Перелом

      – Сорок семь!       Курт пытается напрячь мышцы, но ощущает в руках лишь пульсирующие огнём каменные жгуты, что уже с трудом поднимают его над землёй.       – Сорок восемь!       Гортанный голос инструктора легко прорывается сквозь барабанную дробь дождя и гулкие удары сердца в висках.       – Сорок девять!       Курт сжимает зубы. Пальцы предательски скользят по жирной грязи, увеличивая его шансы упасть лицом прямо в мутно-бурую лужу, собравшуюся под ним.       – Пятьдесят!       Ещё одно усилие, натянувшее жилы до острой боли, и Курт с противным чавканьем вновь отрывает грудь от земли.       – Заход окончен, девочки! Задницы всем поднять! – лейтенант Бернд неспешно прохаживается вдоль шеренги стоящих в упоре лёжа и делает вид, будто не замечает, как брызги грязи из под его сапог летят прямо на лица измученных рекрутов. – А пока вы отдыхаете, спрошу ещё раз: кто из вас, весельчаки, это сделал?       Они долго и громко ржали, выйдя утром на построение и увидев тренировочный манекен одетым в офицерскую форму, украшенный дамским чепцом и пририсованными густыми чёрными усами – главной отличительной чертой капитана Бернда.       Но вот теперь взводу было явно не до смеха.       Капли дождя смешиваются с солёным потом и скатываются по мокрым волосам, заливая глаза. Курт встряхивает головой и незаметно бросает злой взгляд в конец шеренги. Гельмут еле держится на сильно дрожащих руках, не смея поднять бледного лица. Весь взвод уже час мокнет здесь и рвёт жилы из-за его идиотской выходки, а этот трус никак не может найти в себе храбрости встать и сознаться! Курту он никогда особо не нравился: вечно пытается схитрить, держаться за спинами собратьев и как можно меньше делать на тренировках, что ему неизменно удаётся. Но благодаря хорошо подвешенному языку, извечным чудачествам и смешливому характеру в казарме Гельмута все любили. Что, интересно, парни думают о нём теперь? Курт вот никак не может понять: как же можно быть таким слизняком?       Его самого к жёсткой дисциплине приучили ещё с раннего детства. Но большинству рекрутов, которым не посчастливилось родиться и расти в полковом лагере, строгие порядки гильдейского обучения даются с трудом. Парни то и дело дурачатся, устраивают драки и всячески нарушают устав, потому для их взвода это далеко не первое "лежачее" построение.       – Я жду, салаги! Наша увлекательная тренировка будет продолжаться, пока я не узнаю имя виновника!       Вот только впервые они все надрываются по причине бесхребетности одного лишь собрата.       – Ну, раз вы пока ещё стесняетесь, барышни, то продолжим! Рожи в грязь! И раз!       Курт материт Гельмута сквозь сжатые зубы, едва не целуя раскисшую землю. Все знают, что именно он выбирался ночью из казармы, отмывал утром следы угля с пальцев и гордо лыбился перед построением.       Все знают.       Но стучать не станет никто. Его братьям хватает чести молча продолжать погружаться в грязь.       Всем хватает чести, кроме Гельмута.       – Двенадцать!       Вдруг справа слышится громкое чавканье. Курт видит, как Рольф поднимает голову, покрытую слоем жидкой грязи и, перекатившись со сдавленным стоном, ложится на спину.       – Ты что-то хочешь мне сказать, сынок? – Бернд наклоняется над глубоко дышащим парнем, который щурится от больно бьющих по глазам капель.       – Никак… нет… лейтенант!       Курт замечает, как кое-кто из парней спешит незаметно опереться на колено, пока внимание инструктора приковано к Рольфу.       – Тогда живо перевернулся обратно и оторвал своё брюхо от земли!       – Я… я не могу, – рвано выдавливает парень.       – Силёнок не хватает, салага? Даже девочки из женского взвода могут дольше отжиматься! Может ты просто хреново выспался, потому что ночью портил мой тренировочный инвентарь?       Курт дёргается. Несправедливость жгучей полосой режет грудь.       – С твоими успехами в стрельбе долгая служба в рядах гильдии тебе всё равно не светит, Рольф. Так может вышвырнуть тебя прямо сейчас, чтобы не страдал зря?       – Это был не я! Клянусь честью, лейтенант! – отчаянно кричит Рольф прямо в лицо командиру.       Гнев бурлит внутри Курта, разгоняя сердце и затеняя боль в перенапряжённых мышцах. Он вновь смотрит в сторону Гельмута. Круглые карие глаза полны страха и слабости. Наткнувшись на требовательный взгляд Курта, Гельмут лишь коротко вздрагивает и открывает было рот, но лишь для того, чтобы снова уткнуться в грязь.       Да как же он…       Внутри молнией вспыхивает решение, ослепляя рассудок и отзываясь приятной тяжестью правоты.       Одеревеневшее тело разгибается с трудом и мелко дрожит, не то от холода, не то от волнения.       – Лейтенант-инструктор, это сделал я! – собственный голос звучит незнакомо и будто со стороны.       Курт неотрывно смотрит перед собой в движущуюся стену дождя, но покалывание на затылке даёт понять, что все взгляды теперь обращены на него.       Лейтенант возникает в поле зрения. Он медленно сокращает расстояние между их глазами, и вскоре Курт уже с трудом сдерживается, чтобы не скривиться от кислого дыхания с горькими нотками табака. На лицо летят осколки капель, звонко разбивающихся о шлем Бернда, а взгляд бесконтрольно цепляется за уродливый шрам, искривляющий его нижнюю губу.       – Повтори-ка, что сказал?       – Это я нарядил манекен, лейтенант-инструктор! – стараясь держать под контролем спотыкающийся голос, отвечает Курт.       Бернд молчит и смотрит ему в лицо так въедливо, словно приплюснутым носом чует запах лжи. Шум дождя становится всё громче с каждой минутой затянувшегося ожидания.       – Всем встать! – резкий крик больно бьёт по ушам. – Марш в казарму, привести себя в порядок и по койкам! А ты, – зловеще понизив голос, добавляет лейтенант, – иди за мной.       Курт ошалело шлёпает по лужам, ловя на себе отчасти благодарные, отчасти взволнованные взгляды на перепачканных лицах друзей, и запоздало задаётся вопросом: какое же его может ждать наказание?       Лейтенант Бернд считается самым жёстким инструктором в их учебном лагере: вечно давит рекрутам на слабые места, наказывает зверскими тренировками за любое проявление слабости и разгильдяйства, требует от них дисциплины и работы на излом. Гоняет взвод до седьмого пота и стёртых в кровь ступней по лесам вокруг лагеря. Не терпит нытья и стукачества, а отрабатывать удары и блоки заставляет до тех пор, пока трясущиеся руки ещё способны держать меч.       Но Курту он даже нравится.       Всю жизнь окружённому военными, ему не привыкать к грубости и издёвкам старших. Зато он чутко различает разницу между садистами, развлекающимися за счёт унижения младшего состава, и суровыми командирами, готовящими молодняк к трудностям службы.       Бернд как раз из последних.       “Те кто хотят поплакаться, могут проваливать домой к мамочке прямо сейчас! Таким не место в рядах моей гильдии!” – всегда кричит лейтенант, стоит прозвучать хоть намеку на роптание в рядах рекрутов.       Первый год гильдейского обучения не зря прозвали “Жернова”. Он считается самым трудным и жестоким. "В этом лагере я отделяю зёрна от дерьма", – постоянно напоминает им Бернд. Половину отобранных вместе с Куртом парней эти жернова уже немилостиво перемололи.       "Может ли лейтенант выгнать и его из гильдии за подобную провинность?" – эта мысль поднимает волоски вдоль предплечий Курта и заставляет его сжать кулаки, но твёрдая уверенность в правильности своего поступка отталкивает страх на задворки сознания.       Бернд широким шагом пересекает укрытый пеленой дождя лагерь, не обращая внимание на караульных, испуганно выскакивающих ему на встречу из-под спасительных навесов.       Сильным рывком распахнув надрывно скрипнувшую дверь, лейтенант растворяется во влажной темноте своего кабинета. Курт неуверенно застывает на пороге, пока внутри не вспыхивает слабый огонёк и не звучит раздражённый окрик.       Грязные струйки воды, стекая с противно липнущей к телу одежды, собираются у ног Курта в рыжую лужицу на пропитанном пылью деревянном полу. Он судорожно перебирает в голове наиболее подходящие оправдания дурацкой выходке, которые помогут ему сохранить казарменную койку, пока Бернд неторопливо раскуривает густо дымящую трубку.       – Ну, и на кой хер, ты, это сделал? – в лоб спрашивает лейтенант, сбрасывая с плеч промокшую куртку и тяжело опускаясь за простой деревянный стол. – Ты ведь понимаешь, что умышленное враньё своему командиру считается нарушением устава и преступлением в рядах гильдии?       Подготовленная ложь, колючим комом застревает в горле, не позволяя Курту членораздельно ответить на внезапный вопрос.       – Ну же, признавайся, салага? Надоело быть на содержании у гильдии? Охота к мамке под подол вернуться? Или захотелось побыть героем для всего взвода? – хриплая насмешка лейтенанта наполнена издёвкой.       – Матери у меня нет с младенчества, как и другой жизни, кроме как в рядах Стражи, – отмирает наконец Курт, старательно пытаясь скрыть сквозящую в голосе горечь. – И я не геройствовал, лейтенант, я просто помогал своему взводу.       – Помогал, говоришь? Это ж как? Выгораживая этого труса, Гельмута? – приподнимает Бернд одну бровь, с тихим стуком перегоняя тёмную трубку из одного уголка рта в другой.       Осознание полной картины произошедшего и злость от того, как он заблуждался в отношении командира, раздувают Курту ноздри и утробно рокочут внутри.       – Вы с самого начала знали кто это сделал! Почему же сразу было не наказать его? Для чего измываться над всем взводом?       – Думаешь, малыш, я удовольствия ради целый час мок там с вами под сранным ливнем и пялился на ваши тощие задницы? Да я вам, соплякам, жизни спасаю! – подаётся вперёд лейтенант, пронзая Курта острым, как клинок взглядом. – Вы, мальчишки, все считаете себя героями ровно до первого крепкого удара, а я должен выяснить, как каждый из вас этот удар выдержит, до того, как вы окажетесь в настоящем бою.       Курт хмурится, стараясь усмирить своё неприлично громкое сопение и впервые возникшую неприязнь к лейтенанту.       – Например, теперь я знаю, что ты готов нарушить устав и пожертвовать собой ради последнего труса, лишь бы побыть херовым спасителем.       Тихий голосок в голове подсказывает, что командир намеренно провоцирует его и сейчас стоило бы промолчать, но уязвлённая гордость настырно проталкивает слова сквозь сжатые зубы.       – Я поступил по чести. Я не мог больше смотреть, как мои друзья страдают понапрасну. Это было правильно! – нагло заявляет Курт, про себя уже прощаясь с долгожданным местом в гильдии.       Бернд откидывается обратно на спинку стула, продолжая изучать лицо Курта так, словно выискивает в броне противника щель для смертельного удара.       – Всё что происходит в Страже?       – Остаётся в Страже! – девиз гильдии будто сам собой отлетает от зубов.       – Верно, сынок. А знаешь где остаются ошибки Стража?       – Нет, лейтенант.       – В могилах его боевых товарищей, – необычно тихо и проникновенно произносит командир, и в горле у Курта тут же свербит и вовсе не от горько-молочных клубов табачного дыма. – Но сегодня твоя ошибка будет стоить твоему собрату лишь его карьеры. Я держал вас там всех вовсе не без причины – я проверял вашу сплочённость и давал Гельмуту шанс преодолеть себя, перебороть свой страх и стать лучше. А ты его этого шанса лишил.       Лейтенант замолкает и выжидающе смотрит, но Курт больше не решается нарушить тишину, разбавленную звонкой дробью дождя по стеклу.       – Так что запомни хорошенько, салага, на службе ты ещё не раз столкнешься с ситуациями, где не будет варианта “правильно”. Он и в мирной жизни-то встречается крайне редко, а в бою и подавно. И пока ты ещё сопля зелёная, твоя главная задача – научиться выполнять приказы своего командира, который сделает нелёгкий выбор за тебя. И если научишься, однажды сможешь заслужить право делать его за других.       – Я… я понял, лейтенант, – отвечает Курт, ощущая странное, скребущее под рёбрами чувство, будто ему только что вручили ответ на неизвестный ему пока, но жизненно важный вопрос.       – Завтра у тебя будет достаточно времени обдумать мои слова, во время одиночного пятичасового забега вокруг лагеря, – уже своим привычным приказным тоном добавляет Бернд. – А теперь марш спать!       Курт отдаёт честь, пытаясь сдержать расплывающуюся на лице довольную ухмылку.       – И вот ещё что, – голос командира успевает настичь его уже в дверях, – проследи, чтобы парни не переусердствовали там ночью с Гельмутом.       – Так точно, лейтенант-инструктор!       Бернд ещё какое-то время смотрит в поспешно захлопнувшуюся дверь, аккуратно растирая под столом мучительно пульсирующее колено – старая боевая травма год от года доставляет ему всё больше неудобств.       Мальчишки. Какие же они всё ещё мальчишки. Горящие глаза, горячие сердца. Думают, что уже знают всё об этом странном мире.       Несколько лет назад его рекруты прозвали первый год обучения в гильдии “жерновами”. Бернд усмехается, вычищая нагар и остатки табака из трубки. Он бы скорее сравнил его с водоворотом: большинство счастливчиков выбросит прочь, а тем кого он затянет, придётся опуститься на самое чёртово, тёмное дно.       И выживут там немногие.       Но этому парню, Курту, должно хватить сил. Он показывает отличные результаты на тренировках, и однажды из него может выйти достойный командир, каких гильдии сейчас отчаянно не хватает. Конечно, если научится держать язык за зубами и не растеряет в процессе своё врождённое благородство.       Бернд раздумывает ещё минуту, непроизвольно приглаживая жёсткие волоски усов, а затем извлекает из ящика журнал учёта рекрутов.       Генерал просил прислать Герману лучших из новобранцев для обучения в новом лагере для будущих офицеров.       Бернд аккуратно вписывает имя Курта в список на перевод.