Оттолкни, прошу.

— Каково оно, Уильям? — О чём ты, Моран? — Одежда рабочего класса. Она не грубая по ощущениям? Как объяснить... В руках полковника мелькает огонёк. За неловкой паузой следует вздох и тонкое облако дыма. С сигаретой Морану легче собраться с духом. — Понимаешь... У Фреда уйма костюмов, ему без разницы, во что одеваться, если это работа. А вот Бонд перебирает ткани, говорит что-то про стиль и комфорт, ну я и задумался... Нормально вам с Льюисом? Тебе, то есть. Ты на такие задания его не отправляешь... Последние слова глухо затихают и теряются в ночи лондонского переулка. Единственный источник света тлеет и рвано подёргивается у напряжённых губ, стоит Морану нервно зажевать край сигареты. Зря он это затеял. За фасадом хмурого уверенного стрелка скрывалась душа, страстная к откровенным разговорам, как бы Моран ни пытался отрицать очевидное. Порой личные беседы с напарниками да случались. С Фредом и Бондом полковник чувствовал себя старшим братом, опытным бойцом. Скоротать время в засаде за парочкой поучительных фраз расслабляло, настраивало всех на общую волну и на удивление приятно гладило Морана теплом в области сердца. Но с Уильямом? С ним всё иначе. Полковник давно для себя уяснил: изливать душу или искать совет для Мориарти бесполезно. Уильям уже знает его историю, как и Моран знает тайну братьев, а большего и не надо. Но именно последнее дёргало любопытство полковника за длинный полосатый хвост, подначивая спокойствие послушного тигра обернуться в подобие заботы. Даже если Моран и не имеет права на подобные вопросы, слова не вернуть. — ...Слушай, зря ляпнул, ты забудь. Это не моё дело, — неловко начал он, не выдержав тяжёлой тишины. — Нет, всё в порядке, — мягко послышалось в ответ. Голос Уильяма расслаблен, лишён строгости или упрёка. Так Уильям разговаривает с братьями, и хотя Моран не знаток истинных эмоций Мориарти, различать хорошее и плохое настроение на слух он всё же способен. — В сравнении ткань и вправду грубее, но это не делает одежду хуже. Она сидит на теле свободно, не как приталенный костюм. Чем-то напоминает ощущение, будто ты... дома. На лице Мориарти одна из тех улыбок, какую не увидишь обычно. Это зрение играет с полковником в полутьме, или Уильям на самом деле печален в своей маленькой радости? Моран чует нутром, что задел не ту нить, к которой тянулся изначально. Меньше всего ему хотелось делать Уильяму больно. Но слова сами срывались с губ, ведь Уильям перед ним сейчас — не тот, что обычно. Не выглаженный до послушных волос и костюма без складок аристократ, каким он привык всем показывать себя. Перед Мораном стоит какой-то другой Уильям, который и не Мориарти вовсе. Молодой мужчина в поношенной одежде, неотличимый от остальных ничем, кроме взгляда. В алых глазах кроется сила и мудрость, доступная единицам в этом огромном мире. Нет, в любой одежде Уильям остаётся собой, просто... Морану с ним проще, что ли? С таким простым в обличье не из высшего света. Высший свет тем и славится, что способен видеть красоту лишь в окантовке из золота и серебра, а вот увидеть красоту рубина неогранённого, только-только найденного в земной породе, ему не дано. Уильям для Морана сияет мягким тёплым светом, словно образ с иконы. Моран трогать икону не имеет права, он может лишь смотреть под защитой позолоченной рамки и толстого стекла и молиться. Только вот ни рамки, ни стекла давно уж нет. Между Мораном и Уильямом — влажный воздух переулка и расстояние в два шага. А может, расстояния нет и вовсе. — Извини, мне не стоило лезть в это, — в мгновение Моран приближается к Мориарти и со словами выпускает дым от последней затяжки. Ему бы взять за руки, встать на колени и бесконечно извиняться, а не дышать на Уильяма сигаретным дымом. Уильям, однако, реагирует странно: вдыхает прокуренный воздух и благоговейно прикрывает глаза, как будто ему нравится жить в этом моменте. А вдруг... вдруг ему действительно нравится? Расслабленный, он за последние минуты спустил с рук полковнику многое. Как много Морану в действительности позволено? Моран задаёт себе вопрос позже, чем действует. Он приходит в чувство тогда, когда спина Уильяма прижата к кирпичной стене случайного дома, а губы удивлённо замирают под губами полковника. Он цепенеет. Он совершил ошибку, грех. Морану не позволено целовать Уильяма ни под каким предлогом. Мориарти всегда находился на уровень выше Морана, с самого начала их разделяли интеллект, возраст и отношения, которые они для себя выбрали. И если возраст уже давно не преграда, то остальное — непреодолимые препятствия. Пусть его отвергнут и посчитают странным, лучшему исходу не бывать. О других полковник и думать не желает. — Оттолкни, — шепчет в губы Моран, не в силах отстраниться. — Оттолкни, прошу. Уильям вопросительно выдыхает в губы, после чего отвечает мягким поглаживанием по щеке и ответным поцелуем. Не страстным и глубоким, но достаточно чувственным, чтобы успокоить Морана и сказать этим: «Я не против». Тлеющий окурок падает из руки Морана на сырую землю. Нет, этой реакции он боялся ещё больше. Он не готов к принятию факта, что упустил момент счастья с Уильямом. Должно быть, его чувства всегда были односторонними, но ответный поцелуй? Нет, Уильям, прошу, только не сейчас, когда весь Лондон трубит о гениальном детективе. Возможно, его целуют из жалости. А может, обманулись дымом сигарет? Бонд не мог врать о забитой пепельнице на Бейкер-стрит, нет. Морану страшно. Он не хочет, чтобы этот поцелуй заканчивался, ведь после него точно прозвучит что-то утешительное. А если не прозвучит, всё равно будет плохо. Он сам загнал себя в ловушку. Клетка с тигром мысленно захлопывается с ржавым скрипом в воображении Морана по мере того, как Мориарти постепенно отстраняется от полковника. Уильям снова улыбается, но на этот раз в улыбке нет грусти. — Честная сделка, Моран. Извинения приняты, — без доли поддёвки говорит он. — Вернёмся к заданию? — ...Конечно, — отзывается полковник, а сам вздыхает с облегчением. Всё закончилось лучше, чем он ожидал. Ржавые прутья клетки растворяются в воздухе.