Венец из вереска

      Сара не папина дочка и никогда ей не будет. Правда, когда от злобных слов, летающих, как снаряды, начинают дрожать оконные стёкла, она всё-таки поддерживает отца. Разумеется, молча. Что подливать масла в огонь? Он и так до небес. Папа ведёт себя спокойнее, а может, просто не умеет по-другому. Иногда ей кажется, кто-то давным-давно запечатал все его чувства в огромный сосуд и спрятал. Сара не папина дочка, но лучше бы выучилась, как стать ею. Тысяча огненных осколков — маминых слов — ничего не стоят, разбиваясь о прочную броню. Её отец никогда не повышает голоса, его тон — сплошное увещевание. Оттого особенно страшно становится, когда он приходит в ярость. Бури случаются редко, Сара пережидает их в подвале. Там нет света и отопления, зато безопасно. Ладно, врать всё-таки нехорошо. Она ужасно боится темноты и голоса мамы, колючего, как длинная игла. «Будешь сидеть здесь до утра, дрянная девчонка, и подумай о своём поведении!» Сара с покорностью проводит часы, размышляя о разлитом случайно чае или лишней улыбке. Слушает, как продолжается нескончаемый спор где-то над низким потолком. Её родители существуют в странном симбиозе, как порок и добродетель: ненавидя друг друга, но не умея жить порознь. В одном только сходятся — обожают её воспитывать. Нет, Сара никогда не думает о них плохо. В конце концов, это не новость — у каждого дома свои чудовища. Сегодня, выпивая стакан ледяной воды перед завтраком, она всего на миг почувствовала тревогу. Этого хватило, чтобы к концу школьного дня беспокойство забило глотку. У Сары О’Нил мало талантов. Один из них — безошибочное предчувствие. Когда она открывает дверь, на пороге уже возвышается невыразимо неприступная фигура. — Пальто. — Сухо выговаривает отец. Чёрт. Наверняка гадюка мисс Бейкер всё-таки позвонила из-за проклятой двойки. Сара не препирается — молча снимает теплую одежду, оставаясь в джинсах и свитере. Отдаёт шапку и шарф. Она не заболеет: может быть, дело в закалке. Декабрьский холод, однако, сразу даёт о себе знать. Когда вещи оказываются в больших ладонях отца, Сара понимает — видит по неожиданно умиротворенному выражению лица — она может надеяться на поблажку. Нужно только попросить. Пообещать оставаться после уроков, чтобы исправить оценку. Подобострастно заглянуть любимому папочке в глаза. Обычно так она и поступала. Сейчас не послушались губы — кажется, сегодняшнее волнение всё же взяло своё. Сара ненавидит себя за это, потому что спасительная дверь закрывается. Теплый кровяной запах готовящегося ростбифа (боже, как хочется есть), исчезает, оставив её наедине с холодом. Теперь нужно ждать до вечера. Желудок сводит гадкой судорогой: Сара вздрагивает — совсем чуть-чуть. За ней наверняка наблюдают. В конце концов, не так уж всё и дерьмово. Ей есть куда пойти. Разумеется, друзей в новом городе Сара не завела. Она ненавидит каждую улочку этого богом забытого места, треклятую школу, отдельно — сучку Бейкер, которая не гнушается лезть в дела своих учеников. Проще назвать то немногое, что ей нравится. Саре нравится в лавке миссис Хилл. Там пахнет пылью, прелыми листьями и незнакомыми пряностями. Старушка рада гостям, а иногда хочется вообразить, будто ей в особенности. Она поит Сару кисловатым облепиховым чаем и позволяет помогать с уборкой за небольшое вознаграждение. Каждый заработанный цент откладывается до лучших времен — Сара всё ещё верит, что если накопит достаточно, сможет уехать. Мысли лениво сменяют друг друга как кадры плохого кино. Они серые, неживые, а вот стужа тем временем ощутимо кусает шею и руки. Почему эта зима такая холодная? Прохожих немного — они совсем на нее не смотрят. Городок маленький, а всем друг на друга плевать. Наконец Сара останавливается перед неприметной деревянной дверью. Она держала руки в карманах джинсов всё время, что шла, но холод пробрался сквозь ткань и всё равно обескровил пальцы. Нужно собраться с силами и потянуть ручку на себя. Секунды тянутся невыразимо долго, умирают в неспешной агонии. А проклятая дверь оказывается запертой. — Миссис Хилл! — Сара морщится. Она ненавидит свой голос, похожий на жалкий писк. Порыв неожиданно поднявшегося ветра едва не сдувает её, но Сара цепляется за ручку, судорожно сжимая пальцы. Выглядит глупо, ведь и так всё ясно. Сегодня милой лавочницы нет на месте. Может, приболела, а или решила устроить себе выходной. Сара закусывает губу: она чувствует, что вот-вот расплачется. Ей не хочется никуда идти. Может быть, нужно немного подождать? Хорошо, зимой темнеет быстро… можно будет домой. Домой… Сара не любит слово дом. Она не любит всё, чего не понимает. Сколько времени прошло? Пара минут, а может, целый час? Двигаться сложно — как будто каждая клеточка обращается в заледенелый камень. Они все гремят внутри неё, так, что в ушах шумит. Мысли доходят неприветливо и не сразу. Если Сара останется здесь, она может замёрзнуть. Её найдут –интересно, кто это будет? Веки медленно опускаются, перед взглядом проплывает целый парад красных пятен. Холод отступает, укутывая угловатое тело Сары в уютный, хоть и чужой, жар. Так она поняла, что нужно уходить. Беспомощно оглянувшись, Сара неуверенно отходит от спасительного козырька. Валит снег — она с трудом шевелит пальцами, лицо кажется деревянной маской. Совсем рядом кто-то задорно смеётся — Сара прячет пальцы в измусоленные рукава свитера. И оборачивается. Их трое, а шума как от целой толпы. Несносные одноклассники — как не узнать лица? Острый носик и хитрые глазки — Кэнди Нельсон, милая со всеми, на самом деле — жуткая сплетница и зазнайка. Её вечный прихвостень, Дерек, сынок шерифа, а рядом с ними трётся противный зануда Бобби Тёрнер. Они переговариваются так оживленно, что расслышать можно на другом конце улицы. «Говорю вам, оно того стоит! Когда еще представится возможность увидеть настоящее фрик-шоу?» «Кэнди, да ты сумасшедшая. Неужели на хозяине этого балагана помешалась?» «Ой, да хватит! Вход свободный, воспользуемся шансом — какие в нашем захолустье радости?» Что-то в груди слабо трепыхнулось. Никто из компании не замечает Сару — тень, едва проступающую в пятне фонарного света. Она медленно двигается следом — как будто сжигает себя по капле. Свободный вход… Совсем немного тепла. Лишь бы оказалось недалеко. Она не знает, какая сила заставляет тело двигаться. Сара не слышит своих шагов — она думает только, как спрятаться от зимы. Пару минут назад могла бы испугаться чужих взглядов — вдруг Бобби, Дерек и Кэнди увидят её такой? Красный купол шатра, мягко трепещущий на ветру, органично смотрится на беззвездном небосводе. Он полыхает ярче тысячи огней — а рядом с пламенем можно согреться. Народ толпится далеко за пределами — вот, куда стеклись все сентфорцы. Неужели давно не видели представлений? Наверное, им недостаточно замерзающих детей на улицах. На единственный миг Саре становится стыдно за свои мысли — разве кто-то из них виноват, что она дрянная девчонка? Горечь в лёгких перетекает в рот: кажется, вот-вот стошнит. Сара где-то далеко, в самом хвосте очереди — огромный шатёр не сможет принять столько людей, а ей так тяжело дышать. Будто десять чугунных плит положили на грудь и треснули рёбра. Под необъятным грузом подгибаются колени. Спустя мгновение они разрывают грязный снег — Сара наконец-то склоняет голову. Кажется, папа и мама добились-таки своего. Нужно было вести себя смиреннее. Сара думает о чужих ногах, которые непременно её затопчут, и о приюте красного шатра, до которого не дошла. Она больше не прячется, просто лежит без движения — снежинки бережно держат шею и лицо в цепких пальчиках. Краски утекают, обращаясь всепоглощающей темнотой; сначала медленно, по одной, а потом все скопом. Сара пытается приказать им остаться, но крик дёргается где-то в глотке. Ей страшно — совсем немножко. Страшно быть одной, страшно уходить от самой себя… В последний момент что-то меняется. Пальцы, горячие, как угли, касаются щеки — Саре кажется, это сон, потому не спешит открывать глаз. Проходит несколько тягучих секунд, а затем тело, будто вовсе ей не принадлежащее, отрывается от земли. Слабый задушенный выдох-всхлип застывает между ее губами и чужим виском. Кто-то несёт Сару на руках. Удивительно, но тяжесть, пару минут назад сдавливавшая внутренности, больше не беспокоит. Может, ей просто надоело о себе переживать. Сара не спит, но и не бодрствует — ей кажется, будто сознание превратилось в безбрежный океан со множеством островов. Надо только перебираться с одного на другой. Большие ладони никуда не деваются: от них не страшно. Наверное, я всё выдумала. Наверное, я умираю. На этой мысли она и впрямь забылась. *** Сара открывает глаза, продираясь сквозь вязкую пелену полусна. Сначала ей кажется, вокруг снова подвал — тьма и сырость, въевшаяся в стены. Потом она слышит голоса: приглушенные, ничего не разобрать. Это мама и папа. Они думают, что я умерла. Они решают, что делать с моим телом. Знакомые руки придерживают спину, сухие потрескавшиеся губы находит прохлада стеклянного стакана. Сара залпом глотает, не думая — так сильно ей хочется пить. Слава богу, не яд. Тёплое молоко. Так она окончательно приходит в себя. Всё вокруг неторопливо колышется, точно высокая трава на ветру. Красный морок, охвативший её, оказался стенами шатра. И всё равно Сара натужно выплевывает бесмысленно-загнанное «Где я?». Так она впервые слышит Его Голос. — Не волнуйтесь, дорогая мисс О’Нил. Вы сейчас в моём цирке. — Она судорожно, испуганно сжимается. Но едва прислушавшись к бархатному баритону, немного успокаивается. Судя по голосу, этот человек правда не желает ей вреда. Ведь…не может же, верно? Она слишком слаба, чтобы думать об опасности. Цирк… Что-то такое она смутно припоминает.