His tongue

— Да заткнись ты, сука , — грязно и без единой запинки выругивается Оцелот, достаточно громко, чтобы Миллер в этот раз точно распознал и услышал каждое произнесенное им слово, хоть и на чистом русском. Каз понял, Адамска это знал. А сразу после опять он вбирает в свой полный немного горькой слюны рот блестящий в темном кабинете Миллера член, которым Оцелот был так сильно увлечен до этого.       Миллер, может, делает вид, что не слышит, а может водка так сильно ударила ему в голову, — вместо того, чтобы послушаться хотя бы на третий раз, он вновь шепчет Оцелоту в ладонь что-то на японском, которой тот грубо и, определенно, мимо, лишь оглаживая края пухлых губ, пытается заткнуть говорливый японский рот. Миллер целует эту грубую руку без привычных кожаных перчаток, ощущает языком самые мелкие царапины на подушечках и легкую влагу пота между самими пальцами. Пальцы проникают вглубь и тискают между собой скользкий язык, побеждая, и, наконец, затыкая на секунду этот поток слов, которые сам Адамска не понимал.       Казухира без привычных авиаторских очков, Адамске четко видно как перемещаются по его лицу эти глаза, изучая и исследуя, будто запоминая в очередной раз. Мужчина закатывает свои молочные глаза и закусывает по самую первую фалангу мешающие говорить пальцы. Пальцы Оцелота вновь на губах, Каз их нежно целует, на этот раз в то место, куда только что с силой укусил. Не то чтобы он сильно волновался о боли Оцелота, если честно. Оцелот в ответ кусает плоть члена, проходясь самым дальним рядом зубов, надавливая острыми краями. Каз заходится в ругательствах, шипящих; и в очередных сладостных стонах после, ощущая умело сосущий рот еще четче. В поцелуях он опять мычит то, что произносил до этого. Миллер стискивает единственной рукой жесткие почти бесцветные волосы Адамски на его затылке, сначала на пробу оттягивая назад. Он ощущает, как рот, — с ним и обвившийся вокруг члена, насколько возможно, юркий язык, — послушно отступает. Но сразу после, не давая даже передохнуть, он насаживает русский рот обратно. Делает он это с такой силой, что Оцелот, сидящий между его разведенными коленями, с силой вздрагивает и вцепляется до скрипа ткани в чужое бедро. В самом горле на корне языка появляется четкий вкус предэякулята. В уголках глаз собираются мелкие слезинки, он чувствует, как на момент задыхается, ведь член выбил единственный позволенный ему вдох, но быстро приходит в себя.       Он не останавливается, продолжает ритмичное движение ртом снизу вверх, сверху вниз, забываясь (насколько вообще возможно забыться с членом в горле). В этом простом и однообразном действии сознание Адамски полностью отдалось процессу отсоса. Миллер стонет, мягко перебирая светлые пряди между пальцами, дает этим мимолетным действием странную похвалу. Оцелот замечает, громко и мокро хлюпая слюной.       Каз кончает с мягким стоном в закрытые губы, насильно оттаскивая мужчину от себя за волосы, кажется немного наматывая их на свой сильный кулак; сперма расплескивается по лицу белесыми струйками. И сразу после он размазывает свою сперму по впалым щекам, потом и по тонким губам, мягко улыбаясь тому, как Оцелот послушно сам открывает рот в это время и закрывает глаза. Выглядит он точно как кот, просящий добавки; с хитрым прищуром и немного опущенными грациозными плечами. — こねこ , — наконец вздыхает шепотом Каз, оглаживая оцелотовский уголок рта, раскрытого в смиренном ожидании. Мужчина мгновенно открывает глаза, замечая еле пролегающую на вечно хмуром лице Миллера улыбку, которую пытается скрыть полумертвая лампочка в идиотской настольной лампе.       Оцелот громко цыкает, поднимаясь с колен.              Он дергает губами в нелепой попытке самодовольно ухмыльнуться, но... гордость запятнана, какой толк. — Чертов выродок , — несоизмеримо грубо. На этот раз Каз не понимает.