Брак Клода

      Ослепительная красота обнаженного тела. В тесной конуре, слабо освященной откуда-то сверху, ее нагая кожа сверкала как будто изнутри, поражая священника своей божественной красотой. Неужели и вправду монах и колдунья могут слиться воедино на охапке соломы? О, неужто молитвы несчастного были услышаны? Как долго, как мучительно этот огонь сжигал его изнутри, и вот, наконец, этот час настал. Девушка, прелестнее самой богородицы, готова принять его... его любовь, любовь грешника и еретика. Образ цыганки преследовал его повсюду, а он сплел хитроумную сеть, чтобы приблизиться к ней. И вот теперь, услышав его страстные мольбы, ее сердце все-таки растаяло. Воистину, нету на свете более милостивого существа, чем эта юная уличная плясунья. Она простила его, и вот теперь, нагая и трепещущая, лежит под ним, опаляя легким дыханием шею архидьякона. Скромная и невинная, она едва касается его руками, смущенно прикрывает глаза, а тихие вздохи изредка слетают с ее губ. Священник благоговейно касается ее волос, целует плечи и нетерпеливо расшнуровывает корсаж. Теперь она с ним, полностью его... Рок миновал влюбленных, и в эту минуту они могут отдаться этой всепоглощающей радости и страсти. Иступленный от похоти и блаженства, монах окутывает своим телом ее, и, больше не в силах сдерживаться, овладевает телом девушки. Пораженный новыми невероятными ощущениями, он широко раскрывает глаза, стараясь как можно более отчётливо запечатлеть в своей памяти этот торжественный момент. Теперь она его... О, если бы это могло длиться вечно! И вот уже зов природы сам подсказывает ему, что делать. Сначала медленно, а потом все более неистово он прижимается к ее лону, придерживает руками ее бедра и вдыхает аромат бархатной кожи, пока ее ручки раскидываются по сторонам и сжимают гнилую солому. Эти грязные холодные камни и сырая подстилка стали для них брачным ложем в райских садах. Этот тусклый отблеск луны сияет ярче неугасимого огня серафимов... Когда монах отстраняется, его возлюбленная лежит с ним рядом. Хрупкая и расчувствовавшаяся, она кокетливо опускает ресницы. Он заботливо прикрывает обнаженное тело девушки своей сутаной, спускается вниз и пытается согреть ее замерзшие ножки в своих ладонях. Так, безмолвно, они продолжают лежать вместе, предаваясь нежным объятиям. Но, кажется, ее ножки все еще остались такими же ледяными...        Что же с тобой, моя Эсмеральда, ты все-таки уснула? И вправду, после всех потрясений, что ты пережила, тебе нужен хороший сон.       Священник, все еще полный волнения, поднялся к цыганке, обнял за плечи и стал покрывать ее щеки легкими поцелуями. Но, кажется, аромат ее тела как будто куда-то ускользал. Он вдохнул снова. И снова. Кожа такая холодная...       Бедная моя девочка, сколько же ты страдала из-за меня. Теперь, о, прошу, поверь мне - я искуплю перед тобой все свои прегрешения. Я окружу тебя изобилием и радостью, ты будешь жить во дворце, и никогда не познаешь нужды и голода. В этой темнице ты так исхудала, и сейчас я разбужу тебя, и мы убежим отсюда. Мы убежим туда, где небо синее, трава зеленее, и до конца наших дней будем придаваться той радости, что подарим друг другу!       Давая ослабленной девушке собраться с силами, архидьякон и сам на несколько минут смежил веки. Его приятно клонило в сон, и он разрешил дать им двоим короткую передышку перед побегом. Наконец, слабый отблеск луны скрылся, и он посчитал это удачным моментом для того, чтобы незамето покинуть это проклятое место. Священник открыл глаза. Настал черёд разбудить и свою возлюбленную.       Архидьякон неуклюже извернулся, чтобы подняться. Его локоть оперся на что-то плотное и склизкое. Дохлая крыса, не иначе.       Итак, медлить больше нельзя. Нужно как можно скорее увести Эсмеральду прочь из этой клоаки. Клод сжал плечи девушки и встряхнул ее. Будет гораздо быстрее и безопаснее, если она покинет темницу на своих ногах. Однако та едва ли пробудилась.       Дитя, проснись же, нет времени на сон! Бежим скорее, пока луна скрылась и нас никто не увидит! Прошу, соберись с силами, моя усталая ласточка, скоро ты будешь на свободе!       Священник резко поднял цыганку, однако её тело тотчас обмякло на его руках.       Ну же, проснись! Нельзя сейчас спать! Открой глаза!       Архидьякон почти кричал, его начала охватывать тревога. О, до чего он довёл её своими пылкими признаниями? Зачем так невовремя утомил страстными ласками? И теперь она спит так крепко, что ему придётся бежать с ней на руках. Дрожащими пальцами он натянул на себя сутану и наспех застегнул платье на девушке, пока её неподатливые руки раскидывались по сторонам. И вот он снова сделал попытку её пробудить, потянув вверх за плечи и судорожно сотрясая всё тело. Голова цыганки завалилась на бок, а рот широко открылся. Священник замер. Его пальцы впивались в окоченевшую кожу. Взволнованный, он начал прижиматься всё сильнее к ней, чтобы передать хоть каплю своего тепла. Прильнув к её щеке, он ощутил нездоровый запах, исходящий от волос девушки. Казалось, темница насквозь пропитала её своим зловонием. Весь трясущийся, аридьякон опустил её обратно на охапку соломы, а затем в панике начал метаться вокруг, не зная, что делать, и царапая ногтями заплесневелые стены. Что-то подвернулось ему под ноги, и он рухнул на колени. Зловоние заполняло его гортань, вызывая приливы тошноты. Казалось, тысяча крыс сдохла в этой яме. Священник схватился за голову, пытаясь унять неистовый звон в ушах. И вот, лунный свет пробился сквозь решётку в потолке, давая разглядеть то место, где только они вдвоём только что предавались блудодяниям. Каменные полы были покрыты десятками неподвижных тел, сваленных друг на друга и гниющих в склизких лужах. Со стен стекали ручейки талой весенней воды, отчего трупы казнённых превращались в единую разлогающуюся массу. Чуть в стороне, на каменном выступе, лежало побледневшее тело цыганки. Её конечности были раскинуты в сторону в неестественной позе, а бесформенная рубаха бесстыдно задрана. Священник приблизился к ней. Он впивался в неё ногтями, пытаясь вновь и вновь разбудить, рвал на себе волосы, пока горячие слезы жгли его глаза.       "Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб из членов твоих, а не всё тело твое было введено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержен в геенну"       Когда его горло охрипло от воплей, а запах мёртвого тела девушки стал неотличим от вони остальных трупов, монах нащупал у себя в потайном кармане кинжал. Вытащив его, он опустился на колени, запустил руки под сутану и спустил брэ. Резким движением он полоснул ножом по омерзительному органу, и горячая кровь пролилась по бёдрам. За мгновение отупляющая боль заполнила его сознание, и, оскопленный, священник рухнул рядом с трупом цыганки.