💔
10 сентября 2022 г. в 19:59
Паша спал беспробудно, как камень. Стоило кончить — наваливался сверху тяжёлым горячим одеялом, чмокал в затылок, в щёку, в ухо — куда дотянется, и отрубался без лишних забот, будто только об этом и мечтал. Может, и правда мечтал, кто ж его знает, он никогда не делился особо, но Мишу от себя далеко не отпускал. А если тот сам пропадал — не ленился напомнить о себе: звонком ближе к ночи, смешным политическим мемасом в телеге, доставкой кофе с сердечком на боку — прямо к рабочему месту.
Серёжа вёл себя иначе. Во-первых, после секса Мише всегда полагались душ и чистая постель. Да, Миш, даже в два ночи, иди давай. Во-вторых, разговоры разговаривать с ним было легче: и по душам, и по пьяни, и по серьёзной необходимости, и хоть до самого рассвета! Серёжа всегда повторял, что готов отпустить Мишу, пусть тот только попросит, но сам, Миша знал, обижался и надумывал себе всякого, стоило тому загулять дольше, чем на пару недель. Поэтому Мишка старался попусту не отлучаться и выходные или хотя бы через одни проводить в однушке в Свиблово, и оставлять будни прочим своим знакомым. Впрочем, в последнее время всё чаще и чаще рассветы ему доводилось встречать в квартире у Пестеля на другом конце Москвы.
Свистунов всё повторял, что не нарадуется на такого соседа по квартире: Мишки же нет никогда! Но тот знал — друг шутит и немного волнуется.
Хотя с Пашей и Серёжей за Мишу волноваться никак не стоило.
Они оба друг про друга знали. Все Мишкины знакомые вообще-то знали, он и не скрывался особо, да и вопросов не избегал. Серёжа выспрашивал подробности о каждом новом приятеле или приятельнице ревниво, досконально, не мог остановиться, будто намеренно причиняя себе боль — но несильно, лишь чуть-чуть, заверял он. «Мне проще знать, мой Мишель», — всё повторял он, а Миша верил и любил. Как, собственно, любил и Пашу, а тот, кажется, совершенно искренне интересовался, будто речь шла об их общем знакомом или даже о родственнике. Но так подробно только про Серёжу, будто седой (но неожиданно прыткий для своего возраста!) ловелас, выкравший Мишу на выходные на Канары, или эксцентричная немка с интересным акцентом, склеившая его прямо в аэропорту по возвращении, были чем-то ниже его, Пестелевского, внимания.
— А вот твой Серёжа — другое дело, — всё повторял он. Целовал Мишу вдоль шеи медленно, бережно. Упирался в кровать рядом с его головой на локте, а пальцы второй руки путал в светлых волосах на затылке и, зарывшись носом где-то у него за ухом, проводил острыми ногтями по коже, вытягивая из Миши стоны наслаждения и всем собой явно наслаждаясь тем, как тот под ним расслабляется, отбрасывая дневные заботы. А сам, хоть и прикрыл глаза в удовольствии, бормотать своё про Серёжу не прекращал.
Паша трахал его мерно, растягивал сначала сильными пальцами, а потом глубокими уверенными толчками, шептал, касаясь губами мягкой розовой мочки уха, обжигая каждым словом, будто кипятком. Нашёл на бёдрах синяки, пристроил ладони сверху — точь-в-точь под Серёжины пальцы — и дёрнул на себя, как пушинку, натягивая на член крепче, и почти до самого оргазма не затыкался о том, как Серёжа о Мише заботится и как славно на него влияет. Миша кончил в два-три движения после, забрызгав себе живот и Пашину руку. Умолкнув, тот смерил его пьяным от удовольствия, сытым взглядом, а когда их глаза встретились — Миша мог в этом поклясться! — идея зародилась у них обоих одновременно.
Дурная, опасная идея.
— Сперва я влюбился в вашу любовь, — признается потом Паша. Притянет Мишу близко, они в такие моменты вообще не разлепляются, кажется, но глаз от Серёжи не отведёт. Не побоится. А тот встретит его столь же пронизывающим в темноте их совместной спальни взглядом в ответ, ведь Серёжа свято верит, что такие вещи необходимо проговаривать через рот. — И я не был уверен, что что-то изменится. А вот поди ж ты…
Тем утром перед зеркалом Миша внимательно рассматривал Пашин сувенир — засос на груди, прямо под левым соском. Тот долго не желал сходить, и позже, несколько дней спустя, Серёжа охотно и будто особенно нежно прижался к этому месту губами. Что-то щёлкнуло, как идеально подходящие друг другу шестерёнки, чётко и ясно примыкающие пазами. Миша прикрыл глаза, всё так же наслаждаясь выпавшим ему счастьем, и почти не удивился, услышав Серёжин ясный голос: «Паша передаёт привет?» — с чуть вопросительной интонацией, но совсем чуть-чуть, будто и не вопрос вовсе. Вопрос, который не требовал ответа.
Их встреча была вопросом времени. Времени и обстоятельств. И возможно, они оба были самой дурной идеей в Мишиной жизни, но других он выбрать не мог.
Он хорошо знал их, но всё равно ожидал чего угодно: хоть ревности, хоть базарного скандала по поводу выборов мундепов в сентябре: Паша буйно верил в УГ, а Серёжины принципы не позволяли ему голосовать за коммунистов. Но самым грустным исходом их встречи, размышлял Миша, стала бы горячая ночь, полная секса на один раз. Одного раза явно было бы мало! Хотя бы длинный уикенд, надеялся он, а то и больше. Грех пропадать такому богатству.
— А потом Матвей бросает свою пафосную контору и, несмотря на все письма отца, уезжает в деревню растить кабачки и… что там ещё он привозил, а, Мишель?
— Свёклу, — у Серёжи глаза блестели, как шампанское на дне их бокалов, а в голосе были безошибочно узнаваемы нотки возбуждения. Мишель смотрел на свои руки и не понимал, как здесь оказался. — А ещё, кажется, батат, хотя я не знал, что его можно выращивать в Ленинградской области. Но Матвей смог…
— Матвей всё может!
— Ааа, и тыквы? — клином вернулся Паша в их диалог. — Миша сбагривал их мне прошлой осенью, — объяснил он в ответ на обескураженный Серёжин взгляд, — охапками.
И от того, как грозный Паша Пестель сейчас с надеждой улыбался и ради Мишиного Серёжи демонстрировал эти самые чудо-овощи: руки дугой от пуза, колени враскорячку — у Миши нервно дёрнулась сердечная мышца.
Так больно, но сладко одновременно.
— Да и вообще много всего другого, — согласно кивнул и рассмеялся Серёжа.
Он откинулся на спинку кресла, такой красивый и довольный, что невольно залюбуешься. В такого Серёжу невозможно было не влюбиться, с опасением подумал Миша. И знал, что Паша ему доверял в таких вопросах.
— Ну, если мы ведём рейтинг отцовских разочарований, — Паша сегодня тоже был в отличном настроении и улыбался непривычно много для себя, переводя взгляд с одного на другого, — то мне по этому вопросу тоже есть что сказать.
Миша зря боялся: его любовники сошлись идеально, даже слишком, будто знакомы были сто лет, будто созданы были друг для друга, а не для Миши вовсе. Будто это им суждено было встретиться, и он всего лишь стал орудием их общей судьбы.
Серёжа снова шутил, а Паша смеялся и облизывал узкие губы, жадно, воровато, а Серёжа ловился на этот взгляд и на его мокрый рот так же, как залипал на них всегда Миша. Заметив эти их переглядки, сложно было не взревновать к тому, что обычно предназначалось ему одному. Ведь всё это было знакомо: и как приятно угадывать ответный Пашин взгляд на своей коже, и как покрывалась испариной верхняя губа, когда Серёжа был к тебе так внимателен.
Слишком, слишком хорошо, думал Миша, чувствуя, как непривычно тлели в его груди огоньки ревности.
— Слишком, слишком опасно было оставлять эти чувства лишь на вас двоих, — поделится потом Серёжа. — Я должен был либо порвать эту нить, либо пройти по ней до самого конца.
Ужин организовали в Серёжиной квартире: Паша готовил лучше, но его кухня была меньше. Меню на троих не отличалось существенно, было даже удобнее: Серёжа предоставил им жилплощадь, Миша открыл вино, а Паша вооружился ножом и что-то уверенно строгал, наполняя кухню привычными ароматами еды.
— Какие-то аллергии есть, Серёж? — вежливо уточнил он.
— Только на карусели на выборах и работников ФСИН.
Шутка привычно зашла на ура, как и во всякой нормальной компании. Миша был в них уверен, но всё равно давно приучил себя радоваться даже такой малости.
Из пакетов по очереди появились мясо, салат и крупные оранжевые апельсины.
— Серёж, он метит прямо в сердце, — восторженно простонал Миша, узнав в ингредиентах знаменитый Пестелевский салат с печенью.
Серёжа удивлённо приподнял бровь, кажется, не вполне готовый к подозрительному сочетанию продуктов, но привычно доверился Мише, и, верно истолковав его реакцию, Мишель лишь спрятал улыбку в широком прозрачном бокале из ИКЕИ. То, что Паша сегодня решил приготовить свой фирменный салат, лишь только подтверждало серьёзность его намерений, и это доверие — с обеих сторон — ему льстило.
Между прочим, Миша когда-то не устоял перед обаянием и талантами Паши Пестеля как раз при схожих обстоятельствах. И он отчего-то был уверен, что у Серёжи сегодня тоже не будет шансов.
Воздух потихоньку наполнялся сладким фруктовым ароматом, а Серёжа в роли гостеприимного хозяина продолжал наполнять кухню разговорами: байки про семью, друзей, детство, пятиминутка отборного мата, когда всем троим синхронно пришло уведомление о новых иноагентах (зачитывали вслух и по ролям: знакомый всем Якушкин, Маша Раевская, блогерша какая-то, газета «Современник» — о, а эти что, получается, до сих пор не были?). В какой-то момент Миша всё-таки расслабился и начал получать удовольствие от вечера, как изначально и планировал. Еда была невероятно вкусная, и делить её вот так, на троих, отчего-то казалось ещё вкусней. Ели как стояли: Миша за столом, Пестель у плиты, а Серёжа, приютившись задницей на широком подоконнике, чтобы удобнее было дымить в форточку. Места за крохотным обеденным столиком, наверное, бы хватило, но отчего-то им эта дистанция даже нравилась, и они продолжали держать безопасное расстояние и узнавать друг друга получше всё так же исподволь и не спеша.
Передавали тарелки и приборы из рук в руки, доливали вино всем троим скопом — вот и кончилась вторая бутылка. Прятали улыбки за бесконечной похвалой еде, дружелюбию их хозяина, талантам повара, такому замечательному Мише. Дотрагивались друг до друга — Миша чувствовал их обоих и видел эти их прикосновения, ему вовсе не казалось — будто украдкой, случайно. Придержать за локоть в один момент. Чуть дольше обычного не выпускать чужие пальцы из своих — через минуту. А ещё позже встать совсем рядом, едва-едва не касаясь бёдрами друг друга, и курить в компанейском молчании.
Он сам не знал, чего ждать, но ждал уже будто вечность.
— Не знаю, Мишку ж просто невозможно ревновать было… — тянет Пестель на себя мысль и остатки одеяла. Сколько бы ни покупали дополнительных — всегда оказывается мало.
— Ну не скажи, — Серёжа всем своим видом показывает, что согласиться не может, но одеялом ради ближнего своего пожертвует, даже если на него со стороны окна будет дуть.
— Это всё его честные глаза. Он ж не скрывает ничего, таких не берут в разведчики. Я сначала думал, мол, какая разница, задорно же трахаемся. А когда влюбился, было уже поздно что-то менять.
Серёжино молчание растягивается, как грустный одинокий вечер посреди забитого отпусками лета, без звонков друзей и горячей воды.
— Мне было сложно привыкнуть, что ему меня… мало. Головой я понимаю, что это не так, не в этом дело, но где-то внутри свербело, хотелось понять, что я могу исправить.
Паша крепче сжимает его руку. Они вообще много прикасаются друг к другу, то ли наученные Мишиным опытом, то ли — потому что держаться посреди охватившего их шторма хочется за кого-то надёжного, а Миша не знает людей более надёжных, чем его Серёжа и его Паша.
— Так и познакомились.
Прежде чем поцеловаться, они попросили у Миши разрешения — вот умора. Он бы рассмеялся, выбери они использовать так любимые Серёжей слова, но им достаточно было только взгляда, который не мог быть истрактован никак иначе.
Мише было не до смеха.
Их первый поцелуй был красив, как в фильмах: Серёжа держал в отставленной руке дымящуюся на фоне тёмного окна сигарету, а Паша зарылся ладонями под полы его рубашки и прижимался к нему всем собой. Они прикасались друг к другу губами. Вначале целомудренно, после — откровенно развратно. Но всё равно аккуратно. Медленно. Узнавая секреты друг друга и узнавая таким образом Мишу тоже. И так и застывший на другом конце кухни Миша настолько потерял себя в их поцелуе, что едва не пропустил, как они обернулись и в воздухе завис немой вопрос.
— Что-то наш Миша заскучал, — голос Пестеля казался хриплее обычного.
Серёжа протянул ему руку, подзывая к ним, и Миша инстинктивно сделал шаг, но не вперёд, а назад. Хотелось одновременно сбежать и быть с ними вечно. Потребовалось время — мгновение, дольше? — и он собрался с решимостью и попятился в спальню, призывая их последовать его примеру. Они обступили его с двух сторон, и выражение их глаз в темноте Серёжиной спальни казалось Мише до странности одинаковым. Или не было в этом ничего странного? В одинаковых и разных поцелуях, в двух парах раздевающих Мишу рук, путающихся в свитерах и майках, в голосах, синхронно чертыхающихся на слишком узкие джинсы и лишние три носка, навеки после этой ночи потерянные под кроватью.
Они уложили Мишу между, и он хотел бы закрыть глаза, стремясь раствориться в этом жарко-близко-рядом-рядом, о котором он столько мечтал, но полностью потерять голову у него не получалось.
Раньше казалось, что глядеть на их поцелуи, на руки жадные, на столь знакомые синяки и отметины, расцветающие на любимом теле, должно было быть приятно, возбуждающе, жарко. Вместо этого следом за желанием, Мишу опалило ревностью. Нет, он их хотел, очень-очень хотел, но одновременно ревновал ужасно. Ревновал, когда Паша закусил Серёжину нижнюю губу и потянул на себя, вынуждая того подчиниться и подставиться. Звук Серёжиных ответных стонов тоже возбуждал кровь и пробуждал ревность, и она жглась, как горчичник, и одновременно пьянила и наполняла радостью, как ледяной бокал шампанского. Потому что это же было так красиво: поделиться с ними известными доселе только Мише секретами и показать, как фокус, что если нажать Паше на поясницу вот так, то он прогнётся сам и вытянется спиной, спрячет руки под подушку и позволит развести себе ягодицы и будет стонать, пряча горящее лицо в мягкий пух, как не стонал до этого. Миша ревновал — но и радовался тоже, когда показывал себя всего им обоим. Новый, старый, привычный, весь он был — только для них двоих.
Оказывается, не только они так отличались друг от друга, но и Миша с ними был разным. Он никогда особенно не задумывался об этом, но вот поди ж ты: с Серёжей Миша любил нежно, одними кончиками пальцев по выступающим рёбрам, но особенно сладко, когда у того окончательно сносило голову и он мог отпустить себя, находя удовольствие в Мишином теле. А с Пашей можно было резко, а можно — по-новому, потому что тот совершенно не боялся экспериментов, не имел, кажется, ни стыда ни совести и мог до самого утра.
Втроём тоже вышло до самого утра — с перерывами на чай, два душа и повторение их кухонного вечернего разговора, но тихонько, как проверить температуру воды одним пальцем, прежде чем броситься с разбегу в море. С ними обоими Мише было ревностно, страстно, бесконечно красиво и страшно. Но даже он понимал, что это было такое «страшно», которое преодолевалось только вместе.
К счастью, уходить никто из них пока не спешил.
— Всё в порядке? — Серёжа в конце концов стянул его с распластавшегося по кровати морской звездой Паши и положил Мишину голову себе на грудь.
Миша переплёл их пальцы в прочный замок. С Серёжей этот жест был привычным, но он уже видел, что второй рукой Серёжа так же держал Пашу. Они просто легонько касались друг друга, но Паша дышал глубоко и мирно и, судя по своему виду, чувствовал от Серёжиных прикосновений то же заземление и спокойствие, к каким привык Миша.
И вот это чувство, что плескалось сейчас внутри Миши, — тоже ревность? Или всё-таки любовь? Он запутался. В голове стучало речитативом упорное: «не отдам, не отпущу». И одновременно — он уже планировал, чем ещё собирался поделиться именно с ними.
Может, прямо утром, часиков в одиннадцать.
— Мне странно, но скорее хорошо, — в итоге выдавил он, не потому что это была правда, его чувства скорее попадали в разряд чего-то необъяснимого, что случалось с ним в первый раз и в обычные рамки «хорошо/плохо» не влезало. А потому что Серёжа бы не уснул, пока не убедится, что все они в какой-то степени в порядке. И потому что Паша уже тихонечко храпел рядом.
Миша провалился в сон, окружённый теплом, темнотой и звуками их перемешанного дыхания, и на границе между сновидением и явью едва успел услышать:
— Мы обязательно поговорим завтра.
Фраза, которую он ещё не раз услышит и произнесёт тоже.
— Я бы не вытянул один, — произносит Миша, потому что ему такое признание ничего не стоит, все и так знают. — А вместе мы всё сможем. — Паша с Серёжей раскрывают свои объятия, приглашая упасть в заманчивое тепло между ними, и Миша шагает вперёд куда увереннее, чем в ту их первую ночь: — Ну, кто поцелует меня первым?