Ещё один день

— Так как тебя всё-таки звали? — тоном светской беседы поинтересовался ной, и менее учтивой его речь не стала от того, что он придерживал Сумана не за отворот форменного плаща — прямо за рёбра, погрузив пальцы ему в грудь в жуткой пародии на чудо. — А, экзорцист?.. Звали, болезненно заныло что-то внутри, звали… «Экзорцист должен драться во славу Господа нашего, пока может, — глумливо объяснял ему Сокаро на первой тренировке, заставляя уворачиваться от ударов Безумия, которым генерал орудовал легко, будто зубочисткой. — А когда драться уже не сможет — обязан сдохнуть, опять же к вящей славе Божией, чтобы его Чистая Сила потом нашла себе нового носителя!» Запомни это, экзорцист: ни твоя жизнь, ни твоя смерть тебе не принадлежат; ты живёшь, чтобы быть оружием, и умираешь, чтобы оружием стал кто-то другой. Смотритель Комуи позже говорил по-другому: «Берегите себя, Суман» — и смотрел внимательно и устало сквозь стёкла очков, и дежурная эта фраза звучала так, будто бы ему действительно было не всё равно. Будто бы ему действительно было дело до дорог и погоды, до еды и одежды, до ранений и переломов, до измученных божьим промыслом людей. До обычных каких-то, бытовых разговоров по голем-связи. До Рида, жалующегося на то ли заедающий, то ли нет спуск арбалета («Зайдите в Научный Отдел после миссии, посмотрим»), до Лабона, выпрашивающего у Главного Управления деньги на провизию из-за того, что «господи боже, этот Дарк даже отсыревшие сухари сожрал» («Уже отправили, пока попробуйте поработать у местных жителей за еду»). Рид и Лабон — оба теперь лежали вниз лицом, и вода все ещё колыхалась вокруг них багровой мутью. — Впрочем, неважно, — ной перебрал пальцами, погружая их глубже, задевая лёгкие, и растянул губы в голодной улыбке. — Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня, экзорцист. И потом можешь идти на все четыре стороны, слово даю. «Бежать вздумал? — хмыкнул Сокаро, когда Суман, утирая разбитый на тренировке рот, спросил: а если я не захочу больше быть апостолом, что тогда. — Давай, попробуй. Кровью блевать и ссать будешь». Сейчас Суману кажется, он понял: в тот день Сокаро имел в виду вовсе не то, что за попытку побега отобьёт ему все внутренности; Суман не знает, откуда пришло это знание, но оно холодом медленно растекается по жилам — не от сердца, от правой руки, от кончиков пальцев, закованных в железо Чистой Силы. Он был обречён в тот самый день, когда стал экзорцистом, и ничего уже не исправить; знает ли об этом Смотритель Комуи, вдруг пришло в голову ему, и если знает — как может смотреть своей сестре в глаза. «Глянь на своих будущих соратников, апостол. Да не пялься так, там сестра Смотрителя! Что видишь? Я вот вижу перед собой отвратительно бодрых ходячих мертвецов, — заявил Сокаро в последний день его обучения, перед приветственной вечеринкой в честь прибытия Сумана, сграбастал ученика за плечо и подтянул поближе, доверительно понизил голос: — Не понял пока? Орден — это как бы жизнь в миниатюре: живым ты отсюда точно не уйдёшь». И не нужно; но ещё хотя бы день… Генерал Сокаро был не прав: смертникам страшно хочется жить. — Что я должен сделать? — еле ворочая непослушным языком, проговорил Суман. Лицо ноя в это же мгновение неуловимо изменилось, пальцы, ощупывающие его лёгкие, разжались, и Суман вдруг увидел перед собой не чудовище — просто симпатичного смуглого парня с родинкой под глазом и невероятно обаятельной улыбкой, который аккуратно поставил его на ноги и отряхнул пылинки с лацканов его форменного плаща. — Ты ведь знаешь код для связи с вашим Главным Управлением? — вежливо спросил ной.