Механическое движение

      Ацуши мнётся и не знает, как сказать.       Выдаёт на выдохе:       — Рю! Ты… Ты мне нравишься!       Рюноске зависает, а после хмурится.       Сцена выглядит странно — Тигр признаётся ему в любви в общей квартире Дазай-сана и Накахара-сана. Оба, кстати, здесь, на другом конце комнаты. Сидят так, будто глухие, немые, а вообще-то их тут и нет.       Ацуши складывает на столике руки и ждёт чего-то. Как через непозволительно долгое время догадывается Рюноске — ответа.       — Я… — Рюноске косится на старших. Те пародируют каменные изваяния самих себя, причём, надо заметить, крайне правдоподобно. — Ацуши, ты тоже мне симпатичен, но…       — Замечательно! — щебечет Ацуши, вцепляясь в его ладонь. Рюноске теряется. Он совершенно не привык обращать свои мысли в слова, а сейчас это умение было бы очень кстати, ведь мыслей в голове очень много. — Ты хочешь меня?       У Рюноске неприлично отвисает челюсть.       Нет, они, конечно, взрослые люди, но чтобы настолько…       — Не думай, просто быстро отвечай, — вклинивается вдруг с чего-то Накахара-сан, и ситуация всё больше напоминает сцену театра абсурда. Может, оттого, что незадолго до этого они немного выпили?       Ацуши, краснея, переспрашивает:       — Ну, ты бы… Хотел заняться со мной сексом? Ты ведь не по девушкам?       Рюноске не может подобрать пристойного определения своему состоянию — в голове ни единой цензурной мысли.       — Не по девушкам, — хрипит он самое адекватное, что может выдать сейчас, и Ацуши снова робко улыбается ему, что совершенно не вяжется с его откровенными вопросами. Поясняет торопливо, будто счёт у них идёт на минуты, и скоро конец света:       — Ты мне тоже очень нравишься. И я бы очень хотел, и не важно, что мы с тобой из разных организаций, Мафия и Агентство ведь наконец-то заключили перемирие! Но понимаешь… Кроме этого есть ещё маленькая проблема. Помнишь, я говорил тебе, что живу с Дазай-саном? — Рюноске кивает. — А он живёт с Накахара-саном, ну это ты знаешь! — продолжает тараторить Ацуши, будто боится передумать. — И… И я не совсем живу у них. Я живу с ними. Вот, — выдыхает. — И… И мы, как бы сказать… В общем, Рю, я сплю с твоим бывшим боссом!       Дазай-сан машет рукой, когда Рюноске переводит на него остекленевший взгляд.       — Это он обо мне.       Ацуши, коротко обернувшийся было на него, снова сжимает руку Рюноске и продолжает уже как-то обречённо, снова на выдохе:       — И с твоим… Ну, нынешним боссом.       — А это он обо мне, — лениво помахивает ладонью Накахара-сан, а Рюноске уже где-то не здесь, потому что мыслями он пытается удержаться в материальном теле и не сойти с ума.       Ч-чт.?       — Короче, — вздыхает Ацуши, устав от сумбурных объяснений до этого. — Мы подумали, что ты был бы не против… С нами… Ну.       — Переспать, — закачивает Накахара-сан и стаскивает перчатки. — Давай живее, Ацу, время не резиновое.       — Не подгоняй, — мягко осаживает Дазай-сан, потягиваясь в кресле. — Пусть поболтают. Это Ацу у нас изнывает, мы-то с тобой впервые вчера об этом услышали. А Рюноске вообще только что.       А Рюноске уже не «только что», Рюноске уже «совсем того», иначе он обозвать свою перегрузку мыслей и не может.       — Так… — шепчет Ацуши и смотрит с надеждой. — Да или нет? — Рюноске молчит, медленно моргает. Думает, что сломался и больше никогда не издаст ни звука. — Рю? — бормочет Ацуши смущённо. — Ты… Ты не хочешь попробовать? Не думай, можешь просто отказаться и уйти, и забыть вообще… Да что ж я несу… Рю, ну не молчи, пожалуйста!       Жарко, голова гудит от алкоголя и навязчивых мыслей.       У Рюноске уже не тот возраст, когда встаёт на всё, что движется.       Встаёт у него на немногие вещи. Только на определённые виды порно. Только на определённый род мыслей. Только на определённые фигуры людей, казалось бы, совершенно недоступные, да и к тому же, непохожие собой.       Мягкая кожа, нескладность и наивный взгляд, от которого в голову лезут совсем не невинные мысли — Ацуши. Недосягаемое божество из мокрых мечт периода подростковых метаний — Дазай-сан. Предмет любования, в той же степени недосягаемый, заочный идеал — Накахара-сан.       Ками-сама…       Сколько раз он представлял Ацуши без одежды?       Сколько раз раньше — да и до сих пор — трогал себя, думая о Дазай-сане?       Сколько раз засматривался на округлые ягодицы и бёдра Накахара-сана, обтянутые плотными чёрными брюками?       Сколько раз вечерами вспоминал прикосновения бледных тонких пальцев Тигра и ощущение тяжести его тела на себе во время тренировок и заданий?       Сколько раз, умирая от стыда, думал о том, каково было бы подставиться под жёсткие руки, перехваченные бинтами?       Сколько раз пропускал мысли о запахе перчаток, которые забывал в кабинете Накахара-сан?       Охрипшее разом горло само выдаёт без команды мозга нелепое и опрометчивое слово «хочу», прежде чем осознание всей ситуации окончательно доходит до воспалённого разума.       ***       Ацуши быстро расстёгивает пуговицы на его рубашке, торопится, пока Рюноске пытается раздеть его самого, дёргает галстук, пояс, воротник. В хаотичное движение их конечностей вплетаются длинные руки с широкими ладонями, особенно бледные в тех местах, где днём кожу обхватывают бинты. Рюноске позволяет стащить с себя рубашку и неловко краснеет, когда усевшийся рядом Накахара-сан прихватывает его за подбородок и разворачивает к себе.       — Целуй, не бойся, — мимоходом роняет Дазай-сан в пространство между ними так, чтобы Рюноске точно услышал, и быстро щёлкает застёжками на брюках Ацуши.       Полные тёплые губы накрывают губы Рюноске, и он почти задыхается, распахнув глаза и вцепившись пальцами в чьё-то предплечье. Поцелуй мягкий, ненастойчивый и влажный, но Рюноске неловко и он не имеет понятия, как ответить, а потому просто застывает. Накахара-сан укладывает ладонь ему на затылок и притягивает его голову ближе к себе. Ацуши целует его плечи, тычется носом под ключицы и щекочет растрёпанными волосами кожу, пока пытается справиться со сложным ремнём его брюк.       — Н-накахара-сан! — охает Рюноске, когда рука легко опрокидывает его назад, на матрас, а чужие губы снова завладевают его ртом.       — Сейчас можно по имени, так слишком долго и официально, — в перерыве выдыхает Накахара-сан, коротко облизываясь, а Дазай-сан медленно нависает над ними сверху, покрывая поцелуями его спину с выступающими крыльями лопаток, которые Рюноске ощущает непослушными пальцами. Дазай-сан касается носом его ладони, проводит по выступающей косточке запястья языком и отстраняется, пока Ацуши копается в объёмной тумбочке рядом с кроватью.       — Я всегда сверху, — шепчет Дазай-сан, наклоняясь к уху Рюноске, пока Накахара-сан, оставив его губы, спускается поцелуями вниз по глубокой впадине грудины между рёбер, вызывая резкие судороги. — Чуя делает, как он хочет. А Ацу — всегда снизу. Запомнил?       Рюноске, облизывая губы, кивает и боится опустить глаза, потому что Накахара-сан, кажется, планирует съесть его — горячий язык скользит по коже под рёбрами, ласкает напряжённые мышцы и забирается во впадину пупка. Щёки заливает нездоровая краска, и, прикусив губу, Рюноске жмурится.       — А ты? — слышит он голос Ацуши, а после чувствует, как совсем рядом матрас пружинит под ещё одним телом. — Как ты любишь?       Прямой вроде бы невинный вопрос и тонкий голос не вяжутся со всей ситуацией. Рюноске, сглотнув вязкую слюну, хрипит «всё равно», а Дазай-сан шепчет с ласковой насмешкой им обоим, потому что Накахара-сан не слушает их сейчас:       — Он ещё не пробовал.       Накахара-сан легко прикусывает его за выступающее крыло тазовой кости и отстраняется, а Дазай-сан прихватывает одно колено Рюноске и тянет на себя, раздвигая до этого плотно сжатые бёдра. Накахара-сан касается губами второго, отталкивает, вынуждая отвести лодыжку в сторону самостоятельно. Ацуши целует его почти так же развязно, как до этого Накахара-сан, а ещё немного царапает острыми, оказывается, клычками.       Слышится хлюпанье, и Рюноске открывает глаза. Дазай-сан смотрит на него со спокойствием, растирая между пальцев прозрачный гель, передаёт баночку Накахара-сану. Ацуши обхватывает Рюноске руками за шею и целует глубже. Жмурится и стонет, как Рюноске понимает, когда Накахара-сан касается его тела.       Дазай-сан наклоняется к Рюноске и шепчет им с Ацуши, касаясь носом алой от смущения щеки:       — Вот сейчас и попробует.       И Рюноске несдержанно стонет в чужие губы, когда длинный палец уверенно надавливает между ягодиц и проникает ещё до того, как мышцы успевают рефлекторно напрячься. На одну фалангу только одного пальца, но это непривычно и — да, да, да, — больно, хотя он терпел и большую, куда большую боль.       — Всё нормально, сейчас пройдёт, — торопливо бормочет Ацуши, отрываясь, и тут же снова толкает язык Рюноске за щеку. Рюноске, не найдя места рукам, устраивает их на спине Ацуши и неосознанно впивается в кожу короткими ногтями, стоит чужому пальцу скользнуть глубже. Без Расёмона он совершенно беззащитен, и это непривычно, хотя даже если бы на нём сейчас была какая-то одежда, прикосновения Дазай-сана загасили бы всё сопротивление. Не то чтобы он может собирается сопротивляться…       Ацуши сбивается с ритма, поуркивает довольно, и Рюноске чувствует, как он прогибается и подставляется для Накахара-сана.       Дазай-сан растягивает его куда неторопливее, и к тому моменту, как Ацуши с нетерпеливым выдохом отлепляется от него, чтобы со стоном податься назад, в Рюноске лишь медленно двигаются два пальца. Ацуши садится на пятки, откидывая голову на плечо Накахара-сана, выгибается, демонстрируя разворот рёбер и розовый стоящий член, который Накахара-сан медленно ласкает свободной рукой. Рюноске не хочет смотреть, но уже не может оторваться, его ведёт, и он, кажется, сходит с ума.       — Я буду трахать тебя также, — шепчет ему Дазай-сан, наклоняясь к уху снова, и Рюноске, зажмурившись, стонет сквозь сжатые зубы, кривится в удовольствии. Ладонь Ацуши ложится на его член, а пальцы Дазай-сана медленно проникают глубоко внутрь. Рюноске загнанно дышит. Слышит сквозь пелену, как Накахара-сан предупреждает:       — Ацу, он кончит.       — И пусть, — легкомысленно мурчит Ацуши и сразу же хнычет: — Ну быстрее…       Накахара-сан смеётся хрипло, а Дазай-сан прикусывает мочку уха Рюноске, и пользуясь тем, что тот отвлечён чужими играми с головкой его члена, проталкивает третий палец костяшкой вперёд.       Рюноске иногда пытался провернуть подобное в душе. Ни черта то, что он делал, не похоже на то, что с ним делают сейчас в две руки.       Мышцы живота подводит судорогой, вдоль позвоночника собирается такое напряжение, что хрустит шея, когда Рюноске выгибается, и он, кажется, сжимает в себе пальцы бывшего наставника. А после всё разом расслабляется, и пальцы Ацуши размазывают влагу по его члену.       Рюноске сгорает от стыда, когда жёлтые глаза распахиваются и Ацуши, округлив их, не подумав замечает вслух:       — Как много!       Накахара-сан произносит, похлопав его по отставленной попе:       — Слижи-ка, малыш.       И Ацуши под удивлённым взглядом быстро приникает к животу Рюноске. Язык его широкий, больше, чем у обычного человека, и шершавый, а ещё он мелко прикусывает кожу. Рюноске дрожащей ладонью накрывает пылающее лицо и крепко зажмуривает глаза, но картинка, увиденная только что, не исчезает из-под век, как и ощущения.       — Ты мило смущаешься, — усмехается Накахара-сан, пододвигаясь ближе.       — Ты хочешь, чтобы он смущался ещё больше? — отвечает на это Дазай-сан, размеренно и с ритмом вгоняющий в него пальцы.       Ацуши издаёт такие звуки, будто ничего вкуснее не пробовал и в жизни. Смазка хлюпает под пальцами Дазай-сана. Накахара-сан целует Рюноске в острое колено и похлопывает по внутренней стороне бедра поверх локтя Дазай-сана, чтобы привлечь внимание.       Чужие пальцы исчезают вместе с чувством заполненности.       — Можешь привстать? — просит Ацуши, поймав со старшими какую-то общую волну. Рюноске пока не понимает, что они делают, но послушно на дрожащих руках поднимается.       Накахара-сан ложится на его место, и Ацуши тут же легко седлает его живот, прогибается в пояснице. Между ягодиц у него влажное, гладкое, и Рюноске не хочет думать, что у него всё выглядит примерно также, хоть и куда менее лицеприятно.       Распахнув глаза, он поражённо наблюдает, как Ацуши под нежным взглядом синих глаз быстро, повернувшись спиной к изголовью и лицом к Рюноске, одним слитным движением опускается на его член, перед этим обхватив рукой и огладив. Хочется отвернуться, закрыться, и в то же время слишком хочется стать частью этой безумной стихии, понимать их всех так же, как они понимают сейчас без слов друг друга.       — Наслаждайся зрелищем, позже присоединимся, — фыркает Дазай-сан, кажется, отирая руку о простынь, и его пальцы ложатся на плечи, медленно разминают, и Рюноске только тогда обнаруживает, как напряжены снова мышцы.       Грудь у Дазай-сана тёплая, рёбра не выдаются так сильно, как у Ацуши — Рюноске чувствует это, когда ему позволяют прислониться спиной, чтобы найти опору. Голова слегка кружится и мутит от жара, распирающего от горла вверх.       Ацуши лежит на Накахара-сане, устроив затылок рядом с его плечом на подушке. Они оба двигаются, упираясь босыми стопами в матрас, в одном каком-то своём ритме. Рюноске ясно видит, как входит до основания и выходит почти полностью из податливого тела чужой член, и во рту сохнет со страшной силой.       — Вот так, умница… — неожиданно низко хрипит Накахара-сан. Ацуши поджимает пальчики на ногах и прогибается, вжимаясь ягодицами в его крепкие бёдра.       — Ляжешь на него, — мурлычет пьяняще Рюноске Дазай-сан, обжигая поцелуями шею. — А потом Чуя тебе поможет.       Едва Накахара-сан замирает, удерживая под ягодицы подрагивающего Ацуши, Рюноске подталкивают в спину. Под тремя пристальными взглядами он осторожно устраивается между колен Накахара-сана и бёдер Ацуши, то ли не может перестать смотреть, то ли ждёт чего-то. Накахара-сан указывает куда-то Ацуши под зад:       — Давай, меньше мыслей, больше действий. Ты ведь сам сказал, что хочешь его трахнуть.       — Но он же… — запинается Рюноске, но Дазай-сан слегка давит ему на плечи, заставляя нагнуться вперёд.       — Давай, малыш, не треснет он, — как-то даже весело фыркает Накахара-сан и слегка толкается в Ацуши бёдрами, срывая придушенный стон. — Приставь и медленно двигайся. Будет скулить, не слушай, он вообще парень громкий.       У Ацуши там, в том самом месте, которое Рюноске про себя даже произносить страшнее, чем называть Дазай-сана по имени, кожа горячая, влажно и безумно, болезненно тесно.       Рюноске, как ни старается, не может абстрагироваться и от мысли о том, что его член сейчас касается члена Накахара-сана.       Ацуши и правда выгибается, сначала прикусывает губы и тяжело дышит, а потом вдруг издаёт нечто наподобие хныканья или полустона, жмётся. Накахара-сан тихо шумно выдыхает и вдруг несильно хлопает его ладонью по животу с требовательным:       — Расслабься, а ну живо!       Ацуши кривится, смаргивая слёзы, выворачивает шею и тычется Накахара-сану в щёку, но Рюноске чувствует, как давление действительно слабеет, и чужие мышцы дают с небывалой опаской толкнуться глубже.       — Замри, — наставляет Дазай-сан, оказываясь снова преступно близко. — Не бойся. Двигаться будет Чуя. Ляг на Ацуши и упрись локтями в кровать. Если расслабишься и будешь послушным мальчиком, больно я тебе не сделаю.       — Скажешь, когда, — бросает Накахара-сан. Рюноске опускается Ацуши на грудь и чувствует, как его рука легко поглаживает его между лопаток. А после, уже для Рюноске советует: — Давай, дыши поглубже. Запаникуешь — так и останешься без сладкого сегодня.       Рюноске не понимает, о чём он, ровно до того момента, пока ладонь Дазай-сана не прижимает его собственную к покрывалу, а чужая грудь не вдавливает в Ацуши. Они, зажатые между старших в безумном сплетении тел, стонут почти одновременно, потому что Рюноске подаётся вперёд, глубже в Ацуши, от щиплющей, распирающей боли.       — Рю… — будто бредя, бормочет Ацуши с придыханием, распластывается по Накахара-сану и тянется обнять то ли Дазай-сана, то ли их с Рюноске обоих.       — Мы не будем спешить, хорошо? Скажи, если не можешь терпеть, — похлопывает выключившегося из реальности Рюноске по рёбрам Накахара-сан, но тот только дёргает головой протестующе. Накахара-сан вплетает свои пальцы в пальцы свободной руки Рюноске. — Хорошо, умница. Расслабься немного, выдохни.       — Подожди, ещё пару раз — и можно, — звучит над его головой голос Дазай-сана, и он медленно погружает член между ягодиц. На вид он не был таким большим и толстым, как Рюноске чувствует сейчас. На вид, говоря честно, всё не такое, как Рюноске чувствует.       Прижавшись щекой к груди Ацуши, он сдавленно стонет. Накахара-сан слегка сжимает его вспотевшую ладонь, Дазай-сан оставляет сухой поцелуй на плече над выступающей лопаткой.       Чего и с чем должен был подождать Накахара-сан, Рюноске тоже понимает уже после того, как это начинает происходить. Дазай-сан медленно давит, ещё глубже вгоняясь в Рюноске, и под ними так же медленно ведёт бёдрами Накахара-сан. И Рюноске, и Ацуши стонут в две глотки, а Ацуши дёргается и гнётся.       Чужой член в тесном горячем плену мышц неторопливо двигается по его собственному, и Рюноске готов сойти с ума, немедленно, прямо на месте. Распирающая боль переходит на поясницу жаром. Дазай-сан свободной рукой слегка сжимает его рёбра, придерживая на месте. Рюноске чувствует, как его зубы — совсем слегка, почти щекотно — смыкаются на загривке.       У Ацуши твёрдые от возбуждения тёмно-малиновые соски, он, двигаясь на особо сильных фрикциях вместе с Чуей, трётся ими о щёку, ухо и подбородок Рюноске, и от этого сознание плывёт только сильнее. Их трое, чёрт возьми, их трое… Один трахает его, другого трахает он сам, а третий трётся о его член своим!       — Прикуси, а после слегка посасывай. Послушаешь, как он замяучит, — шепчет ему Дазай-сан сладко, и дыхание у него сбитое, горячее. — Давай, попробуй. Вот так, правильно. Можешь чуть сильнее, ему нравится.       Сосок Ацуши шершавый и жёсткий, с подвижной совсем тоненькой кожей, но мягчеет на языке в считанные секунды. Рюноске неумело зализывает его и снова осторожно кусает, теперь уже кожу рядом. Стоны, которые Ацуши издаёт, едва такая нежная часть его тела оказывается несмело зажата зубами, и правда чудовищно похожи на громкое жалобное мяуканье, он сжимается, но тут же расслабляется, стоит Накахара-сану ускорить темп. По розовым щекам бегут слёзы, он выдыхает со стонами обрывки каких-то слов и трётся влажным членом, зажатым между их животами. Обвивает ногами его и Дазай-сана, скрещивая лодыжки где-то у того на пояснице, то жмурится, то закатывает глаза.       Рюноске, чувствуя, как подкатывает та дрожь, что несколько минут назад предшествовала лужицам липкой спермы, утыкается Ацуши в грудь уже лбом, прогибаясь и выставляя лопатки ещё дальше вверх. В полубреду не понимает, отчего над ним замер и вздрогнул, сжав до хруста его пальцы, Дазай-сан, и почему под животом так влажно и тепло.       Сознание затухает с дрожью удовольствия, когда Накахара-сан размашистым толчком вгоняет свой член в Ацуши до основания.       ***       Сон тёплый, как и одеяло, под которым он лежит, сменяется под утро сладкой дрёмой, из которой, как из патоки, Рюноске выпадает медленно, с тягучестью карамели, стекающей с палочек. Кажется, ему снилось, что Ацуши предложил ему секс вчетвером… Ками, ему нельзя пить, под алкоголем и не такое привидится.       Дрёма шепчет голосом Ацуши:       — Мне кажется, он испугается…       Смеётся за спиной Дазай-сан.       Накахара-сан отзывается где-то далеко:       — Чего, мы такие страшные?       Рюноске открывает глаза, и видит прямо над собой светлое пятно.       — Доброе утро? — неуверенно спрашивает пятно, и глуповато хихикает, обретая черты, когда Рюноске сонно моргает, приподнимается и морщит нос, едва подавляя чихание. — Рю? Ты как?       Рюноске аккуратно садится, натягивая одеяло повыше. Заглядывает под него, убеждаясь в своей наготе. Густо розовеет щеками, ловя два пристально-насмешливых взгляда и один участливый.       Накахара-сан отделяется от дверного проёма, пересекает комнату и изящно забирается на большую кровать в ноги полулежащего с книгой рядом с Рюноске Дазай-сана. Ацуши хлопает глазами.       Все они смотрят на Рюноске.       Накахара-сан — «Чуя», как осторожно пробует называть его Рюноске в своей голове, ведь вчера это почти выходило — легко щёлкает пальцами перед его носом.       — Тише, — начинает Дазай-сан мягко, обвивая его руками за талию через одеяло. Руки длинные, цепкие, и Рюноске давит внутреннюю дрожь от одной мысли, что это Дазай-сан, это всё Дазай-сан… Влажные тонкие губы давят на ушную раковину, и юноша жмурится, сжимая одеяло. Сердце колотится так, что его, несомненно, слышно как минимум Ацуши. — Без паники…       Дышать нечем и хочется кашлять, но после вируса вампиризма он больше не болен, в лёгких не рождается нужных вибраций, диафрагма просто сжимается, и горло только-то и сдавливает жёстким тупым спазмом.       — Тебе не понравилось? — тихо спрашивает Ацуши. Звучит расстроено и почти с ужасом.       «Понравилось», — не успев осознать, уже думает Рюноске и в свою очередь приходит в ужас. О Ками-сама… Понравилось?!       — Понравилось! — смеётся Накахара-сан, и Рюноске находит силы только уткнуться в шею Ацуши, когда тот тянется обнять его и повиснуть на них с Дазай-саном.       — Ну, вообще-то, всё началось с того, что Ацуши в тебя втрескался.       — Да. Ещё и в тебя.       — Эй, Скумбрия, ты на что это намекаешь?       Они — самая странная семья, которую только можно представить.       Рюноске понимает это быстро. Сначала то, что странные. Потом то, что семья.       Ацуши целует его по утрам, мурлычет и трётся, эмоционально радуется и забавный, когда серьёзен.       Накахара-сан — Чуя — порывистый, едкий и плавкий, как горячая смола, но именно он ворчит, когда Рюноске промокает под дождём, забывая зонт, и отирает его волосы тёплым полотенцем, насильно усадив перед собой.       Дазай-сан — Осаму? — как кошка: умный, хитрый, на мягких лапах, и опасный, он всегда таким был. Рюноске всё ещё не смеет ему перечить. Как и Ацуши. Только Чуе позволительно это, и то потому что Чуе вообще вряд ли можно что-либо запретить.       Каждый из них взаимодействует друг с другом по-своему.       Осаму и Чуя — горячий до плавления стали спор, драка даже в постели, если только под боком нет тёплого Ацуши и зажатого Рюноске, которые, как антикатализатор, замораживают реакции кипения между ними.       Ацуши и Рюноске — глупая, бесконечно подростковая гормональная вражда и влюблённость, за которую стыдно обоим, настолько она детская. Бьются за внимание старших и за первенство, хотя Ацуши безоговорочно уступает в постели всего себя (тем не менее заставляет делать с собой то, что он любит). Это ужасно стыдно, ужасно глупо, ужасно в целом — то, как они цепляются друг к дружке, чтобы выяснить, кого любят больше. Чуя не устаёт раздавать им подзатыльники.       Осаму и Рюноске — игра в догонялки, в которой определены проигравший и выигравший ещё до начала. Осаму, убегая, даёт поймать себя, но вот удержать его Рюноске уже не по силам, и приходится подчиняться самому, гнуться послушной куклой в чужих твёрдых руках, наслаждаясь близостью обожаемого тела. Рюноске цепляется за него, будто боится, что наставник снова исчезнет в никуда, и ему нужно это не только в качестве физической разрядки, но и в качестве успокоения. Осаму, ожившая давняя любовь, вернувшееся божество, не отпускает далеко от себя, не ослабляет поводок, чтобы снова не потеряли из виду, помогает, хоть и не акцентирует на этом внимание, как Чуя.       Чуя и Ацуши — тандем обнимашек. Оба тактильные, оба прилипают при любом удобном случае. Чуя греет мерзнущие ноги о тёплые животы кого-то из любовников, Ацуши мурчит, влезая сверху и обвивая руками и ногами. Друг с другом они — что-то сплетённое и бесконечно колеблющееся, ведь могут не сдерживаться, не боясь сломать. Чуя, при всей своей ласке к Рюноске, втрахивает Ацуши в стену, кровать или где там ещё им приспичивает, не заботясь о синяках, сжимая до хруста ломающихся костей, кусая до крови, пока Ацуши засаживает когти ему в спину. Что-то нечеловеческое, жуткое, такое, что пугает даже Рюноске, когда он видит их впервые. Регенерация залечивает всё на них в считанные минуты, но стоит сунуться в клубок, останешься без какой-нибудь конечности.       Осаму и Ацуши — что-то тёплое, что даже со стороны выглядит невероятно умиротворяюще. Холодный и спокойный, как безбрежный океан, Осаму просто гасит всю бурю сущности Тигра, и это видно, видно по каждому их взаимодействию. Рюноске почти перестал ревновать.       Чуя и Рюноске — осторожное притяжение в поисках недостающих крупиц заботы, которая, Рюноске всегда думал, ему не нужна. Чуя ловит его легко, на мелочах, и даже если он отнекивается, читает не хуже Осаму по словам и редкой смене эмоций на лице. Чуя горячий, раскалённый, и Рюноске греется об него через свою толстую заледеневшую за годы жизни в холодных тисках кожу. Чуя треплет его по волосам, не внимая сопротивлению, Чуя обнимает его, прижимается губами ко лбу, поглаживает по сведённым в привычной судороге усталости плечам, целует ласково и позволяет засыпать у себя на коленях. Чуя делится своим жаром в постели, позволяя брать, и уверенно наставляет, даже когда Рюноске чувствует себя бесполезным бревном на фоне почти профессиональных ласк своих любовников.       У Рюноске рвутся шаблоны, когда Осаму в один из первых их разов отсасывает ему, вжав в простыни. Ацуши любит, когда прикасаются к его волосам, оттягивают или перебирают пальцами. Чуя, как маленькому, практически на пальцах (если бы это была только фигура речи…) объясняет Рюноске, как делать анилингус, и это так стыдно, что Рюноске сбегает на работу.       Осаму придушивает Рюноске, когда Ацуши со стонами раскачивается на его бёдрах. У Ацуши под правым соском светленький росчерк шрама, рельефно выделяющийся на гладкой коже, если пробовать на язык. Чуя с немалой силой шлёпает Рюноске раскрытой ладонью по ягодице, и звук выходит таким громким, что в голове звенит и от него, и от катящегося сплошной волной оргазма.       Осаму не даёт ему кончить, когда Рюноске случайно царапает кожу на его члене, заглатывая глубже обычного. Ацуши до одури боится щекотки, а ещё у него встаёт, если что-то подобное начинает с ним делать почему-то именно Рюноске. Чуя хорош в позиции принимающего не меньше, чем в позиции ведущего, и вполне, как оказывается, способен лишить Рюноске последних сил, заставляя безвольно разметаться по постели с гортанными стонами.       Осаму связывает Ацуши, и Рюноске дико ведёт от вида верёвок, туго стягивающих и натирающих чужую кожу при движениях. Ацуши в действительности никогда не бывает сверху. Чуя обожает наблюдать за Рюноске, когда тот растягивает себя или мастурбирует.       Осаму доводит Рюноске до оргазма в скверике перед Агентством прямо посреди рабочего дня. Сперма Ацуши оказывается сладковатой на вкус. Чуя иногда принимается грязно ругаться, захлёбываясь стонами и выгибаясь.       Осаму всё ещё куда сильнее Рюноске физически. Ацуши любит долгие прелюдии, если они с Рюноске занимаются сексом вдвоём. Чуя берёт Рюноске прямо на столе в своём кабинете в Мафии, и Рюноске думает, что, вероятно, ещё никогда настолько ярко и густо не краснел, как в тот их раз.       Осаму обнимает его за плечи, когда он подрывается на постели между ним и Чуей от кошмара, будя и Ацуши, лежащего головой на его животе. Ацуши иногда кричит во сне, сворачиваясь в клубок, а по щекам у него текут слёзы. Чуя не видит снов вовсе, но, бывает, мучается бессонницей.       Осаму с умиротворением дьявола имеет — и иначе это не назвать — Рюноске на кухонном подоконнике утром, пока сонный Чуя готовит завтрак. Ацуши, краснея, просит Рюноске попробовать использовать вместо пальцев Расёмон. Чуя весит меньше, чем Ацуши, если держать его на руках во время секса.       Осаму снится Рюноске со связанными руками, и он, сгорая от смущения, делится этим с Чуей, после чего тот со смехом предлагает это Осаму прямо, к удивлению Рюноске, получая согласие. Ацуши мурлычет после оргазма. Стопы Чуи — эрогенная зона, к тому же, потрясающе мягкие на ощупь и к губам.       Осаму направляет их вакханалию. Ацуши с его выносливостью умудряется выдерживать немалые аппетиты всех троих. Чуя считает, что не нужны никакие секс-игрушки при достаточной фантазии, а ещё (неоспоримый факт) Чуя всегда прав.       Ацуши, так или иначе, центральная шестерёнка их механизма. А все они, помимо того, что соединены вокруг него, прочно сцеплены зубьями между собой. Механика у них вообще странная, хотя движений хоть отбавляй — и вращательные, и поступательные, и даже колебания.       Рюноске ни черта уже не понимает в их физике, в их химии, но то, что происходит между ними, сводит его с ума.