, шмыгнув. Только это не остановило алые пусть и медленно вытекающие струйки. Они накапливались снова, как бы Глеб ни пытался убрать. — В стену врезался! Я ж алкоголик и наркоман! — рявкнул он и сразу же затих, как только за ним захлопнулась гонимая сквозняком входная дверь. Самойлов стыдливо отвел взгляд и одними лишь дрожащими губами произнёс что-то еще. Костя прищурился, подозревая что-то неладное, но мучать допросами не стал. В голове выстроилась нелогичная цепочка: он разбил нос и пришел к Косте. А почему именно к нему? Есть же другая женщина, обычно заботящаяся о Глебе. И с какой силой, даже находясь в состоянии опьянения, нужно было врезаться в стену до такой степени. Держа свои вопросы на готове и не забывая о подозрениях, что здесь все не так просто, Бекрев не спешил делать поспешных выводов. — Проходи, подлатаем тебя. — захотел разрядить атмосферу он и улыбнулся нервно. — Расскажешь потом, как ты законы физики нарушаешь? — Костя шутил, но Самойлов не произнёс ни слова. Это не совсем вписывалось в то, как обычно себя вёл Глеб, каким его видел Константин, даже в тяжелые моменты жизни. Вскоре умолк и Бекрев, ощущая, пропуская через себя всю серьезность пока ещё неизвестной ему ситуации. Убирая кровь из-под носа Самойлова, Бекрев понял, что его сердце бьется куда беспокойнее, чем при других подобных ситуациях, если в них нет Глеба. А тот сидел смирно и изредка что-то произносил в ответ на беспокойное костино «Как же ты так?». Но потом он вдруг заговорил уже чуть спокойнее. — Не в стену я врезался. Обманул немного, каюсь. — грустно усмехнулся Самойлов, облокачиваясь на спинку кухонного стула. — Это я понял. — кивнул Костя, вставляя ему в нос вату. — Мы с ней поссорились. — страдальческий вздох мужчины и его слова заставили Бекрева остановиться в немом недоумении, но факты сложились как дважды два. Ревность пробудилась в клавишнике. Но не та, что обычно, а самая злая, самая темная ревность. Некоторые из-за этой «подруги» даже убивать шли. Самойлов продолжал рассказывать, и с каждым его словом Костя закипал сильнее. Взорваться ему не давала жалость, забота о пострадавшем. Глеб не настаивал, чтобы его слушали, хотел выплеснуть эмоции. Он рассказывал всё, повышая голос и порой откровенно матерясь, нервно усмехаясь. Сложно было узнать сейчас в нем привычного, спокойного в быту Самойлова. Бекрев только недовольно вздыхал, с осуждением прокручивая у себя в голове его историю. А голос Глеба надрывался, и вскоре мужчина уже просто мямлил, захлёбываясь слезами. Костя отстранился от его носа и молча заключил мужчину в объятья. В ответ Самойлов так крепко вцепился пальцами в его тело, что Бекрев почувствовал — останутся следы от каждого пальца, и футболка не спасет. Всхлипывания, заглушенные костиной грудью, доносились с интервалом всего в пару секунд. Что-то подсказывало пианисту, что сегодня он будет ночевать не один. Костя расчесывал его кудрявые волосы пальцами, иногда зарывался в них, чтобы потом снова массажными движениями провести по ним. Глеб приподнял на него голову и смотрел заплаканными покрасневшими глазами, а нос опять испачкался в крови, что уже не текла. Среди всего уныния на его лице появилось едва заметное смущение. Бекрев нащупал, смотря на Самойлова, вату в аптечке и протер лицо музыканта. Самойлов зажмурился и фыркнул, когда немного ваты осталось у него в носу. «Мой хороший…» — думал Костя. Хотя он далеко не «его». И вряд ли будет. Печальная улыбка не сходила с лица. — Будешь чай? — предложил Бекрев, замечая на столе заварочный чайник с давно остывшим напитком. Он приготовил его себе еще давно, но увлекся игрой и забыл. Глеб нехотя ослабил руки, чтобы Костя мог уйти, и отвел взгляд на тот чайник, — Попьешь и продолжим обниматься. — и Бекрев встал. Чай действительно не горячий. Глеб дрожащей рукой взял кружку у Константина, отхлебнул и поморщился от горького вкуса, но продолжил с жадностью пить. Глоток за глотком, руки уже держали посуду увереннее. — Держи. Бекрев протянул ему печенье. Мужчина только сейчас обратил внимание, что на столе у клавишника стоит много сладостей. Глеб бы не отказался от некоторых из них. — Спасибо. — тихо отвечает Глеб и начинает есть печенье. К ним пришла сонная Муха. Она громко мяукнула и подошла к Глебу. — Тоже пришла тебя успокаивать, ты смотри! — восторгался Костя, — А мы с тобой всю ночь будем сидеть на кухне или ляжем спать, ты как хочешь? — спросил он, снова смотря на Самойлова. За окном действительно стемнело. Улицы умолкли, в соседних домах зажегся свет окон. Костина тревожность куда-то улетучилась, как и злость. Он бы сейчас заснул крепким сном, как его питомец некоторое время назад. — Пошли спать, Костя. И вот уже Бекрев дремет, обнимая Глеба, но тот спать не может. Щемящая грусть и отвратительное отчаяние украли сон. Под рукой есть костина футболка. Они, оказывается, обнимались во сне. Самойлов заскулил и снова уткнулся носом в его грудь. Глаза слезились, но на те рыдания, в которые сорвался Глеб раннее, это не похоже. Он лежал и смотрел в одну точку, пока подушку мочили слезы. Неконтролируемый резкий вдох получился довольно громким, нарушая почти что гробовую тишину в комнате. Очевидно, Константин это услышал. Его рука мягко легла на голову Самойлова и сонно поглаживала, а потом вдруг остановилась, спустилась к подбородку и ласково приподняла. Они встретились взглядами, насколько это возможно в темноте. Бекрев видел грустное лицо Глеба. — Глеб, ты очень хороший человек. И умный… — шепотом говорил Костя, но его речь была прервана. — Да нет, не умный я, абсолютно. — вздохнул, — Мой тебе совет, если хочешь: не влюбляйся, Костя. Это дело гиблое. Не порть себе жизнь этими отношениями. Константин смущенно улыбнулся, незаметно в темноте. — Поздно советуешь. — еще тише проговорил он. — Тогда пусть тебе повезет, благославляю! Глеб впервые посмеялся за этот вечер. Косте это только в радость. Он быстро чмокнул Самойлова в нос, сопровождая заботливой фразой. — Как твой нос? Не болит? Глеб прикрыл глаза, на его щеках появился румянец. — Хороший из тебя врач! — хмыкнул музыкант. Ночь наполнилась разговорами и объятьями. Тихий шепот Самойлова и чуть более бодрый костин переплетались пусть и не до самого утра, но точно до середины ночи. — А теперь я посоветую. — загадочно произнес Костя, — Мне кажется, тебе стоит убрать её из своей жизни, раз она к тебе так относится. — говорил он, поглажиаая Глеба по волосам. Мужчина ничего не ответил, только лишь кивнул головой и невольно ближе прижался к пианисту, ворочаясь в поисках удобной позы для сна.