But I am who I am, so I do what I can when I can But I can't really do a damn thing
Nomy, Cocaine
— Билли, сынок? — голос отца звучит так приторно, что Билли с трудом сдерживает дрожь отвращения. — Мы ждём только тебя! Билли смотрит в глаза своему отражению, не моргая, пока жжение не становится нестерпимым. Только тогда он выпрямляется, поправляет прядь волос (просто привычка) и, вздохнув поглубже, выходит из комнаты. Вся семья в сборе, даже Макс глядит кукушонком из-за стола, костяшки пальцев побелели — так сильно она сжимает вилку. — Билли, заставлять нас ждать невежливо, разве ты не знаешь? — похоже, Нейл сегодня собирается изображать из себя образцового отца. Это значит, что вечером Билли будет ждать особый подарок — возможно, даже с ленточкой. Или, может быть, завёрнутый в блестящую бумажку. — Садись, — Сьюзан улыбается, но Билли видит страх в её глазах. Она волнуется за Макс? Она боится, что Билли сделает какую-нибудь глупость? Или, что маловероятно, она наконец поняла, что с Нейлом шутки плохи? Билли садится напротив отца, остро чувствуя на себе его изучающий взгляд. Макс передёргивает плечами, но не делает попытки отодвинуться — да и куда ей, между огнём да полыменем? Сьюзан передаёт Билли миску с пюре и едва уловимо касается пальцами его руки. Со стороны они, наверное, кажутся идеальным семейством за рождественским обедом. Что за чудесная картинка — мать, отец, старший сын, младшая дочь… И ничего, что двое последних не очень похожи (на первый взгляд), ведь всякое бывает. Билли не чувствует вкуса того, что механически пережёвывает, занятый мыслями о том, какой подарок он получит на это Рождество. В прошлом году Нейл опрокинул ёлку на него — хотя, конечно, виноват в этом был Билли, потому что именно он не устоял после прямого удара в лицо. Как тогда отец сказал? «Сынок, неужели ты хочешь испортить сестре её любимый праздник?» Может быть, в этот раз его ждёт что-то поинтереснее. — Макс, что-то не так? — голос Сьюзан выдёргивает Билли из размышлений. Макс трясёт головой в своей новоприобретённой манере, которая кажется Билли смутно знакомой. — Всё очень вкусно. Нейл улыбается довольно — и эта улыбка почти искренняя, Билли это знает хотя бы потому, что видел её давным-давно, в Калифорнии, когда в начальной школе им задали рассказать, на кого они хотят быть похожи — и Билли выбрал отца. Тогда он ещё ничего не знал о некоторых его привычках. Макс не знает о них до сих пор. По крайней мере, Билли на это надеется. Макс бесстрашна, но грош цена её храбрости против тяжёлого кулака Нейла. Если он узнает про того чёрного паренька, то Билли не сможет защитить Макс. Несмотря на то, что она о нём думает, он правда заботится о ней. — Она просто нервничает из-за бала, — Нейл подмигивает, но ему никто не отвечает. — Сынок, ты помнишь, о чём мы договаривались? — Отвезти Макс в школу. Забрать в десять часов, — Билли даже не задумывается над смыслом слов, просто произносит то, что заучено наизусть. — И присмотреть, чтобы с ней ничего не случилось, — добавляет Нейл. Билли кивает. — Ну что ж, — отец хлопает в ладоши. — Давайте открывать подарки? Лучшее Рождество в жизни Билли случилось два года назад. Ему было пятнадцать, он был безнадёжно влюблён, безобразно счастлив и вусмерть пьян. Нейл в тот день почему-то работал, Сьюзан увезла Макс в Диснейленд, и Билли остался дома один. Хоть и ненадолго. Фред ворвался к нему с двумя бутылками виски, огромной упаковкой мороженого и пакетом чипсов. Он всегда был таким — просто хватал в магазине то, что оказывалось к нему ближе всего, и рассчитывал, что его подарок понравится. Наверное, для двадцати двух такое поведение было странным, но Билли об этом не думал. Хотя бы потому, что ему-то точно всё нравилось. Мороженое под виски пошло просто отлично, а потом они так долго целовались, что у Билли заболели губы. Фред включил телевизор и устраивал пантомимы в зависимости от того, что там показывали, и Билли начало казаться, что он уже больше не может смеяться, когда Фред вдруг посерьёзнел и опустился перед ним на колени. Уже после того, как всё случилось, и они лежали вместе на ковре Сьюзан (она потом две недели на него странно косилась), Фред предложил Билли переехать к нему. — Ты же не собираешься всю жизнь прожить в этом доме, — добавил он. Билли тогда растерялся, но Фреда это не сильно обеспокоило: он вообще довольно легко ко всему относился. Он обнял Билли покрепче, зашептал какую-то ерунду... Спрашивал, понравился ли его подарок. Билли так и не смог признаться, что это был его первый раз с парнем. В машине Макс напряжённо молчит. Билли это вполне устраивает, тем более что за ревущей музыкой всё равно сложно что-нибудь расслышать. У него есть целых три часа свободного времени, а ещё бутылка водки в кармане за водительским сиденьем. Двадцать минут дороги от средней школы до места, считающегося его домом, он может проехать в любом состоянии. А если повезёт, то получится улизнуть до того, как Нейл решит проверить, помнит ли его сын уроки вежливости. Хотя, конечно, шансы невелики, но Билли продолжает надеяться. Ему семнадцать, в конце концов! У него могут быть свои дела в городе. Или на карьере. Или в чьей-нибудь постели. Билли думает, что даже готов сделать отцу лучший подарок в его жизни и позволить какой-нибудь мамаше с диким начёсом застукать его в комнате её дочери. «Смотрите, сэр, урок усвоен». Макс смотрит прямо перед собой, словно задалась целью не замечать Билли. Сьюзан заколола её непослушные рыжие волосы как-то по-особенному, она выглядит непривычно, и Билли уверен, что на балу её не оставят без внимания. Он даже ощущает укол беспокойства, но тут же его поспешно отметает: Макс в состоянии постоять за себя. По крайней мере, в такой ситуации. — В десять на парковке. Ни минутой позже, — напоминает Билли, пока Макс поспешно отстёгивает ремень безопасности. Он надеется, что его голос звучит ровно, но даже если и нет — наплевать. Макс морщится и наконец кидает на него взгляд, полный отвращения. — Сам не опоздай. С этими словами она захлопывает дверцу и буквально растворяется в толпе других таких же восторженных детей. Билли на секунду закрывает глаза, восстанавливая равновесие. Он никогда не желал Макс зла, даже когда она... Он не даёт себе додумать мысль (нельзя) и, выжав сцепление, резко стартует. Фред притянул Билли к себе и прокричал ему на ухо: — Ну как, нравится? Билли не ответил (подпевал песне), но от него этого и не требовалось — всё и так было очевидно. Макс, сидевшая на плечах у Билли, выбрала этот момент, чтобы истошно завизжать, и Фред довольно рассмеялся. Идея взять Макс с собой на концерт принадлежала Билли. Как бы он ни изображал, что младшая сестра — обуза, он не мог не признавать, что рыжая бестия ему нравилась. Пусть ей было всего одиннадцать лет, но у неё уже был развит музыкальный вкус, а ещё она сломала нос однокласснику — прямо на глазах у Билли. Кажется, мальчишка задирал кого-то из её друзей, что Макс не смогла оставить безнаказанным. В тот день даже серьёзный разговор с Нейлом не смог испортить настроение Билли, так он гордился мелкой. Сьюзан сначала не хотела отпускать дочь с Билли и его «очень взрослым другом» (она всё время так называла Фреда), но Макс умела быть очень убедительной — и если уж чего-то хотела, то обязательно этого добивалась. Нейл по какой-то одному ему ведомой причине в это не вмешивался, и Билли это нервировало, но не настолько, чтобы отказаться от такой соблазнительной идеи — провести вечер с Фредом и заодно показать Макс, что такое настоящий рок. — Билли, это моя любимая песня! — Макс успевала и подпевать, и размахивать руками, и активно выражать восторг. Фред прижался к нему, залез рукой под футболку (в толпе всё равно никто бы не заметил), и Билли впервые пожалел, что не может поцеловать его на людях. После концерта они зашли в кафе, и Макс получила двойную порцию молочного коктейля и вафлю с мороженым. Она ни на секунду не замолкала, всё описывая, как круто гитарист сыграл соло, какой душка басист и как здорово выкрутился вокалист, когда забыл слова. — И я поймала, поймала! — Макс размахивала барабанной палочкой, как будто это была величайшая реликвия. Билли выхватил трофей из её рук и сделал вид, будто внимательно его изучает. — Хм, ничего особенного. Я могу тебе таких сколько угодно настрогать на уроке труда. Фред засмеялся, запрокинув голову: — Билл, отдай ребёнку её добычу! Макс, впрочем, в помощи не нуждалась и быстро вернула себе заслуженное, перегнувшись через стол. Фред подмигнул ей, одобряя ловкость, но на всякий случай отставил подальше пустой стакан — чтобы она ненароком его не опрокинула. Потом, уже в машине, пока Макс отошла в туалет, Билли всё-таки не сдержался и порывисто поцеловал Фреда. Тот поймал его за запястья, не давая отстраниться, притянул к себе ближе... Звук открывающейся дверцы заставил их отскочить друг от друга. Макс смотрела на них во все глаза, не понимая, чему вдруг стала свидетелем, но не решаясь открыть рот и спросить. — Максин... — начал Фред. — Ни слова. Никому, — перебил его Билли. — Особенно — отцу. Макс по-прежнему не двигалась с места. Она нахмурилась, что-то напряжённо обдумывая, непроизвольно постукивая палочкой о крышу машины. — Сядь в машину! — Билли развернулся на сидении, словно собираясь втащить сестру, если та не одумается. — Билл, не надо, — Фред положил ему руку на колено, успокаивая. — Максин, садись, пожалуйста, и мы тебе всё объясним по пути. И купим ещё мороженого. Договорились? Когда Билли понимает, чьи руки поднимают его, он не может сдержать смех. Ну надо же, в этом чёртовом маленьком городке словно живёт не больше десятка человек — как иначе объяснить, что именно Стив наткнулся на его пьяное тело, блаженно отдыхающее на природе? — Харгроув, чёрт тебя возьми, — в голосе Стива звучит усталость, раздражение, но никак не ненависть или презрение. — Это тебе не Калифорния, тут нельзя спать на улице в декабре! Билли отталкивает его руки и смеётся ещё громче. — Придурок, — шипит Стив, пытаясь хотя бы застегнуть рубашку Билли. — Ты чем вообще думаешь?! — А я не думаю, — слова срываются с языка, не успевая достигнуть сознания, подтверждая тем самым сами себя. Стив только закатывает глаза, но попыток урезонить Билли не оставляет. Наконец ему удаётся привести того в вертикальное положение и прислонить к капоту «Камаро». Билли поднимает руку (она кажется чужой) и неловко касается пальцами лица Стива. Тот косится с подозрением, но не отшатывается. — Не снишься? — Харгроув, ты повторяешься, — Стив вздыхает и смотрит на часы. Билли смутно подозревает, что должен быть где-то в другом месте, что он кому-то что-то обещал, но эта мысль надолго не задерживается. То, что происходит здесь, гораздо интереснее. — Счастливого Рождества, Харрингтон! — выкрикивает во всю мощь лёгких Билли и снова смеётся. Стив отшатывается. — Так ты тут празднуешь? Билли смотрит на него внимательно. С одной стороны, Харрингтон — последний человек, которого он хотел бы сейчас видеть; с другой — единственный, от которого его не тошнит. Возможно, это странно и неправильно, но Билли уже привык к тому, что с ним в принципе не случается «правильно». — Праздную, — Билли пытается отвесить шутовской поклон, но вместо этого едва снова не падает. — Пригласил лучших друзей! Приготовил лучшие закуски! Открыл лучший алкоголь! — он разводит руками, словно демонстрируя всё то, что перечисляет. Стив задумчиво пинает ногой откатившуюся бутылку из-под водки (видимо, она упала, когда Билли надоело удерживать себя в вертикальном положении). У Харрингтона неуловимо меняется выражение лица, и Билли внезапно понимает, что чертовски замёрз. — Харгроув, — Стив всё-таки добирается до его пуговиц и застёгивает их одну за другой, но делает это абсолютно механически, возможно, даже не осознавая, — если ты закончил, то у меня для тебя новости: бал завершается через десять минут. Билли смотрит на него с подозрением. Какой бал? Какое ему должно быть дело… Видимо, озарение написано у него на лице слишком крупными буквами, потому что Стив даже не пытается скрыть смех. Билли скалится, но добраться до школы ему сейчас важнее, чем объяснять Харрингтону, что ничего смешного здесь нет. — Хэй-хэй! — каким-то образом ключи от машины вдруг оказываются в руках Стива. — Ты за руль не сядешь! — Да, мамочка, — Билли сплёвывает. — Твой детский сад так тебя называет? Судя по всему, удар пришёлся точно в цель: Харрингтон морщится и отворачивается, но ключи всё равно не отдаёт. Билли пытается отнять их, но с его координацией это дохлый номер. Стив с лёгкостью танцора уворачивается и, внезапно оказавшись сзади, заламывает ему руки. — Ты не сядешь за руль и, тем более, ты не повезёшь Макс в таком состоянии. Ты понял меня? — голос у Стива отдаёт металлом, и Билли чувствует, как по спине ползут мурашки. Он никогда никому не позволяет говорить, что ему делать. Возможно, это утверждение теперь не совсем правдиво. — Садись в мою, — Харрингтон недвусмысленно подталкивает его в нужном направлении. Билли хочет взбрыкнуть и повторить события месячной давности, но сил на это почему-то не находится. Поэтому он послушно забирается на пассажирское сиденье, отворачивается к окну и закрывает глаза. На шестнадцатый день рождения Билли получил сразу два новых шрама — рассечённую бровь (спасибо чашке, что почти пролетела мимо, упав с полки) и ожог на бедре (спасибо невовремя подвернувшейся кастрюле с кипятком). Нейл практически разгромил их кухню, швыряя сына, не уставая повторять как мантру: «Уважение и ответственность». Билли надеялся, что потеряет сознание, но почему-то спасительная темнота никак не хотела приходить. Их остановила Сьюзан, вернувшаяся из магазина. Она переполошилась, увидев Билли на полу, начала задавать дурацкие вопросы, но Нейл сказал, что его сын просто напился и сам устроил дебош. Сьюзан совершенно не смутило, что алкоголем от Билли не пахло, что он с трудом поднялся, что его лицо было залито кровью — она лишь кротко кивнула и принялась наводить порядок. В больницу они не поехали. Билли с трудом добрёл до своей комнаты, но на кровать забраться уже не смог, так и отключился на полу, стянув на себя плед. Проснулся он через пару часов от пульсирующей боли; весь дом тем временем погрузился в тишину, несмотря на дневное время. Осторожно поднявшись, Билли выглянул в коридор: похоже было, что вся оставшаяся семья куда-то ушла. Например, праздновать день рождения. Билли усмехнулся горькой иронии происходящего. Пока все где-то развлекаются, именинник пытается дойти до ванной, чтобы хотя бы умыться... Вернувшись обратно в комнату, Билли снова опустился на пол. Вчера он планировал, что этот день проведёт с Фредом на пляже, но теперь хотел только одного: чтобы никто никогда к нему больше не прикасался. На глаза навернулись непрошеные слёзы, и Билли отвернулся в сторону кровати, опасаясь, что кто-то всё-таки может вдруг зайти к нему и увидеть его позор. Ему уже шестнадцать, чёрт возьми! Он не может реветь как девчонка! Как та девчонка, что стала его матерью. Сколько раз она обнимала его, шептала, что всё скоро будет хорошо, а сама в это время тихо плакала? Билли не считал. Зато когда он заплакал на её похоронах, Нейл впервые ударил его. Это была всего лишь пощёчина, однако и её хватило семилетнему мальчугану, чтобы прикусить язык до крови. Бабушка, мамина мама, вступилась за Билли, но для отца она, конечно же, была всё равно что надоедливая муха, от которой он просто отмахнулся: «Это моя жена умерла, утонула, дура! Имею право!» Мама очень хорошо плавала. Единственная фотография, которую Билли удалось сохранить, была сделана как раз на пляже: мамина подруга щёлкнула на Полароид, как та учит плавать своего маленького сына. Все остальные Нейл порвал и выбросил, как только закончились поминки и последние гости покинули их дом. Морщась от боли, Билли дотянулся до старой обувной коробки, задвинутой под кровать. Помимо фотографии, в ней лежало несколько ракушек, старый порванный браслет, кассета с зажёванной плёнкой (и подписью «для Билла»), открытка с видом на океан и пятнадцать долларов. Негусто воспоминаний для шестнадцати лет жизни. Билли сидит в машине, пока Стив провожает Макс до двери. Он видит, как открывается дверь и свет обрамляет силуэты. Макс почему-то не спешит заходить, и Билли это удивляет, но не настолько, чтобы что-то предпринять: дешёвый алкоголь в сочетании с холодом замораживает все процессы в его организме. Стив делает шаг назад, и Билли видит ещё одну фигуру: несомненно, это Нейл. Что-то внутри Билли сжимается, он пытается нащупать ручку, чтобы открыть дверцу, но раз за разом промахивается, не чувствуя собственных пальцев. Макс тем временем вдруг машет руками, едва не оступается, однако Стив успевает её подхватить под локоть. Дверца наконец поддаётся, и до Билли доносится обрывок фразы отца: — ...сесть в машину к незнакомцу! В твоём возрасте! Стив снова отступает, и Макс оказывается между ним и Нейлом. Нейл замахивается. Потом Билли не помнит подробностей: не помнит, как выскочил из машины, не помнит, как сумел добраться до крыльца раньше, чем тяжёлая рука отца опустилась, не помнит, как оттолкнул Макс, которая всё-таки сбила с ног Стива. Не помнит, как удар оглушил его, но он всё равно умудрился устоять. Не помнит, как замахнулся в ответ. Зато помнит испуганные глаза Харрингтона, помогающего Макс забраться на заднее сиденье машины. Помнит, как тот же Харрингтон шипит ему на ухо: «Пойдём! Билли, шевелись!» И помнит, каким маленьким и беззащитным выглядит потерявший сознание отец. — Билл! Билли поморщился. — Я же просил не называть меня так, — вполголоса напомнил он Фреду. — Какая разница, — Фред пожал плечами. — Это твоё имя. — Моё имя — Билли! Фред молчал пожал плечами, то ли признавая поражения, то ли не желая продолжать ссору. Билли кинул на него недовольный взгляд, но Фред уже успел отвернуться, заинтересовавшись наглой чайкой. Та незаметно подкрадывалась к лежавшей на полотенце женщине, охотясь на сэндвич в её руках. Женщина отвлеклась на разговор со своим сыном — пятилетним карапузом с очаровательными кудряшками, — и чайка выбрала именно этот момент, чтобы вцепиться в кусок хлеба и броситься наутёк. Билли нервно облизнул губы. Отец с трудом отпустил его «поработать с другом над проектом», и глупо было бы терять драгоценное время на перебранки. — Я уеду в Сан-Франциско ненадолго, — вдруг сказал Фред. — На пару дней, максимум — на неделю, — он помолчал немного, над чем-то раздумывая, и вдруг добавил: — Не хочешь со мной? — Я... — Билли растерялся. — Но ведь... — Отец не отпустит? А мы ему не скажем. Просто уедем! — Фред говорил так уверенно, что Билли даже не мог придумать возражений. — Уедем и проведём лучшие выходные вместе. У меня там друзья, поживём у них. Ты же хотел увидеть тот самый мост? Билли просто кивнул: он боялся что-то говорить, боялся, что голос дрогнет. — Значит, решено, — Фред потянулся к Билли, словно собираясь его поцеловать, но вдруг что-то дёрнуло его назад. Вскрикнув от неожиданности (и, возможно, от боли), Фред наугад отмахнулся, но без толку: сила, удерживающая его на расстоянии от Билли никуда не делась, её хватка только усилилась. — И что же тут происходит? — голос отца прозвучал холоднее, чем когда-либо, страшнее, чем на маминых похоронах. — Папа, — Билли с трудом подавил желание зажмуриться, зная, что так будет только хуже. — Я всё могу объяснить! — Уж постарайся, — Нейл отшвырнул от себя Фреда. — В машину. Немедленно! Фред открыл рот, чтобы что-то сказать, может быть, возмутиться или выругаться, но Билли только мотнул головой. Он осторожно поднялся, стараясь не делать резких движений (впрочем, на людях Нейла было сложно спровоцировать), и, не спуская глаз с отца, пошёл, куда тот указал. На Фреда он не обернулся. У Макс так трясутся руки, что Билли вынужден придерживать чашку, чтобы она могла сделать хоть один глоток. Они сидят на роскошном диване в гостиной дома Стива, и в любой другой бы ситуации Билли обязательно нашёл, как съязвить на тему непозволительной роскоши. Но не сегодня. Харрингтон расхаживает по комнате, словно это может чему-то помочь. Он уже позвонил в полицию, он уже приготовил Макс какао, он уже три раза предложил Билли выпить (пиво, виски, опять пиво). Билли чувствует, что ещё чуть-чуть — и у него закружится голова, поэтому переводит взгляд на сестру, доверчиво приткнувшуюся к его боку. Она уже не плачет, только изредка всхлипывает, хотя полчаса назад казалось, что поток слёз никогда не остановится. Билли неуклюже гладит её по волосам и жестом предлагает ещё какао, но она трясёт головой и утыкается носом в его рубашку. — Там мама, — шепчет Макс едва различимо. — Вдруг он очнётся до того, как шериф приедет? Вдруг он навредит ей? — Нет, — Стив наконец останавливается, делает глубокий вздох, подходит к дивану, опускается на колени. — Твоя мама в безопасности. Ты же слышала, когда я ей звонил, чтобы сказать, что ты у нас — она просила тебя не беспокоится. Харрингтон смотрит на Макс с неподдельной теплотой, и та наконец перестаёт дрожать. Билли смотрит на Стива. Билли не сводит глаз со Стива. Билли вдруг понимает, что хочет, чтобы Стив так смотрел на него, а не на Макс. К счастью, Харрингтон ничего не замечает, он полностью сосредоточен на девочке. — Ты мне веришь? — спрашивает он, и Макс кивает несколько раз. — Всё будет хорошо. Хоп, наверное, уже там. Скоро он позвонит. Твоя мама приедет. Вы здесь переночуете, а утром уже сможете всё решить... Билли нервно сглатывает, облизывает губы, даже не замечая этого. — Макс, — Стив произносит таким тоном, что у Билли по спине бегут мурашки. — Всё. Будет. Хорошо. Двадцать минут спустя дом наконец оживает, наполняется шумом голосов: шериф Хоппер прибывает вместе со Сьюзан, которая тут же бросается к дочери. Она что-то лепечет, но у Билли нет ни малейшего желания выслушивать этот ванильный бред, поэтому он встаёт и выходит на кухню. За его спиной Стив вполголоса спрашивает шерифа, не хочет ли тот выпить. Билли фыркает против воли. Стив знает, как встречать гостей. — Могу и тебе налить, — произносит Харрингтон совсем рядом, и Билли с трудом сдерживает порыв отскочить в сторону. — Не подкрадывайся! — раздражённо шипит он вместо этого. Стив только пожимает плечами. Он проходит к шкафу, достаёт бутылку и три стакана, наливает (судя по запаху — виски), берёт два бокала из трёх и, по-прежнему не говоря ни слова, снова уходит. Билли смотрит вслед Стиву, невольно отмечая, что того слегка штормит. Вряд ли из-за алкоголя — скорее всего, из-за нервов. Билли берёт стакан, принюхивается — виски, судя по всему, отличный. Такого он никогда не пил, перебиваясь всё больше пивом и портвейном. Грех отказываться, когда шанс выпадает, правда ведь? Поэтому Билли залпом опрокидывает напиток (тот приятно обжигает горло) и, нащупав в кармане сигареты, выходит на задний двор. Ему точно нужен свежий воздух и пара затяжек. Это самое странное Рождество в его жизни. — Я не специально! Билли, пожалуйста, я не специально! Он спросил, где ты! У Билли не было ни сил, ни желания отвечать на упрёки Макс. После того, как отец притащил его домой и избил до потери сознания (Билли очнулся на полу в прихожей и даже испытал что-то похожее на дежа вю), он с трудом добрался до своей комнаты. Он не знал, сколько провалялся в отключке, да и не особо стремился узнать. Билли жалел только об одном: ему снова не удалось умереть. — Билли! — голос Макс звучал глухо, наверное, она плакала, может быть, даже потому, что жалела его. — Я не знала, что он сделает! Он мне сказал, что ему надо с тобой поговорить... Я не рассказывала про Фреда! Макс резко замолчала, и Билли прекрасно понимал почему: она тоже осознала, что не имела никакого права произносить это имя вслух. Не имела права, потому что это её грязный рот сделал… то, что сделал. Фред. Фред-Фред-Фред… Перед глазами вспышками проносились кадры того, что так и не случилось: они с Фредом на подножке трамвая, карабкающегося по холму вверх; они с Фредом в парке с видом на мост Золотые ворота; они целуются на ветру под недовольный рёв кем-то потревоженных морских львов на пирсе 39; они с Фредом едят тот дурацкий суп в хлебе, про который Билли как-то прочитал в журнале; они с Фредом… Они. С Фредом. Билли оставалось надеяться только на одно: что тот правда уехал, не станет пытаться вытащить его, подставляться ещё больше. Ему-то уже давно не привыкать, а Фред такого не заслужил. — Прости меня, пожалуйста… — Макс всхлипнула под дверью. — Билли, пусти, я принесла тебе лёд. Билли, открой дверь! Одиночество давило на грудь, всё сильнее сжимая тиски. Забытьё не приходило, чтобы укрыть своей безопасной темнотой, зато вместо накатила такая горечь, что Билли не взвыл лишь потому, что совершенно выдохся. Глаза защипало — но он и так знал, что никакой не мужчина, отец объяснил доходчиво и готов был повторить в любой миг. А когда тот не видел, Билли мог позволить себе… Слёзы текли практически свободно. Билли оплакивал всё: свою жизнь, никчёмную и бесполезную, своё будущее, полное беспросветности, Фреда, справедливо ненавидящего его, собственную любовь, растоптанную грубым невежеством, свои глупые мечты о том, что он тоже чего-то там достоин, что у него могут быть хорошие отношения с сестрой, с друзьями, с любовником. За окном плавилась Калифорния, но всё внутри Билли всё покрывалось холодными хлопьями пепла. Он перегорел, он выгорел весь, до тла, он больше ничего не хотел, ни на что не рассчитывал, ни о чём не мечтал. Он даже сдохнуть не мог, потому что боялся боли и неизвестности. Боялся не справиться ещё и с тем, чтобы сделать всё правильно и надёжно. Сон пришёл незаметно. А утром — точно было утро, потому что сквозь шторы в комнату проник тонкий луч солнца — Билли решил: теперь всё будет по-другому. Он больше никогда не будет рассчитывать на других. Он будет сам за себя. Сам по себе. Он отрастит шкуру и никому не позволит под неё влезть. И никому никогда не позволит пострадать из-за себя. Билли сидит на шезлонге у пустого бассейна и пытается понять, что же ему дальше делать. Ему отчаянно холодно, но желание курить перевешивает желание согреться — в конце концов, в этом чёртовом городе всё холодное, начиная от погоды и заканчивая людьми. Билли не хочет себе признаваться в том, что скучает по океану, по громовому рёву волн во время шторма, по соли на коже, по палящему солнцу, но при этом он твёрдо знает: в Калифорнию он вряд ли когда-то вернётся. То, что там было, навеки останется там. Включая его сердце. Он едва не роняет сигарету, когда за спиной раздаются шаги. Для шерифа легковаты, для Макс — тяжеловесны, да и вряд ли ту Сьюзан отпустит от себя хотя бы на полшага. Значит — Харрингтон. Значит, никак не успокоится, как включил режим наседки, так теперь и будет квохтать. Однако, вопреки ожиданиям, Харрингтон не открывает рот и не начинает рассказывать всю ту ванильную хуету с поправкой на главного героя, что была озвучена Макс. Он садится на соседний шезлонг и с негромким стуком опускает на бетонный пол стакан. Опять виски. Они молчат. Они молчат, и это удивительно комфортно. Билли тянет сигарету, выдыхает сизый дым, смотрит, как он поднимается вверх, к небу. Сколько в том облачке дыма, а сколько — пара, потому что холодина стоит несусветная? Мысль дальше не идёт, возвращается обратно, сделав круг, и упирается в тот факт, что от Харрингтона по-прежнему не исходит ни звука. Он вообще дышит или как? Билли косится одним глазом на тот шезлонг, где должен сидеть Харрингтон. Тот правда тут, правда дышит, почему-то не мёрзнет, хотя на нём только дебильная футболка и тонкая куртка. У Билли от одного только его вида встают дыбом волоски на руках, надёжно спрятанных в кожанке. Харрингтон наверняка такой же ледяной, как и все в этой антарктиде. Он точно не тот, об кого можно отогреться… Далеко в доме слышится звонок — на пороге очередные гости. Билли вздрагивает и переводит взгляд на кончик сигареты: та почти дотлела до фильтра. Харрингтон странный. Он и бровью не ведёт, как будто не его дверь атакуют неизвестные, неспешно тянет виски из своего стакана, уставившись в никуда. Звонок повторяется, потом ещё дважды, и в трелях явно слышится какой-то код. Азбука Морзе? Билли не выдерживает первым. Он тушит бычок каблуком и, откидываясь назад — как будто над ними шпарит солнце и сейчас лучшее время, чтобы позагорать, — выплёвывает: — Доставка пиздюлей? Харрингтон усмехается и пожимает плечами: — Скорее пиздюков. Без меня разберутся. Говорит он неохотно, от прежнего красноречия не осталось и следа — ну да, кто Билли такой, чтобы тратить на него… Что-то кроме вискаря, который наверняка покупали харрингтоновские родители. Билли встаёт, наверное, слишком резко: в глазах на мгновение темнеет. Глупое тело ведёт, оно сопротивляется, ему хочется продолжать сидеть, а ещё лучше — лечь и закрыть глаза, и чтобы никто не дёргал, подушка мягкая, а одеяло тёплое. Или вообще без одеяла: в Калифорнии никому и в голову не могло прийти, что ночь надо проводить под чем-то плотным и удушающим. Кажется, мгновение несколько дольше, чем Билли считает: когда он снова начинает видеть (и снова не то, что ему хотелось бы), выясняется, что Харрингтон тоже успел вскочить и теперь заглядывает ему в лицо. Бровки обеспокоенным домиком, в зрачках плещется волнение, губки сложены в вопросительную линию — ни дать ни взять мать Тереза, только с хуём. И без мозгов, потому что всем известно, что так близко подходить к Билли — самоубийство. Однако почему-то он не вырывает свой локоть из цепких пальцев. Может быть, потому что по руке растекается приятное тепло. Или потому, что он уже не слишком доверяет своим ногам. Или, например, что-то где-то очень глубоко шепчет, что именно этого Билли и не хватает. Именно в этом он нуждается. — Пойдём, — Харрингтон говорит тихо, но удивительно уверенно. И Билли идёт. Он запрещает себе думать, сосредотачивается на том, чтобы ставить одну ногу перед другой. Это только на первый взгляд легко, а на деле — у него как будто не две, а все сорок ног, и каждая так и норовит то за ступеньку зацепиться, то за угол, а то и вовсе просто отказывается становиться туда, куда ей указывают. Харрингтон приводит его в спальню. Весь путь он старательно не касается Билли, но стоит двери закрыться, как всё меняется. Билли пытается осмотреться, однако всё вокруг стремительно засасывает круговерть. Светлые стены, золотые пятна: то ли светильники, то ли какая-то дебильная лепнина, как принято у богатеньких. На полу, кажется, ковёр. По крайней мере, от сапогов остаются очень чёткие следы — на нормальном покрытии такого не бывает. Куртка почему-то не нравится Харрингтону: он её стягивает. Дальше он берёт Билли за руку и тащит к кровати, чтобы усадить на неё, а самому опуститься на колени. — Что за… — хочет спросить Билли, но у него не выходит. Харрингтон игнорирует. Он стягивает один ботинок, второй, ставит их рядом. Выпрямляется. — Это гостевая спальня, — произносит какие-то абсолютно бессмысленные слова, — тут тебя никто не будет беспокоить. Билли не против, чтобы его побеспокоили от души. — Ванная за этой дверью, — Харрингтон тыкается, будто слепой котёнок, — полотенца в шкафчике… Найдёшь. Вода… Ну, чтоб пить. Вот тут, — он открывает шкаф у окна, а в нём почему-то вместо шмоток холодильник. — Макс дальше по коридору. У неё там уже целая делегация, правда. Я напротив. Чувствуй себя как дома. На пороге комнаты он на секунду застывает, как будто хочет что-то ещё добавить, но передумывает и только вскидывает руку — «пока» по-харрингтоновски. Билли остаётся один. Он вовсе не устал, ему не нужен сон, он может продолжать банкет хоть всю ночь! Он просто трогает подушку — интересно же, они такие же у богатых или всё-таки лучше. Матрас мягко пружинит, и это наталкивает на мысль, что одеяло тоже можно проверить. Пряжка ремня оглушительно звякает, и Билли на секунду замирает, однако никто не врывается в комнату, чтобы научить его уважать чужое право на тишину. Тем не менее Билли аккуратно складывает джинсы — рядом с сапогами, на полу, а то запачкает чужое и очень дорогое. Рубашка отправляется туда же. Майку Билли оставляет. Билли не спит, лежит с закрытыми глазами, качаясь на хмельных волнах, когда дверь приоткрывается и в проём просовывается башка Харрингтона — его чудовищный начёс в любой темноте опознаётся безошибочно. Харрингтон стоит недолго, потом решается и заходит. Билли наблюдает из-под ресниц: этот навык у него развит превосходно, спасибо дорогому отцу. Харрингтон тенью пересекает комнату, замечает вещи на полу, кряхтит себе что-то под нос неразборчивое и, конечно, перекладывает их на стул. Как настоящая нянька. Не считая этих звуков, тишина стоит кладбищенская. Харрингтон то ли летает, то ли часто бывает в гостевой спальне — ни один его шаг не сопровождается скрипом. Хотя, конечно, не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что далеко не все полы в мире обязаны скрипеть. Может быть, есть какая-нибудь смазка и для них. Билли едва не вздрагивает и не выдаёт себя, когда его плеча касается рука. Первый порыв — взбрыкнуть, сбросить, ударить, чтобы объяснить раз и навсегда, что он не дева в беде; однако мерзкий голосок в глубине сознания, тот самый, который Билли не слышал уже больше года, шепчет: сдайся, сдайся, сдайся. Отдайся? Но Харрингтон, похоже, думает о чём-то другом. Он подтягивает одеяло повыше, расправляет его, убеждается, что Билли надёжно укрыт. Почти как мама — только Билли всё равно скидывал одеяло на пол, потому что было жарко. И от мамы никогда не пахло так, как от Харрингтона. От мамы не кружилась голова, не замирало внизу живота. — Не уходи. Билли не успевает себя остановить. Голос хриплый, он почти шепчет, но Харрингтон тем не менее слышит и даже понимает. Билли будет очень стыдно утром, и ничем хорошим всё это всё равно не кончится, однако сегодня Рождество — может ли он получить подарок, в котором действительно нуждается? Харрингтон долго не раздумывает. Помедлив всего секунду, он кивает, обходит кровать, ложится рядом. Билли зажмуривается и загадывает желание. Глупое, наивное, детское. — Счастливого Рождества, — тихо-тихо произносит Стив, прежде чем обнять Билли со спины. Холодный нос утыкается в шею, Билли должно быть неприятно, но вместо этого он вдруг ощущает, что нужен. Нужен холодному человеку из холодного Хокинса, чтоб помочь согреться, ведь весь жар Калифорнии до сих пор пылает внутри него. Это — самое невероятное Рождество в жизни Билли. Потому что впервые за все семнадцать лет его желание сбывается.