Гемма Северной Короны

В Средиземье разгоралась осень, первая осень, начавшаяся при свете Анора. Когда все было закончено, Мелькор вошел в запечатанную до поры комнату. Настало время привести в порядок лучшее из его сокровищ. За месяцы волшебного сна принц осунулся и похудел. Резко высеченное лицо как будто покрылось тончайшим слоем пыли, стан усох и даже плечи, казалось, ссутулились. Едва заметно вздымающиеся ребра все еще прикрывало простое серое платье, но оно истрепалось и мало походило на одежду, приличную украшению дворца Владыки Мира. Тяжело было поверить, что это зрелище стало главной причиной всего случившегося после того дня, когда Мелькора, скованного зачарованной цепью, с закрытым полой плаща лицом, ввели на площадь пред троном Манвэ. Это могло быть смешно, могло быть унизительно, но не стало ни тем, ни другим. У Мелькора были столетия на то, чтобы до мелочей продумать каждое слово, каждый жест и каждый вздох. План побега, который он придумал, был на диво подробен, возможно, был лучшим из когда-либо придуманных планов, и он просто не имел возможности не сработать. И он разбился на тысячу сверкающих осколков, едва свет Лаурелин коснулся до поры скрытых глаз осужденного. Маханаксар сильно изменился за прошедшие три века. Над каменными креслами Властей высился в несколько ступеней разборный деревянный помост. На нижнем ярусе были расставлены по кругу три machallâm, трона, окруженные скамейками для приближенных. Едва увидев это сооружение, Мелькор почувствовал, как его охватывает неуместная в такой момент злоба — для чего же тогда было это все? Для чего война, для чего его слуг истребляли, для чего он будет сейчас петь по сладкую дудку пресветлых Валар, если эльфы все равно теперь живут здесь, под крылышком Стихий, сытые, спокойные и в сияющих украшениями одеждах? Усилием, которое вряд ли мог даже вообразить себе кто-то из присутствующих, он подавил возмущение духа и начал речь. Она предназначалась лишь для братьев и сестер, а неожиданные зрители все равно не знали языка, звучащего в чертогах Единого. Пусть смотрят. Пусть видят, что он не опасен и ему не нужно чинить козни. Я исправился, я чист, я готов быть вашим другом. Он говорил, мешая правду с ложью, чувства с расчетом, и старался не смотреть на помост. Только одно лицо там было ему знакомо и именно это лицо стало первым увиденным после мрака темницы. Прошедшие годы изменили его. Притворная невинность и скромное самодовольство сменились столь же притворной озабоченностью и гневом, но черты остались теми же — и Мелькор не собирался давать этому ублюдку Финвэ ни одного шанса воспротивиться его помилованию. Итак, Слово было произнесено. Следующие поколения вольны были написать, что он рыдал, поверг лицо свое ниц и ел землю — все это было неправдой в тот день, но читая в душах они верно все поняли, и занесли это в свои маленькие смешные сказания. В тот день тишина накрыла Священную Гору, молчал Король Мира и все застыли в страхе и почтении. И Мелькор ждал, и ждал, и — вот оно — громовым раскатом раздался хрипловатый женский голос: — Я верю ему, Манвэ. Пусть сам залечит раны, нанесенные Арде, в знак добрых намерений. Тьма Мандоса меняет неизбежно, и от благих изменений не ждут лучшего. Ниэнна откинула серебристое покрывало с лица, испещренного шрамами, и, не глядя ни на кого, спустилась в круг. Кто мог сказать против Валиэ? Лишь Судия. Мелькор метнул в злорадный взгляд в запретную ложу — не смог отказать себе в удовольствии хотя бы на долю секунды увидеть во враге то же бессилие, что ощущал сейчас сам. Среди бесчисленных нарядов и украшений, шелков, атласа, камней, вышивки и высоких причесок, подле кресла короля нолдор, по другую сторону от златокудрой королевы, высилось темное пятно. Это был эльда в простых серых одеждах, без венца и ожерелий, с волосами, стянутыми в тугую косу, как во время работы. Его твердое правильное лицо выражало скуку и вызов, и взлелеянный план снова потерпел изменения. Все живущие и воплощенные тянулись к красоте, чувствуя в ней отражение Песен, из которых были созданы, и никто не мог осуждать Мелькора за желание владеть лучшим из созданного. В тот момент он с кристальной ясностью понял — этот эльда будет принадлежать ему. — Мы прощаем нашего брата, — казалось, заговорил сам воздух над Кругом Судеб. — И даруем ему возможность жить и трудиться с нами на благо детей Эру и их дома, как должно было быть от века. Манвэ величественно поднялся с трона — видимо, чтобы поднять простертого долу грешника. Но Мелькор не стоял на коленях, и Королю осталось лишь коснуться его рук в приветственном жесте. «Двенадцать лет, — подумал Мелькор, — больше мне этого не выдержать» Едва чары рассеялись, он резко сел, будто просыпаясь от кошмара. Несколько раз моргнул, чтобы прийти в себя, а потом коротко, почти без замаха, влепил Мелькору затрещину. — Где я? — В моей крепости. — Немедленно верни меня в дом моего отца. — Забудьте об этом. Теперь вы принадлежите мне. — Ты забываешься, Моринготто. Я рожден свободным и не могу принадлежать никому, кроме своего народа. А ты — лишь тюремная крыса. И ты пожалеешь, если не отпустишь меня сейчас же. — Боюсь, это невозможно. Феанаро неожиданно ударил его затылком в нос, заломил сдерживавшую руку, резко дернул вниз и уронил бы похитителя на пол, чтобы добить подкованными сапогами, если бы долгие месяцы сна не истощили его. Мелькор прижал его запястья к столу и невольно навис сверху. Принц отчаянно забился, но спустя какое-то время, видимо, поняв, что это безрезультатно, смирился с унизительным положением и затих, вложив все свое негодование в горящий ненавистью взгляд. Глаза у него были темно-серые, с прозеленью, такие злые, что не сразу можно было разглядеть его телесную немощь. Между их лицами не вместилось бы и двух ладоней, и Мелькор почувствовал, как шевельнулись узкие губы, когда негодующий рык превратился в выдох. — Моя жена… Только что родила третьего сына. Ты хочешь отнять у меня его первые годы. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что я когда-нибудь прощу тебе это. — Мой совет — забудьте о Валиноре, ваше высочество. Со временем вы так же полюбите и этот край, хоть у него и суровый нрав. Зачем бесплодно растравлять себя мыслями о том месте, куда вы никогда не вернетесь? А теперь лежите спокойно, вам скоро принесут еды, подкрепи́тесь. В расчищенный внутренний двор верхней части Твердыни давно запретили доступ нижним чинам и оркам. Здесь, на холодном ветру остро и солоновато пахло сосновыми опилками. Для принца срубили светлые просторные палаты, с кузницей, мастерской и несколькими жилыми комнатами. Немного похожие на его дом в Тирионе, но не слишком. Внутри еще было пустовато и необжито; мебель без придворных изысков, по-военному удобная и добротная; и огромные окна на восток пришлось заменить на более привычные теперь для Севера стрельчатые арки, призванные улавливать как можно больше света ладьи Ариэн и хранить тепло зимой. В прислугу ему определили пару валараукар — Мелькор полагал, что излишнее подражание привычному и знакомому вызовет у пленника лишь отторжение. Да и эльфийские рабы вряд ли бы смогли порадовать пленного эльфийского принца. Может, когда-нибудь его удастся приручить и, став частью Замка Тьмы, он оценит их по достоинству. — Нет, — сказал Мелькор, решительно стирая с настенной доски часть схемы. — Это просто закольцует чары, и они останутся на месте. Надо зайти с какой-то другой стороны. — Кстати о тех, кто остается на месте, — ответил Рушур немного запоздало, рассматривая на всякий случай один из упавших листов вверх ногами, — хотя и в другом смысле. Если вам интересно, нолдо не двинулся. То есть, он, конечно, ест, и даже переоделся в то, что вы прислали, правда, только самое простое. Но из запечатанного чертога выходить отказывается. Мелькор с наслаждением потянулся в кресле. Они бились над этим заклинанием неприлично долго для того, кто больше не может оставить тело, и, возможно, уже дошли до той черты, за которой в любом деле необходим лишь свежий взгляд. — Знаешь что? Я думаю, нам не повредит сейчас немного отвлечься. Вели Игасу привести его сюда, я с ним разберусь. Может, большое следует начать уничтожать с малого? Подожди-ка… А если… Рушур церемонно поклонился и вышел, а Мелькор снова склонился над столом, записывая поверх старых схем пришедшую идею. Его, конечно, не тащили — он бы этого не позволил — просто вели двое, крепко держа за локти. — Вернитесь в мастерскую, ваше высочество, — велел Мелькор, заранее зная, что это ни к чему не приведет. Он был бы разочарован, если бы привело. Попросить по-хорошему, однако, следовало. Ответом послужило высокомерное молчание. — Тогда мне придется преподать вам урок. Когда лицо накрыли холодные, твердые от мозолей ладони и чужая злая воля ввинтилась в сознание, разделяя его надвое, как хозяйки рвут на бинты старую ткань, принц не закричал и не забился, как другие пленники, лишь ахнул сначала, а потом крепче сжал зубы. На скулах выступили желваки, на лбу — испарина, он редко и сильно втягивал воздух, будто каждый раз забывал, как дышать. Он ослеп и оглох, все его члены сотрясала крупная дрожь, но стоял прямо, не меняясь в лице. Это становилось слишком жестоким. Обычно подобное погружение происходило гораздо быстрее, это была боль — не имеющая источника, страшная, всепоглощающая боль, одно воспоминание о которой держало в страхе целые племена. Начиная раздражаться, Мелькор одним движением разорвал мысленное полотно до конца. Ничего не изменилось: Феанаро просто рухнул на пол, лишившись чувств. После наказания принц все же пошел на уступки и перенес свое место затворничества. Теперь он сидел неподвижно в своих покоях, а не в старой лаборатории с полуобвалившимся потолком. В мастерскую все так же не заходил, но Мелькор и не ждал быстрых результатов. Он полагал, что придется устроить еще не одну подобную встряску прежде, чем перейти к следующей ступени, но деятельная натура Феанаро сделала всю работу раньше срока. Он медленно оттаивал и сам: сначала заговорил — начал отдавать короткие приказы слугам — потом начал знакомиться с замком, а затем и с землями вокруг, расширяя круги с каждой вылазкой. Мелькор предупреждающе отдал приказ не выпускать его за пределы жилых покоев, но принц с поразительным хладнокровием отреагировал и на вид своих порабощенных соплеменников, и на поселения искаженных тварей, видные с дозорных башен. Наконец он сделал то, чего никак нельзя было ожидать по меньшей мере в ближайший год Валар: потребовал выпустить его за стены, на природу. Видимо, его все же пленила идея первым из эльдар ступить на неизведанную землю, полную манящих тайн и новых знаний. — С вами поедет охрана, — ответил Мелькор после короткого раздумья, — и я. Был сухой солнечный день в середине осени. Он все-таки снизошел до того, чтобы одеться как следует, в сшитый нарочно для него костюм для верховой езды. От волшебного сна он вполне оправился, в седле сидел крепко и грациозно, от пощипывающей осенней прохлады скулы немного зарумянились. Глаза сияли, отражая позднюю умирающую зелень лесов. В черной бархатной куртке, на прекрасном вороном коне, походил на одного из Изначальных. Кавалькада легкой рысью двинулась через рощу на склоне холма. Сквозь начинающие желтеть кроны деревьев ослепительным ажурным кружевом проглядывало ясное голубое небо. Дорогу расчерчивали тонкие солнечные полосы. Тяжелые подковы глухо постукивали по утоптанной земле и мягко — на пожухлой траве под деревьями. Пахло прибитой морозцем землей, дождем и дымом. От прикосновений свежего ветерка под воротником перехватывало дыхание. Все казалось чуть смазанным, как бывает сразу после пробуждения, из-за клубящегося в прозрачном воздухе ночного инея. Мелькор не скрывая удовольствия любовался, как теплые золотые лучи очерчивают твердый профиль соседнего всадника. Мерный ритм природы вводил в легкий транс и Феанаро немного вырвался вперед, с любопытством рассматривая алеющий клен. Не останавливаясь, он повернул за выступ скалы и исчез из вида. Через три удара сердца Мелькор ощутил легкое беспокойство и пустил коня кентером. Топот за его спиной дал понять, что солдаты бросились его догонять. Как и ожидалось, тропа за поворотом была пуста. Ему не нужно было даже отдавать приказ, чтобы началась погоня. Он почти чувствовал себя той тучей, сгустком силы и злобы, освободившимся от оков. Свобода и была этим холодным сияющим днем, летящим конем, преследованием сильной добычи — но не более сильной, чем ты сам. След они поймали быстро, и неслись по узкой горной дороге, как волки, загоняющие добычу. Между деревьями то и дело мелькал будто черный газовый платок, легкий всадник и вспыхивали на солнце серебром паутинки в ветвях и вышивка его жакета. Когда расстояние сократилось до нескольких десятков шагов, он остановился сам, резко натягивая поводья. Конь жалобно заржал и затанцевал, загнанно дыша. Утоптанная тропа вывела их на вершину скалы. Под ногами расстилались бесконечные пространства, охваченные багряным пожаром — горящие леса и рощи, чернеющие пятна яровых полей, еще по-летнему зеленые луга на склонах. На горизонте виднелась темная полоса Ард-гален. Этот наполненный светом фон превращал Феанаро в базальтовую статую — лишь быстро и сильно вздымалась грудь, стянутая охотничьей курткой. Распущенные волосы прилипли сзади ко взмокшей шее. Плоть от плоти этой осени: строгий, прозрачно-серый, пронзающий холодом; пахнущий палой листвой и звенящий, как сталь клинка — он был надежно заперт и не мог оспорить свою принадлежность, как бы ни старался. Вечером того же дня Мелькор, подбирая точильный камень для недавно откованного меча, вдруг почувствовал — что-то не так. Он прислушался и пошел на тихое бормотание, доносившееся из жилых комнат. — Ну куда ты бежишь, золотко, — голос шептал-шипел-звенел, — тебе некуда бежать, мы в Смертных землях. Ты не сможешь вернуться домой сам. Кресло было коротковато для Феанаро, и Майрон, ничуть не смущаясь, перекинул его бедра через подлокотник так, что спина неудобно выгнулась и лопатки повисли в воздухе. Унизанные кольцами пальцы гладили черные волосы, распутывали жесткие пряди, мягко удерживали голову на коленях. Со стороны это выглядело почти нежной родственной лаской, если бы не мелкая дрожь бесцельно напрягающегося тела и ярость в уставленных в потолок глазах зачарованного принца. Его поселили на вилле за окраиной Валмара — подальше от эльфов, поближе к надсмотрщикам. Вся прислуга — юноши и девушки — на одно прекрасное волевое лицо, все широкоплечие, светловолосые и синеглазые. Нетрудно догадаться, за кем они последовали в юный мир. Наградой за полный дом шпионов и предателей были лишь испуганные глаза майар Ауле, завершавших работы и обходивших почетного пленника по широкой дуге, как будто один его взгляд мог схватить их и склонить ко Злу. Внутренне Мелькор над этим подсмеивался. Все они не понимали — для того, чтобы стать Майроном им не хватало одной, самой важной черты. Тяги к познанию, которая была бы сильнее соображений Пользы или Порядка, или Добра, определенного их учителями. Как Вала, Мелькор, конечно, не мог поощрять подобные качества, но Майрон с лихвой искупал все не ведающей границ верностью. Однажды предав наставника, второму он был предан настолько, что без колебаний последовал приказу оставить его в час заведомо проигранной битвы. И не было сомнений, что эти годы он потратил с пользой, восстанавливая их труды и увеличивая славу. Фана, в которую его принудили облечься, хорошо подходила для совершения его плана. К тому же требование Ниэнны открыло ему дорогу во все важные места Благословенного края. Быть может, хозяева этих мастерских и кабинетов и не хотели его советов, но рядом неотступно следовал кто-нибудь из майар Манвэ и перед высшей волей приходилось смиряться всем. Впрочем, и сама воля по всей видимости однажды все же смирилась: чертогов Ауле и Йаванны светозарные тюремщики избегали. Их надзор был, по сути, списком аудиенций, которые Мелькор обязан был получить — тогда, очевидно, пресловутые раны Арды закрылись бы. Именно от обмена ничего не значащими формулами вежливости с напыщенными знатоками гор, трав и слов. Он с легкостью обернул это наказание себе на пользу. Начал с того, что говорил с теми, кто был готов слушать. Да, его ненавидели и боялись, но среди простого народа не все думали в унисон с Высшими. Кто-то считал его наказание слишком жестким, кто-то — и это было даже лучше — слишком мягким. Во вторых было гораздо проще посеять сомнения и зародить недовольство. Если бы он этого захотел. Было бы неразумно поднимать настоящее восстание, когда истинная цель лишь рассеять внимание, освободиться от преследующих взглядов и получить возможность делать хотя бы несколько вдохов в день втайне от настороженного роя врагов. Он жил спокойно, учил светлых эльдар играть ради выигрыша и защищаться оружием от оружия, и никогда не смотрел на юг. В город на Туне его отпустили нескоро. И это было к лучшему — все успели привыкнуть к тому, что он ходит свободно. За это время он смог выучить язык и отказаться от настойчивого сопровождения. Раману Аларка, письмоводитель дома, не велел, конечно, нет — настоятельно порекомендовал — нанести первый визит его величеству Финвэ. Стоять перед троном эльфийского выскочки, чувствуя на себе любопытные взгляды придворных (они не хуже Мелькора понимали, что король готов подарить ему лишь несколько не слишком завуалированных оскорблений, и ни секундой больше), было бы гораздо унизительнее, если бы все это не предваряло основное блюдо. В мастерскую принца, одаренного по слухам всеми талантами воплощенных, Мелькор входил с колким предвкушением. Он вот-вот должен был узнать, так ли хорошо его будущее сокровище, и мало что на свете могло сравниться с этим чувством. Феанаро был одет столь же скромно, как и на суде, но теперь, вблизи, стало видно, что невзрачная темно-серая рубаха сшита из тончайшего шелка, а кушак на гибкой талии и запястья, обрамляющие крупные твердые ладони, затканы серебром и драгоценными прозрачными морскими камнями. В первом покое, крытой части кузницы, где несколько учеников или помощников спешно доделывали какие-то металлические заготовки, говорить было невозможно и Мелькор, не дожидаясь приглашения, прошел в следующий. Посреди светлого зала с двумя большими, как в оранжереях, окнами на противоположных стенах, стоял колоссальный дубовый стол, будто выдолбленный из цельного ствола вместе с резными ножками и панелями ящиков. На верхней крышке виднелась инкрустация редкими сортами древесины, повторяющая узор на полу, но почти полностью скрытая тем, что с первого взгляда казалось горой хлама. Камни всех форм, цветов, размеров и видов, куски гнутой проволоки, начатые и заброшенные украшения, ткань с пятнами ржавчины и копоти, обрывки чертежей, гипсовая рука младенца и нижняя половина статуи Валиэ Нессы длиной в локоть, а так же великое множество лежащих в беспорядке загадочных приборов: от легко узнаваемых щипцов и кусачек разных видов до трубок, лезвий и заостренных металлических палочек неясного назначения. Мелькор осторожно взял в руки почти законченную тиару и повернул, чтобы посмотреть на свет. — Интересный металл. Что это? — Особо обработанный свинец и упрямая медь, — сухо ответил от двери низкий певучий голос. — Зеленые камни — кровавая яшма? Не слишком ли грубая огранка для такого окраса? — Не ваше дело. Положите, это для отца. Мелькор покорно вернул венец на место и отошел к письменному столику у окна. Рядом с пустой открытой чернильницей стояла чашечка из прекрасного фарфора с забытым горьким отваром зерен qahwah, щедро сдобренным медом и жгучим перцем. Здесь ещё валялись несколько испорченных гусиных перьев и два нетронутых; на углу небрежно высилась готовая упасть от любого неосторожного движения стопка наверняка бесценных фолиантов. Чертежей не было — видимо, их делали сразу на большом столе — но все равно гора мелко исписанной бумаги погребала под собой песочницу, ножик с обломанной ручкой и несколько подшитых страниц пергамента. Не все знаки были ясны, хотя, несомненно, являлись известными рунами Румила, но различить наброски трактата о языке было вполне возможно. — Итак, я убедился, что вы не можете дать мне ни одного дельного совета, — вмешался Феанаро. Его голос был надменным и холодным, и безукоризненно гладким, — следовательно, ваше присутствие здесь более не обязательно. Прошу вас покинуть мой дом и не утруждать себя посещениями никогда более. Он стоял, опершись ладонями о край стола и не глядя на гостя. — Я лишь хотел сказать, ваше высочество… Молва не лжет о ваших талантах. Но неужели вам никогда не бывает нужен совет доброго друга? В косяк врезалось что-то тяжелое. Мелькор быстро прошел через кузницу, впервые за долгое время с наслаждением вдохнул прохладный после духоты мастерской воздух, и почувствовал, как обжигающей волной его заполняет вязкая, пьянящая сладость. На пробу алмаз оказался совершеннее, чем можно было мечтать. В новой мастерской наконец закипела работа. Слуги постоянно были заняты поиском чернил, бумаги, перьев и грифельных досок, но для чего именно ему все это нужно — сказать не могли. Незнакомыми им рунами он писал бесконечно длинные тексты, добросовестно снабжая их загадочными схемами и иллюстрациями, а затем раскладывал на полу (в это время открывать двери было строго запрещено) и собирал в каком-то ему одному известном порядке. Подшивал, переплетал, откладывал, и брался за дело с удвоенным рвением. Подозревать дурное не было причин, и все же, в таком оживлении смутно чувствовалось что-то нездоровое. — Не поделитесь, чем вы так увлечены, ваше высочество? — спросил Мелькор однажды утром, удобно устроившись в отдельно стоящем кресле для чтения и вытянув ноги, пока пол еще не занят. Феанаро медленно поднял голову и ответил с отсутствующим видом, явно думая о другом: — Я не показываю свои работы прежде, чем закончу. — Возможно, дело пойдет легче, если вы обретете верного помощника? Но его уже перестали замечать. Принц рассеяно отложил угольный стержень и потер нижнюю губу, чем только сильнее размазал пятно. Перевел взгляд на серую хмарь за окном, немного прошелся. Кинул в уже разожжённый по случаю холодов камин какую-то бумагу из случайно попавшей под руку папки, пошевелил огонь кочергой и только отставив ее отозвался: — Нет. Отправил подмастерья за травяным отваром и мелом, и следующие полчаса переписывал несколько разных черновиков на один пергамент из овчины теми же загадочными палочками и завитками. — Вы придумали свои знаки? — Лишь исправил те, что придумал Румил. Сделал удобнее. И, не отрываясь от работы, повернул один из листов вверх тормашками, приглашая рассмотреть поближе. Мелькор с трудом разобрал: «от природы каждая субстанция бежит присущего ей зла, проистекающим из первоматерии и небытия», но дальше прочитать не успел, потому что вернулся подмастерье и снова был отправлен восвояси. Черновик так же бесцеремонно выдернули обратно. Феанаро списал с него несколько строк, затем аккуратно сложил все в папку. — А теперь прошу прощения, я вынужден откланяться. Половинки дверей сомкнулись за его спиной с очень уж громким треском. Мелькор стремительно присел на колени у камина, не опасаясь запачкать одежду и протянул руку вперед. Вынул целым из пепла лист бумаги, сгоревшей дотла, перевернул и почувствовал легкий укол самодовольства. Несколькими угольными линиями на нем очень талантливо когда-то была запечатлена эльфийка с буйными кудрями и серьезным взглядом. То, чего он с самого начала ждал, случилось, когда отгорал очередной холодный и алый осенний закат. Было время зажигать свечи, ворвавшийся с мороза Майрон без приветствий и расшаркиваний взволнованно выпалил: — Нолдо пропал. — Валараукар не докладывают мне об этом, потому что наказание было слишком жестоким и неотвратимым? Тот покачал головой. — Идем, тебе надо это увидеть. В сумерках двора царило напряженное, болезненное оживление. Остро пахло сыростью, плохо выделанной кожей и кассией. Исил подсвечивал серебристым сиянием морозный воздух, приятно обдувавший разгоряченное лицо. Несколько отрядов всадников Майрон на правах коменданта разослал на поиски беглеца от своего имени, прежде чем идти к Владыке с докладом, но все равно у мастерской собралась целая толпа. Любопытных сложно было осудить, хотя Мелькор и все равно рявкнул на них для острастки, разгоняя бездельников. — Он разложил свою писанину по полу, — зачастил перепуганный Рушур, когда остались только те, без кого нельзя было обойтись, — мы к нему не заходили, как обычно. Раньше он на сквозняки ругался очень уж сильно, да и потом нам ведь все равно его видно. Делает там что-то, мелькает в окнах и довольно. Только сегодня сидел как-то долго и потом еще…стал… — И потом стал одно и то же делать, — Игас напротив, говорил очень ровно, но тоном мертвеца, — один и тот же лист в одно и то же место на стене прикалывал. Я заглянул в щелку… а там… там… Договорить он не смог, но Мелькор уже видел и сам. Стройный темный силуэт двигался в мутноватом стекле стрельчатых арок до сих пор. Это были простые чары, совсем детские, но наложенные очень тщательно — зациклен чуть ли не целый час, а каждое окно показывало то же, что и другие, но по-своему, так, будто на самом деле смотришь на происходящее внутри. Он учел все. — Учитель, если бы мы знали, что он Поёт, клянусь, мы следили бы за ним в сто раз пристальнее! — Я вам верю. И верю, что вы не совершите больше этой ошибки. Но сейчас она уже совершена — и вы должны понести за нее наказание. Хотя это напугало их еще больше, какая-никакая определенность все же сгладила истерическую взвинченность в воздухе. Все вместе они поднялись внутрь — там еще горели лампы, принесенные стражами, но все остальное выглядело нетронутым, будто хозяин вышел ненадолго, но вернется сюда уже утром. Майрон завесил одно из зачарованных окон и растерянно переложил несколько листков на стоящем перед ним пюпитре. — Здесь написано: «Отсюда с необходимостью следует, что было получено через эманацию, как ведут себя вещи». Бессмыслица. Он должно быть написал несколько трактатов этой тарабарщины за весь срок. Несколько трактатов. Вся эта комната заполнена скверной — болезненным отражением злого и напуганного разума, выдающим себя за знание. Каким талантом нужно обладать, чтобы столько времени с такой отчаянной жертвенностью придумывать то, что никогда не существовало и чего никто не поймет? — Господин! — крикнул снаружи кто-то невидимый в темноте, — мы напали на его след. К восходу он будет здесь. Что с ним сделать? На пальце, гладившем содержимое папки черновиков остался угольный след. Мелькор усилием воли вернул себя в настоящий момент и приказал: — Сотню ударов плетьми. И отрежьте ему волосы. Теперь ему открылась дорога в умы нолдор и это было искушением, которому сложно не поддаться. Не все они, конечно, мыслили свободно — как и любой другой народ — но зато поощряли стремление к новому и неизведанному: знаниям ли, впечатлениям ли, методам и идеям; и тянулись к нему. Это могло бы погубить их так, что содрогнулись бы основы мироздания, но у Мелькора не было на это времени. Он говорил с мастерами и инфантами, и его слушали, но ничего не принимали на веру и даже если чувствовали интерес к его словам, то лишь в разрезе поиска червоточин, как дети златокудрого Арафинвэ. Он помогал придумывать новые фигуры в играх с оружием и новые методы обработки камней, и как сложить стены дома, и как ткать больше ткани из маленькой кудели. Он рассуждал о природных явлениях, о силе речи, о закономерностях чувств — и в каждую фразу вплетал лишь одно: я желаю вам блага, я хочу помочь вам, я люблю вас… и люблю, когда вы просите моих советов. И они поддавались. То, что не смогла сделать наивность, сделало любопытство; где оказалась бессильна любовь, на помощь пришли знания. Они приходили к нему сами — сперва беседовать, а затем и работать бок о бок, и вместе веселиться после трудов. На одном из маленьких нолдорских празднеств, в срок сбора урожая устраиваемых по любому поводу, он снова увидел принца Феанаро, правда, только издалека. Незачем было давать повод для подозрений — и все же, повод нашелся независимо от его усилий. — Я не хочу обвинять тебя, брат, — сказал Манвэ, отворачиваясь от окна. Он был в непорочно-белой мантии, наверняка производившей впечатление на эльдар, и говорил тихим задушевным голосом, слишком уж явно пытаясь расположить к себе собеседника. — Лишь предостеречь. Игры, что ты устроил — те, где эльфам следует биться мечами друг с другом — тревожат нас. Принц Ангарато ранил брата из-за того, что до поединка они повздорили. Мы ясно видим путь, по которому пойдут наши подопечные, если начнут разрешать все свои споры сталью вместо слов. И они уже, – это слово он произнес с особым нажимом, – опасно хороши в убийствах себе подобных. Мелькор принужденно рассмеялся. Не хочу обвинять — но ты подговорил Детей Всеотца перебить друг друга у нас на глазах. Отлично придумано. — Ну о чем ты говоришь, брат мой? Это всего лишь дети и их игры. Если бы не поединок, они бы подрались на кулачках. Моя заслуга лишь в изобретении… скажем, нового вида гимнастки. Разве грешна Йаванна, если убивают арбалеты, сделанные из ее деревьев? Манвэ покачал головой, но по его глазам Мелькор видел — его слова остались мертвы, как камень. Оставаться здесь больше было нельзя. Приближался Праздник урожая, лучшего времени для побега не придумать. Мелькор вышел из чертогов Властей, спустился с Таникветиль и наконец повернул на юг. Если бы была хотя бы одна возможность обойтись без этой твари, он схватился б за нее любой ценой, но еще во мраке Мандоса все расчеты приводили его сюда, к расщелине на склоне Пелори. За несколько дней пути по плану его не должны были хватиться, но теперь наверняка слежка усилилась. Раз уйдя, он не мог вернуться назад, кроме как для того, чтобы оставить прощальное напоминание. Она нарочно водила его кругами, убегала и пряталась, поэтому он сбросил фана и карабкался на вершины, спускался с оползнями, и бродил по туманным каменистым долинам так долго, пока не потерял счет времени. И только тогда нашел то, что искал. — Привет тебе, дочь моя! — Если она и была его дочерью, то лишь вследствие какой-то чудовищной ошибки, но его забавляла эта мысль. Из тьмы пещеры показалась черная волосатая нога, увенчанная когтем. Потом вторая, с копытом, и наконец вся Унголиант предстала перед ним. Зрение тела видело огромную отвратительную паучиху, но дух осязал нечто гораздо хуже. Она была Отсутствием, Не-бытием, или, во всяком случае, той его частью, что обладала разумом. Даже сейчас, ослабшая от голода, почти сошедшая с ума, она испускала тьму, повергающую в страх всех, кто имел в себе хоть каплю Света. Мелькора это вполне устраивало. — Глупо было бежать от меня и в первый раз; а еще глупее теперь, когда я пришел звать тебя на великий пир. Я хочу дать тебе Древа Валар, чтобы насытить твою утробу, а взамен ты отнесешь меня на Север. — Зачем мне это. Гнев Владыки Мира страшит меня. — Я! Владыка Мира! Я и твой владыка! В моих силах сокрушить эти горы в ничто вместе с тобой! Мой гнев не страшит тебя, неблагодарная? Паучиха защелкала жвалами и поползла обратно во тьму. Прореха в ткани Арды медленно закрывалась. — Я дам тебе поесть прямо сейчас, чтобы ты могла подкрепить силы перед тем, как исполнить мой приказ. Даже если я пощажу тебя сейчас — а я, поверь, не пощажу — ты сама иссохнешь от жадности. Напрасно ты думала, будто у тебя есть выбор. Она немного помедлила, раздумывая, потом двинулась вперед, расползаясь уродливой кляксой пустоты. — Молю о прощении. Господин. Я забылась. Во всяком случае, по части здравомыслия она всегда была его ученицей. Едва Феанаро снова обрел возможность ходить, стало ясно, что наказание было чрезмерным. Спустя совсем немного времени после несостоявшегося побега, на большом обеде с высшими чинами, где по традиции были все свободные обитатели Крепости, не страдающие от мешающих присутствию недугов и не занятые в армии, Мелькор увидел его снова. Он сидел в кресле, ссутулившись и немного запрокинув склоненную набок голову, похожий на испорченную фарфоровую куклу неестественной позой и остекленевшим взглядом. Неправдоподобно-прекрасный, в роскошных одеждах, богато расшитых серебром, увешанный драгоценностями, как придворные его отца — но черный атлас подчеркнул болезненную белизну кожи. В его совершенстве будто появилась червоточина, сделавшая привычную сильную, волевую красоту какой-то хрупкой и уязвимой. Какая-то эльфийская истонченность скрыла все его особенности, превратив в одно из невыразительных светлых лиц, мимо которых проходишь, не отличая от цветка. Чуть ниже заострившейся челюсти, касаясь нежного горла, крупно вились обрезанные волосы. Глаза стали глубже, печальней и порочнее. Приглядевшись, Мелькор понял, что паршивец подвел их углем. И это проросло глубже, чем внешний облик. Принц устал сопротивляться и сдался, превратился в покорную марионетку. Он не реагировал на попытки разговорить, безмолвно терпел прикосновения и исполнял приказы с небольшой задержкой. Теперь он ходил лишь в том, вот что его одевали слуги и лишь туда, куда его приводили. Носил неудобные излишне вычурные платья и громоздкие украшения, не пил qahwah, не читал книг, не касался камней. Сидел в большом зале на скамеечке у трона, молча слушал все, что ему говорят, красивый и покорный. Вот только мастерская была заперта на ключ, и резное лицо больше не омрачалось тенью мысли. Больше он не был собой. Будто бы все-таки сбежал тогда, покинув здесь лишь свою оболочку. Если это было притворством — он не смог бы выдержать слишком долго. Они ждали и ждали, когда же вскроется его обман, но никаких изменений не происходило. Никакие подначки, никакие попытки вывести его из сна наяву не работали — все так же безвольно лежали на подлокотниках кресла бледные тонкие пальцы, унизанные крупными перстнями, и все так же бессмысленно смотрели прямо перед собой застывшие глаза. В конце концов, в качестве последней меры, Мелькор даже взял его в очередную экспедицию на развалины Утумно. Майрон давно вывез оттуда все, что смог, но о некоторых вещах не было известно даже ему. Теперь эти приборы, составы и записи то и дело были необходимы в трудах над созданием непобедимой армии и с возвращением их хозяина поездки пришлось возобновить. Если в Феанаро осталось хоть что-то от него прежнего, ничего во всем Эа не смогло бы заинтересовать его сильнее возможности исследовать место, существовавшее до Пробуждения квенди. Место, таящее в себе знания и возможности, получить которые и не снилось никому из эрухини. Все для тебя, бери, делай что хочешь, только верни мне то, что ты у меня украл. Над лесами как вуаль разливался таинственный серый туман. Три дня пути в седле принц выдержал с показной легкостью, не унижаясь до просьб и жалоб, держась в середине строя. Он был все так же неуместно роскошно одет, и ожерелье из стальных цепочек и драгоценных камней, рожденных в огненных горах, тихо позвякивало в его черных отрастающих волосах среди шороха иссиня-зеленых пыльных сосен. Печальный и безгласный, он останавливался вместе со всеми, ел, пил, спал, ничем не выказывая ни беспокойства, ни воодушевления. В сторону старой крепости за время раскопок даже ни разу не взглянул, и вообще ни разу не вышел из палатки кроме как по нужде и еще однажды, когда Мелькору вздумалось приказать ему сидеть рядом, пока разбирают находки. Все остальное время он сидел у себя в той же уже привычной болезненной позе, глядя в никуда. Оставалось только верить, что под пустым нездешним взглядом ткань шатра и вправду немного затлела. Пока он молчал — текли годы. Со временем Мелькор начал понемногу убеждаться, что игрушка сломана безнадежно и все, что можно сделать — уничтожить и то, что осталось. Когда Тьма накрыла сияющее празднество, он спустился в Маханаксар. Времени было немного, но он не смог бы уйти, зная, что место его пытки осталось нетронутым. Уничтожить все, стереть в пыль каждый камень, ставший свидетелем его унижения. Опрокинуть высокие троны и спалить дотла помост для зрителей — он наконец позволил себе принять свой истинный облик, и этот миг, а не то позорное судилище, стало концом его заточения. Лишь когда светлая площадь превратилась в зияющую воронку, он почувствовал себя свободным и всемогущим. Как опьяняло это давно забытое чувство! Будто кто-то стер все прошедшие века, он пронесся темной тучей над Благословенным Краем. Скоро, скоро все здесь будет так же лежать в руинах. А пока — последняя часть. Он знал, что если Феанаро и пойдет на праздник, то не иначе как задержавшись в мастерской — и оказался прав. Кузница опустела, как наверняка и вся усадьба — сегодня был тот день, когда никто не вернется домой до следующего смешения света. В покое с оранжерейными окнами уже теплилась свеча, при свете которой принц что-то судорожно искал в столе. Мелькор приказал огню погаснуть и тихо вошел внутрь. — Кто здесь? Шорох и звон содержимого ящиков замерли, говоривший обернулся к двери на улицу. Тихо стукнул о деревянную крышку забытый кинжал. — Атар? В непроглядной тьме Мелькор протянул ему наощупь руку, сплетая сонные чары. Они подействовали, он успел это почувствовать — и почти сразу же с другой стороны комнаты кто-то третий резким голосом спросил: — Что происходит? Феанаро? Что случилось? Феанаро, одурманенный, молчал. Мелькор затаил дыхание, но Финвэ каким-то несвойственным его роду чутьем понял диспозицию сил и двинулся к нему. — Такова месть великого Вала? Нападать на детей? —спросил он, медленно обходя комнату. — Не льстите себе, ваше величество. Они заперли бы меня и без ваших россказней. — Так зачем ты пришел? — Забрать твое лучшее творение. То, ради чего умерла твоя жена. — Никто не умирает в Благословенном королевстве. — Говори себе это почаще. Видимо, ты совсем ей надоел, что она попросила никогда не возвращаться к жизни? Раздался звон вынимаемого из ножен клинка, а затем король в темноте налетел на стол, выдав себя грохотом. Мелькор, не чувствуя больше ни злобы, ни ненависти, лишь невыносимое спокойствие превосходства, подаренное взрывом на вершине Таникветиль, шагнул ему навстречу. Наверняка забавно было бы вступить в поединок в кромешной темноте, когда не видно даже собственных рук, но ему это было не нужно. Он придумал это занятие, и он знал каждый удар и каждую фигуру. Сделать это было легко — подхватив со стола кинжал, скользнуть вперед, уклониться от замаха противника и отвлечь его движением рукава. Небо медленно начинало светлеть, а Финвэ, первый король нолдор, осел на инкрустированный драгоценным деревом пол у ног своего любимого сына, чтобы больше никогда не подняться. Серебристым осенним утром, когда над покрытыми хрустким инеем полями потянулся туман, Мелькор почувствовал: что-то не так. Где-то в крепости был большой и лишний, чужой огонь. Бестолковые, ни к чему не годные орки пытались потушить пожар так скверно, что огонь перекинулся на соседние постройки — много ли надо дощатым загонам. Когда наконец прибежал посыльный от коменданта, затлело зернохранилище. Мелькор приказал огню утихнуть и бросился осматривать ущерб. Во влажном дыму невозможно было разглядеть даже пальцы вытянутой руки. Стоял страшный гомон, с треском обрушивались под собственным весом сгоревшие бревна, кто-то невидимый визгливо отдавал приказы. В трех шагах слева шумно выплеснули ведро колодезной воды, остро пахнуло плесенью и кассией. — Странный огонь, — сказал Игас, появляясь из тумана с другой стороны. — Очень плохо слушался. — Что загорелось, уже знаете? — Нет. Похоже, как будто сразу со всех сторон вспыхнуло. Поджог. Эльфийские пленники Куивиэнен, измученные и сломленные под пытками, тащившие новых в свои пучины безумия, создавали почти идеальную систему охраны. Рабы не представляли серьезной угрозы, потому что были раздавлены и слабо организованы. Но не все пленники сразу покорялись судьбе, иногда, впрочем, достаточно редко для случайной ошибки, кто-то из них все же решался на отчаянные выходки. Немного раньше того времени, когда зажигают свечи, с мороза тихо вошел Майрон и сказал медленно и как будто немного удивленно: — Нолдо ушел. — Повесить всех слуг, — приказал Мелькор, чувствуя, как с сердца падают огромные глыбы. Майрон одобрительно кивнул. — Драконы его нашли: идет в сторону Эред Ветрин, — докладывал Готмог несколько часов спустя, — фора большая, он ушел ночью, после второй стражи. Желаете возглавить погоню, Учитель? Лучшего времени для побега придумать было сложно. Пришлось дать ему почти целый день на то, чтобы уйти достаточно далеко. Они взяли волков, лучше лошадей приспособленных к тому, чтобы догонять кого-то в горах, тщательно подготовились к долгому преследованию и отравились в путь. И погоня началась. На вершинах пронзительный ледяной ветер приносил запах пожухшей травы, потревоженной тяжелыми мягкими лапами, талого снега и металла, одновременно с тем, как солнце пригревало на курящихся инеем камнях маленьких ящерок, потревоженных бряцанием оружия. Журчали ледяные чистые ручьи, принимая в свои струи неосторожно сорванные налету головки поздних цветов. Воздух был такой, что кружилась голова. Или она кружилась от глубины ущелий, отражавших звуки кавалькады бесконечным эхом, превращавшим их в пение труб. Они догнали его лишь на рассвете третьего дня — маленькая темная точка у самого горизонта извилистой тропинки, уходящей в самое ярко-голубое небо. Фора, несомненно, была недостаточной: он шел пешком. И, по всей видимости, вел их в ловушку. Никто не стал бы идти так долго, преследуемый всадниками, не имея плана сбросить хвост. Когда они приблизились на расстояние выстрела из лука, он остановился окончательно. Обернулся — может быть, издалека, Мелькору показалось, что он улыбается. Теперь он выглядел так же, как в первые дни, когда был здесь; и осень была такой же; и ветер, особенно сильный в горах, трепал его волосы и серые одежды. Он сделал шаг вперед, еще один — и сорвался в пропасть