Гравитация

— Это всё, что ты можешь? Глаза Карнизора вспыхивают; леденящий свет тянется к нему, опаляет веки. Дай Ши качает головой. — Нет. Губы Карнизора дёргаются. Он выпрямляется и скрещивает руки на груди, всем своим видом демонстрируя ожидание, но крылья всё так же безразлично прижаты к его спине, а значит, никакого ожидания нет. Человек не увидел бы разницы. Дай Ши её видит. — Тогда продолжай. Тело — слабое, никчёмное, человеческое — отказывается подчиняться; после первого же удара силуэт Карнизора блёкнет и начинает расплываться — нарушение зрения? У людей ведь изредка такое случается. Или нет? Дай Ши знает о людях слишком мало. Дай Ши не хочет знать о них ничего. Тело падает. Каменная крошка впивается в затылок, путается в волосах, забивается под одежду; каменная крошка ощущается. Карнизор склоняется над ним, и полумрак храма растворяется в холодном жёлтом сиянии. — Я ведь сказал продолжать, мальчишка. Они оба знают, что продолжать он не может — зазубренное лезвие издёвки царапает горло, и Дай Ши сцепляет зубы. Пальцы Карнизора смыкаются на его плече, и подобие усмешки становится чётче. — Никогда не обещай того, что не сможешь выполнить. Я не обещал, хочет ответить Дай Ши, но губы не слушаются. К счастью, говорить не обязательно, чтобы быть услышанным — да, учитель тянется тонкой нитью к высеченным скулам, и глаза Карнизора вспыхивают: молодец. Дай Ши не нужна похвала. Карнизор не спрашивает, что ему нужно, а что нет. Это не вопрос времени и не вопрос доверия: к абсолютному небытию не может быть вопросов — а значит, спрашивать, что останется от этого тела, если он продолжит, бесполезно. Обломки костей. Ошмётки мяса. Красное на сером. Человек назвал бы это искусством. Дай Ши не человек.

~

— Я хочу тебе кое-что показать. Здесь не нужен ответ, поэтому Дай Ши молчит. Он знает: сейчас последует уточнение. Подобие усмешки подтверждает: он прав. — Твоё прошлое. Это стоит того, чтобы разомкнуть губы. — У меня нет прошлого. Тихий клёкот-смешок касается висков. Мир рассыпается и собирается воедино — тишиной. Той самой, абсолютно непроницаемой — непроницаемо абсолютной. Смотри, говорит она голосом Карнизора, это ты. Дай Ши не удивляется: с него слишком много раз соскребали чешуйки человечности, меняя прошлое человека-внутри-него, — но тишина недовольно щурится, а значит, он ошибается. Вместо глаз у неё — узкие жёлтые прорези; человек-внутри-него назвал бы это страшным. Человека нет. Человека нет здесь, поправляет его тишина, но он всё ещё есть. Это важно. Тишина права — тишина права всегда, — поэтому Дай Ши послушно всматривается в зияющую тьму. В этой тьме ничего нет. В этой тьме ничего быть и не может. Именно, кивает тишина. Это — ты. Никогда не забывай об этом. Мысль-кивок. Мысль-преклонённое колено. Да, учитель.

~

— Вставай. Каменная крошка щекочет шею. Гнев щекочет горло. Кислотный мир резко выцветает и сужается до белых перьев с острыми кончиками. Губы саднят. Оказывается, с них можно содрать кожу, если слишком сильно надавить зубами. Оказывается, это почти больно. Зачем люди делают это? Карнизор смотрит на него сверху вниз. Глаза-прорези впитывают полумрак. Холодный свет обжигает кожу. Кажется, законы этого мира работают по-другому, но это не имеет значения: тело, и без того омерзительно беспомощное, окончательно выходит из строя. Неисправный механизм. Увечно-не-вечный. Чуждый-чужой. Зачем? Карнизор рвано выдыхает; из его горла вырывается свист. — Ты тратишь моё время. Паутина разочарования облепляет грудь, и раздражающий стук становится глуше, но это не приносит облегчения. Эхо шагов Карнизора затихает. Сердце — нет.

~

Кто ты? Голос тишины, будь она человеком, звучал бы мягко. Тишина не человек. Её голос звучит перечёркнутым предложением, пустым множеством, но — звучит. Перед ним Дай Ши чувствует себя распростёртым. Тишина смеётся. Смотри. Кружащиеся песчинки-галактики, не рождавшиеся ни в одной из возможных вселенных, облепляют его, проникают в сознание и оседают на сколах; давно забытые имена вспыхивают внутри яркими звёздами. Ты помнишь каждое? В голосе тишины — интерес. Конечно же, мимолётный, но рассчитывать на большее было бы глупо. Скрежещущий смешок. Глупость придумали люди. Здесь не нужен ответ, только молчаливое согласие, но Дай Ши не согласен. Люди слишком разрознены, чтобы придумать единый концепт. Люди слишком ущербны, чтобы он оказался достойным. Тишина отвешивает ему звонкую пощёчину. Песчинки испуганно мечутся; Дай Ши пытается вырваться, но эта хватка слишком цепкая даже для его бестелесности — и тишина бьёт снова. Разрознены? Ущербны? И это говоришь мне ты — ты, неспособный подчинить одного-единственного человека, чьё тело по глупости занял?.. Дай Ши рычит — не смей говорить об этом! — но призрачные когти впиваются так, что становится больно. Это давно забытая боль, что-то из тех времён, когда у него не было костей, не было сердца, желудка и лёгких — только никогда не рождавшиеся песчинки-галактики. Но они вспыхивают и исчезают, одна за другой, и он не может это остановить. Запомни, мальчишка. Ты ничем. От них. Не отличаешься. Пока не докажешь обратное. В глазах-прорезях нет ни сочувствия, ни сожаления — ничего. Ничего нет и внутри: там, где всегда были высечены имена его галактик, остаются прочерки. Когда же прочерком становится он весь, тишина глухо хмыкает. Перед тем, как учиться разрушать мир, нужно научиться разрушать себя. На сегодня достаточно. Сегодня не существует. Человек был прав: завтра становится вчера, стены времени сдвигаются — и не остаётся ничего, кроме осколочного бессилия. Оно было с ним тогда. Оно с ним и сейчас. Верно, усмехается тишина на удивление ласково. И оно будет с тобой до тех пор, пока ты не решишься сделать шаг вперёд. Мысль-согласие. Мысль-повиновение. Мысль, не облекающаяся в слова. Одна на двоих. Наконец-то.

~

— Нападай. Голос-урагану невозможно противостоять — только подчиниться. Если Камилла увидит это, её стеклянное отчаяние разобьётся. Именно поэтому она не увидит. Словесная шелуха смешивается с каменной крошкой. Осколки костей — он чист. Ошмётки мяса — он свободен. Крылья Карнизора вздрагивают и распрямляются. Ты готов, ласково проходится по обнажённому сознанию. Сделай это. Люди придумали музыку. Люди придумали смех. Люди придумали жизнь и сотни её суррогатов. В слове «любовь» шесть букв — если убрать одну, любовь исчезнет. Если убрать все, исчезнет мир. Д ж а р — прочерк — р о д. Карнизор смотрит на него снизу вверх, и в его глазах Дай Ши видит песчинки-галактики. Он не удивлён: то, что не рождалось, не может умереть. Они оба — не могут. Мысль-вздох. Ты так и не усвоил урок, Дай Ши. Человек назвал бы это искусством. И был бы прав: это действительно искусство. Искусство подчинения. Искусство разрушения. Дай Ши тянется к леденящему свету и оплетает собой — теперь он может это сделать. Теперь он может сделать всё. — Да. Я помню каждое. Молчание-страх. Молчание-смех. Песчинки-галактики кружатся всё быстрее. Глаза тишины сияют. — Добро пожаловать, Карнизор.