Кончится лето

Во влажных узких переулках, смутно знакомых с детства улиц, в тени старого города, переполненного всё такими же размазанными образами, в громком шёпоте и в дрожащих губах — Рохан нашёл его. Несмотря на то, что эта находка всегда была на виду, жужжала под ухом вечерами и раздражающе мелькала во снах. Нашел на исходе августа, по ощущениям, самого жаркого за последние несколько лет. Утро было душное, нет спасения даже в полумраке обычно прохладной спальни. Кишибе завтракал один на веранде. То был завтрак, состоящий из унылой яичницы и стакана сока. Обычный день, наполненный привычной, но всё ещё любимой работой. На фоне шумело радио. «скоро кончится лето… это». Но что-то, не имеющее ни формы, ни запаха, ни вкуса беспокоило мужчину. Это нельзя разглядеть или почувствовать, нельзя представить и коснуться. Оно походило на тоску по знакомому и волнующему, как запах дешёвого лака для волос, как пролитые на новую хрустящую бумагу чернила, как возвращение домой поздним вечером. — Не занят? — звучит резко, почти как пощечина. Глаза мангаки на мгновение распахнулись настолько широко, насколько это возможно, но повернувшись, он ненамеренно щурится, сводя тонкие брови к переносице. Яркое солнце нещадно слепит, не давая возможности разглядеть источник звука. Но ему это не нужно. — Чего тебе? — привычно звучит вместо приветствия. Глаза привыкают к свету, и Кишибе замечает плоскую коробку в чужих руках. Пришедший быстро понимает это и на одном дыхании выпаливает: — Сыграешь ещё раз со мной? «а с погодой повезло, дождь идёт четвёртый день, хотя по радио сказали, жаркой будет даже тень». Джоске небрежно потряс в руках ту самую коробочку в чёрно-белый квадратик, оказавшейся обыкновенными шашками. Надежды у него не было, особенно после инцидента с игрой в кости. И все его опасения тут же отражаются на лице Рохана, что очень доступно даёт понять то, о чём думал мужчина в данный момент. — Серьёзно? Снова хочешь сделать из меня идиота? — Кишибе возвращается к трапезе, опуская взгляд на полупустую тарелку. Хигашиката молчит. Почему-то не отрицает, как он часто это делал — привычно громко и слегка по-детски. — Впрочем, если получится поймать тебя на шулерстве, я сыграю. И в самом деле. Он не соврал. Джоске как-то недоверчиво шагнул на порог веранды и присел напротив. Он бы спросил, для чего Рохану здесь второй стул, но вместо этого раскрывает футляр с беспорядочно разбросанными игровыми фишками. Зелёные глаза придирчиво разглядывают каждую шашку, по строгому изгибу бровей понятно, что мужчина подозревает даже пылинки на доске, однако вслух ничего не произносит. — Я хожу первым. — Как хочешь. Хигашиката прислонил большой палец к подбородку, с такой усидчивостью разглядывая игровое поле, будто от принятого решения будет зависеть нечто большее, чем жизнь. Рохан молча подпирает голову кулаком. За мучительными соображениями Джоске вряд ли замечает, что его оппонент даже не следит за игрой. Точнее, следит, но совсем не так, как это делают, когда желают разгадать чужую ложь. Он глядит на блестящую от влаги кожу на лбу, на прилипшие пряди, выбивающиеся из причёски, заметно пострадавшей от жары. Сам он тоже покрыт испариной, и ему хотелось содрать с себя одежду, содрать вместе с кожей и до самых костей, и чтобы кто-нибудь сделал это вместо него, сделал вместе с ним. Кишибе сам убедил себя в том, что сказал это вслух, и что сидящий напротив него Джоске, давно сделавший свой ход, услышал его. «но, впрочем, в той тени, где я, пока и сухо и тепло, но я боюсь пока». — Твой ход. — старшеклассник кивает ему и откидывается на спинку стула, почти вальяжно, почти что непричастно. — Или уже понял, что продул? — и улыбается во все зубы. Кожа над его губой блестела от влаги, хотелось провести по ней рукой. — Даже не рассчитывай. — Кишибе злится, почти по-настоящему, почти не наигранно, пяткой пинает ножку стула, заставляя Хигашикату рефлекторно наклониться и вцепиться пальцами в края стола. Рохан делает свой ход. Возражения так и не успели сорваться с губ юноши, встают поперек горла и растворяются где-то на языке. Обманщик. Фишки гулко падают на дощатый пол, беспорядочно разлетаются по веранде, скатываются вниз к дороге. И Кишибе чувствует, как и сам падает прямо на самое дно, придерживаемый лишь шершавыми ладонями, неумело скользящими по мокрой горячей спине. Джоске что-то мычит и громко шепчет ему в полуоткрытые губы. Рохан толкает его к дому, наступая на брошенные шашки и путаясь в чужих ногах, захлопывает следом дверь, прислоняется к ней оголённой спиной. Хигашиката жмётся к нему, максимально сокращая расстояние, любые пробелы между ними. Целоваться он не умел совершенно, и Рохан почувствовал некое облегчение. Незаметно для себя они остаются практически обнажёнными, наступая босыми ногами на разбросанную по полу одежду. И осознавая это, Джоске позорно капитулирует перед этим до неприличного красивым телом, прячет своё смущение, наклоняясь к липкой шее, пахнущей дорогими духами. Ему нравилось кусать разгоряченную кожу, нравилось раздвигать ногой на удивление податливые колени, считать пальцами выпирающие рёбра. — Ты такой худой. — всё тем же шёпотом сообщает юноша и, одолеваемый подростковым любопытством, он касается везде, где только может, прижимается и слушает, на сколько быстро собьётся чужое дыхание, оставляет мажущие поцелуи. — Мозг у тебя худой. — Рохан скользнул ладонью между их плотно прижатыми телами, запуская пальцы за резинку влажного белья. И всё перестало быть важным. Джоске полностью отдавал отчёт о своём желании и торопился так, будто отведённое им время неумолимо подходило к концу. И в этом сбивчивом темпе, у них не было времени даже смотреть друг на друга, и это было невыносимо, и это было грубо, и это было до помутнения жарко. Впервые познав близость, он не знал куда себя деть, а Рохан направлял и принимал его — слегка неловкого и резкого, не стесняясь ничего, и этим бесстыдством смущая только сильнее. И юноша скользил спиной по прохладному полу, придерживая Кишибе за худые бёдра, он впивался пальцами в кожу, ему не возражали. Почувствовав свободу, Хигашиката брал, брал, и брал, требовал и тянулся к сидящему на нём Рохану, пока тот рвано приподнимался над ним вверх и вниз, не в силах унять дрожи в разъезжающихся коленях. Джоске глядел на него снизу, сквозь упавшие на лицо тёмные пряди, глядел, но так и не смог удержать этот образ у себя в голове. Но его точно запомнил дощатый пол, разбросанные шашки и галдящее на веранде радио. Но оба они помнят точно. То был исход августа, последний день лета, самый жаркий за последние несколько лет. И когда их время подошло к концу, не стыдясь своей наготы, они так и лежали посреди душной комнаты, вслушиваясь в шум радио, каждый думал о своём. Они так и не взглянули друг на друга, лишь слушали сердцебиение и молчали, долго не меняя положения. И в этом не было неловкости или сожаления. Только запах дешёвого лака и пролитые на новую хрустящую бумагу чернила.