Цена победы.

Весть о победе до него доходит так быстро, что Ишшину вначале даже и не верится, что все закончилось. Тело требует минутного отдыха, поэтому мужчине приходится остановиться, чтобы отдышаться. Просто чтобы подумать. Действительно осознать, что они победили.      Молодой синигами, еще совсем ребенок по сравнению с самим старшим Куросаки, бежал так быстро, что мог бы на первый взгляд даже посоревноваться с богиней скорости Шихоин. Но при всей своей скорости, было прекрасно слышно его крики. "Победа!".     Из за углов постепенно выходили другие синигами, которые столь же радостно подхватывали слова рядового, передавая их все дальше и дальше. Уже всего через мгновение улицы наполнились неразборчивым шумом и гамом, который не поймешь издалека. Даже раненные пытались не стоять в стороне. Все просто не могли поверить, что все действительно закончилось.     Молодой синигами уже давно убежал, а за ним постепенно следовали и другие. Все пытались собраться вместе, чтобы решить, что делать дальше.     Ишшин так и остался стоять и наблюдать, как все постепенно уходят, оставляя улицу пустой. Ему тоже уже нужно было идти. Вот только куда? Стоило бы отправится сразу домой, к девочкам, чтобы ненароком не попасться кому на глаза, ведь теперь все остальные дела к нему не относятся. Но нужно было поговорить с Урахарой, да узнать последствия войны.      Старший Куросаки резко обернулся, когда почувствовал секундное колебание реацу. Поблизости никого не было, но почему то оставалось ощущение тревоги. Реацу казалась такой знакомой, что у мужчины на миг защемило сердце. Схватившись за край вафуку, царапая руками грудь Ишшин громко задышал от подступающей боли. Пытаясь сделать вдох, он ощущал, как его легкие сжимали тисками, заставляя задыхаться. Мужчина кричал на себя в мыслях от беспомощности, а взгляд бегал по округе, пытаясь вцепиться в причину приступа.     Но боль прошла так же быстро, как и пришла.     Выпрямившись, Ишшин взглянул на трясущиеся руки. Дрожь прошлась по всему телу, но мужчина наконец-то мог спокойно вздохнуть. Вот только тревога только усиливалась. В голову сами начали лезть яркие картинки, впиваясь в разум, что бы синигами точно все увидел. Такой приступ уже был у него лишь раз в жизни. И он никогда бы не хотел вспоминать тот момент.      Такое же он чувствовал в день смерти Масаки.      Сзади послышались шаги. Задумавшись, Ишшин не сразу понял, что к нему кто-то приближается. До мужчины дошло лишь тогда, когда он услышал позади себя кашель. Обернувшись, перед старшим Куросаки стоял Рюкен. Его одежда была немного помята и покрыта пылью и грязью, которая витала в воздухе небольшим туманом, но сам по себе мужчина выглядел так же, как и всегда. Рука лишь немного поддерживала край очков, которые неприятно отдавали блики от солнца.      Синигами по этому поводу ничего не сказал, решив промолчать, ведь удевился, что его друг трогает очки. Ишшин знал, как он не любит, когда до его очков касаются не то, что чужие, но даже свои руки, оставляя пятна. И подавив улыбку от воспоминаний о том, как пару раз Ишшин специально брал очки врача чтобы "побесить" его, подошел ближе к квинси.      — Давно не видель, — в своей манере начал старший Куросаки, но был перебит мужчиной.     — Ишшин, — тихо, на удивление спокойно сказал старший Исида, смотря на синигами. Рука легла на плечо мужчины, и отец как-то тяжело, неуверенно посмотрел на друга. На долго взгляд задерживать не получается, и квинси отводит взгляд, отворачиваясь и отходя немного в сторону.     Куросаки не понимает, чего добивается Рюкен, поэтому лишь глупо смотрит на него, когда тот приглашает его проследовать за ним. Простояв с минуту и поняв, что судя по всему квинси не собирается ничего объяснять, он тяжко вздыхает и все же решается последовать за ним.     Они идут в полной тишине. Рюкен не делает никаких попыток начать разговор, а у самого Ишшина желания не появляется. Сердце все еще покалывает, а руки иногда подрагивают, от чего старший Куросаки начинает волноваться только больше. Его реацу медленно окутывает его, и он чувствует, как она нестабильна. Поэтому пытаясь унять дрожь и переключится на что нибудь, синигами сжимает кулаки и осматривает округу, пока Рюкен ведет его в неизвестном направлении. Пожалуй, стоило бы спросить, куда уходил Исида. Ведь пришли в Сейретей они вместе, но после непродолжительного времени квинси резко ушел. И Ишшин бы не удивился, если Рюкен впринципе не вернулся за ним. Он этого и ожидал. Поэтому именно возвращение товарища его удивило.      Тяжело вздохнув, старший Куросаки немного прибавил скорости, что бы сравнятся с мужчиной. Ишшину хотелось увидеть Ичиго. Просто убедиться, что с ним все в порядке. Раньше он бы никогда не настоял сам. Его сын всегда рвался в бой, постоянно убегая из дома и пропадая на долгое время. А когда возвращался, весь побитый и уставший, никогда не начинал разговор. Старшему Куросаки было как-то неловко, непривычно, а сын просто не хотел, показывая таким образом что с ним все впорядке и он сам со всем справится. Вот только они давно раскрыли перед собой "все карты", однако, ничего не изменилось. Ишшину просто хотелось убедиться, что с его сыном все впорядке, увидеть его, даже если он будет как-то злится на него, за их последнюю встречу и расставание.  Невольно Куросаки представил, как увидит парня и даст ему подзатыльник. Скажет что-нибудь глупое, что непременно сам мальчик уже слышал тысячу раз, поэтому разозлится и обязательно даст сдачи. За глупые речи, за глупое поведение родителя, за заботу и волнение, и вообще за все. И наверняка бы хмурился. По доброму, как он это делал всегда, даже не контролируя это. Это просто было небольшой частью Ичиго, его сутью. И он так был похож на Масаки. Когда улыбался, парень был точной копией своей матери, подобием маленького солнышка. С той же добротой и заботой о близких, счастьем, которое он показывал по своему.      Ишшин невольно улыбнулся, прикрыв глаза. Да, Ичиго стоило бы улыбаться чаще.      Синигами в округе становилось все больше, поэтому теперь иногда даже приходилось немного отходить в сторону, что бы пропустить куда-то торопящихся рядовых. Неподалеку от зданий, но все же держась на расстоянии, боясь обрушения руин, стояло множество палаток. Никакая из них не пустовала, везде было полно людей. Где то лежали раненые, за которыми присматривали медики из четвертого отряда, бегая от одного к другому, возясь с лекарствами. В других иногда можно было заметить толпу более важных синигами офицеров, которые что-то обсуждали. Но громче всех себя вели те, кто был на улице. Не прошло и часа после победы, как все собирались вместе, чтобы громко и шумно отпраздновать, откуда-то взяв саке. Сейретей бурлил жизнью, медленно, но верно восстанавливаясь.     Рюкен внезапно остановился, заставляя Ишшина запнуться и чуть не врезаться в спину мужчины. Немного погодя, старший Куросаки отошел в сторону, чтобы уже начать расспрашивать о том, что происходит, как взгляд зацепился за группу синигами спереди.     Находясь на небольшой площади, которая была рассположенна своеобразным кругом, в центре находились синигами. Все стояли так плотно, что сложно было понять, что происходит в центре. Отсюда нельзя было сказать, сколько их там, но Ишшин точно видел пару знакомых макушек. Да и поблизости чувствовалось столько разнообразной реацу, что становилось даже немного дурно, ведь все частицы превратились в одно сплошное месиво, не давая почувствовать что-то конкретное.      Из толпы вдруг выскочила знакомая бело-зеленая понамка, стремительно приблежающаяся к мужчинам. Ишшин сразу же рассмотрел Урахару, поэтому не задумываясь направился на встречу, желая поприветствовать товарища. Рюкен остался стоять, как то странно и непонятно для Ишшина смотря на него. Когда Киске подошел, старший Куросаки протянул руку для приветствия, но тут же замер.      Урахара встал на колени.      Снимая свою понамку, Киске прикладывает ее к груди, ближе к сердцу, и как-то виновато опускает голову. Волосы тут же падают на лицо, попадая на глаза. Несмотря на Ишшина, продавец молчит какое-то мгновение, будто колеблясь, а потом закусывает губу. Смахивая с лица непослушные волосы, синигами все равно не поднимает голову, пряча взгляд.     — Простите меня, Ишшин-сан, — тяжело, будто на его грудь легло несколько тысяч тонн, Урахара пытается говорить спокойно, и голос звучит почти ровно. Ишшина передергивает, когда его друг так неожиданно обращается к нему официально, поэтому удивленно смотрит на продавца, не понимая, о чем он. — Это моя вина.     Где то неподалеку слышится надрывистый, девичий голосок. Плач был столь душераздирающий, что мужчине становится плохо. Голос то замолкал, то продолжал вновь с большей силой, постоянно обрываясь на какие то слова, которые не разобрать. И этот голос Ишшину на столько знаком, что ноги подкашиваются. Он знает, кому он принадлежит. И он подавляет в себе желание побежать на встречу звуку и успокоить его.     Глаза тут же заметались по округе, не понимая, что происходит. Ишшин даже не понимал от чего такая тревога, но сердце бешено колотилось, когда в поисках ответа, он видит Рюкена. Он смотрит на него с сожалением, со скорбью, которую он видел лишь однажды в его глазах. Когда он узнал о смерти Масаки. И мужчина не хочет верить, что это правда. Что что-то случилось.     В нос ударяет резкий запах металла. Крови не было видно, да и когда Ишшин шел сюда, мимо него находилось множество раненых с открытыми ранами, с кровоточащими конечностями и сильным запахом. Но старшему Куросаки уже не привыкать – он врач. Он видел столько крови за свою жизнь, столько ран и тел, что теперь пожалуй его не сломить даже самая страшная рана. Вот только в этот раз запах крови ударяет так сильно, что хочется зажать нос.     — Что происходит? — спрашивает мужчина, даже не замечая, как слова вырвались из него. Все его внимание тут же обращается в середину площади, туда, где собралось столько народу непонятно для чего. И все они медленно, ужасно медленно поворачиваются к нему.      Мурашки проходят по телу, когда Ишшин начинает чувствовать реацу. Она настолько слаба и мала, что ее и заметить почти невозможно, ведь на площади столько людей, столько разнообразных реацу, что она попросто смешивается с ними, становясь незаметной. Но при этом она отличалась от всех них. Реацу казалось такой родной, такой теплой, что на миг кажется, будто она достигает его сердца.      Ишшину становится дурно.      Сюнпо кажется ему настолько медленным, что кажется обычным шагом, и мужчина мысленно прокленает себя за это. Он не замечает Рюкена, который что говорит ему в догонку. Он не замечает, как спотыкается об камни, даже не смотря под ноги, просто продолжая бежать. Но он замечает, как все молча расступаются, чтобы пропустить его в центр. Они все понимают. И от этого Ишшину становится еще хуже.     Рядом сидит Орихиме с красными, заплаканными глазами, пытаясь вытереть горячие слезы ладонями, но лишь размазывает их по лицу. Как только Иноуэ видит Ишшина, девушка отпрыгивает назад, царапая и так изодранные коленки об брусчатку. Руки тут же тянутся ко рту, пытаясь успокоиться и остановить плач, но становится только хуже, и Иноуэ задыхается от слез и чувств. Неподалеку стоит Рукия, которая совсем не плачет. Глаза красные, но слез нет. Она просто не верит. Даже в начале не обращает внимания на самого старшего Куросаки, лишь бросает короткий взгляд на него, смотря то на него, то в сторону. Тут же стоит Чад, молча наблюдая за плачущей Орихиме и Исида, который стоит вдали ото всех. Он не смотрит на то, что перед ним. Отворачивается и смотрит на небо. Такое далекое, чистое, что и не хочется поворачиваться. Он не хочет видеть всего этого.     Ичиго выглядит бледнее, чем обычно. Его кожа напоминает мужчине мрамор, который разойдется трещинами и разобьется от легкого прикосновения. Ичиго не всегда был таким бледным, скорее смуглым, но сейчас его было почти не узнать. В последнее время из за волнений и недосыпа было не до внешнего вида, да и не сильно это бросалось в глаза. Глаза Ичиго прикрыты, но прямо смотрят на небо. На свету взгляд кажется таким чистым и ясным, что когда на лицо падает очередная тень, становится жутко видеть пустой взгляд. Больше в нем нет того от блеска и искр золота. Карие глаза словно выцвели, посерели от холода и дождя. А лицо такое спокойное, что Ишшин закусывает губу. Ичиго больше не хмурится, что даже кажется, будто губы сына изогнуты в слабой усмешке.      Кажется, что Ичиго просто спит. Отдыхает после тяжелого и долгого сражения. Вот только грудь его больше не вздымается. — Ичиго...     Слова, которых так много, все никак не идут. Синигами и сам не может понять себя: он хочет кричать, но при этом он не хочет говорить и слова. Он не знает, что делать. Хочется позвать врача, Урахару, кого угодно, лишь бы его сыну помогли, лишь бы сказали, что это дурная ошибка. Шутка. Иллюзия. Что его сын жив, и сейчас со всей своей привычной хмуростью наругает отца за то, что он такой безалаберный. За то, что посмел сомневаться в нем. За его слишком сильную опеку над ним. Но по итогу он все равно бы в глубине души обрадовался за то, что отец здесь и с ним все впорядке. Что они вместе могут вернуться домой. Что он вновь увидит своих сестер, которые с нетерпеньем ждут их дома.      Но ничего не происходит. Взгляд устремляется на хрупкое тело сына: одежды почти нет, а оставшиеся лохмотья закрывают лишь нижнюю часть тела и правую руку. И хочется закрыть глаза, когда Ишшин видит рану, проходящую поперек тела. Крови так много, что и понять, как глубока рана довольно тяжело. Но Ишшин видит, ни как врач, а словно чувствует сам – рана идет к сердцу. Не давая и шанса на выживание или хотя бы на попытку вздоха. Разрубая его почти пополам, превращая его в месиво.      Ишшин смотрит на неподалеку сидящую Иноуе, которая все так же сидит и тихо всхлипавыет, пряча лицо в ладонях. Непонимающий, да боли вопросительный взгляд смотрит прямо в глаза девушки. Не говоря и слова, девушка срывается окончательно, когда видит как смотрит на нее старший Куросаки, отворачиваясь и рыдая, пытаясь закрыть рот руками. Юбка почти окончательно порвана, и в глаза бросаются ее колени и ноги, которые все исцарапаны и медленно истекают кровью, оставляя маленькие следы на камнях.      Около нее валяются ее заколки. Сломанные. Девочка не справилась. Никакая божественная сила не смогла спасти его сына.     Рука аккуратно опускается на руку сына. Боясь поранить еще больше, словно от одного лишь касания Ичиго может распасться на маленькие кусочки, Ишшин переплетает пальцы. Ладони уже совсем холодные, но мужчина чувствует, как от кончиков пальцев еще немного исходит тепло. Совсем чуть-чуть, будто перед смертью парень обжог руки об свой же клинок, хоть этого и не видно. И старший Куросаки понимает, что его руки трясет. Хочется кричать, но голос срывается, поэтому получается лишь что то неразборчиво шипеть себе под нос.     Он не может поверить. Видит тело в его руках, чувствует, что реацу пропадает, а на него уже не обращают внимания, ведь взгляд, который теперь выглядит пустым и мертвым, совсем не смотрит на него. На миг перед ним предстает образ Масаки. И теперь он сожалеет, что они с сыном так похожи. Одна копия, и ведь при смерти Ичиго выглядит почти так же. Он тоже пытался защитить дорогих ему людей. Но никто не защитил его.      — Ичиго смог одолеть Яхве, но тот успел нанести удар в последний момент...     Уже не ясно, кто говорит это. Может Урахара, или Рюкен, сам Ишшин уже не слушает. Плевать! Просто хочется закричать, чтобы они все закрыли рты. Оставили их только вдвоем. Он не может слышать о том, как умер его сын, держа его мертвое тело. Ичиго еще совсем ребенок. Он должен был наслаждаться молодостью, а не рисковать своей жизнью ради других. Он должен был сам жить, а не жить ради того, чтобы раз за разом спасать Общество Душ, которое учтиво и безоговорочно доверялись подростку. Он не заслужил этого. Не заслужил все эти сражения, интриги и волнения за свою жизнь. И не заслужил уйти так рано. Он должен был прожить счастливую жизнь. Закончить школу, поступить в университет, обзавестись семьей. Сделать все то, что делает обычный человек.     Если бы Ишшин знал, что все так обернется, он бы все сделал по другому. Может, он бы меньше бил его по утрам. Он бы обьяснился с ним раньше, решился на откровенный разговор отца с сыном.  Он бы сказал и попрощался по другому, когда Ичиго уходил в последний раз. Он бы сам пришел сюда раньше, и может он бы успел что то изменить... но нет. Уже нет смысла думать о том, что могло бы произойти. Теперь уже ничего не исправить. И старший Куросаки не знает, что делать. Он всегда знал, что когда Ичиго уходит на поле боя, он может не вернутся. Он знал, что они могут больше не увидеться. Но он молчал. Знал, что так надо, отпускал и лишь смотрел ему в спину, но всегда мог поддержать его, хоть и по своему, постоянно пытаясь отвлечь его от всего... какой же он идиот. Если бы он только знал.      Рука тянется к волосам парня, которые раздражающе падают на лицо. Они такие же растрепанные и неаккуратные, как и всегда, лишь на кончиках видно немного грязи и пыли. Хочется просто поправить их, еще раз убедится, что это все реальность. Попытаться убрать дрожь из рук. Но Ишшин не успевает. Тело начинает распадаться на частицы реацу.     — Нет!     Теперь уже говорят другие. Кричит Рукия, полностью осознав то, что происходит. Теперь она по настоящему плачет – громко, рыдая, роняя горячие слезы. И Ишшину становится даже как-то смешно. Ведь почти все друзья Ичиго – боги смерти. Сколько раз они видели ее и прикасались к ней, но теперь они будто совсем позабыли об этом. Ичиго действительно может поселяться в чужих сердцах. Исида куда-то ушел, не в силах стоять рядом. Рядом слышится еще больше криков, непонятных разговор и слез. Весь гум превращается в неразборчивый гул, от которого болит голова.      Но Ишшину все равно. Последние частицы исчезают так быстро, что мужчина почти не замечает этого. Больше реацу сына почти не чувствуется. Она медленно сливается с окружающими, от чего ее больше нельзя разобрать. Ичиго исчез. Теперь уже полностью и навсегда.      Ишшин так и сидит на каленях, выставив руки перед собой.     Он жалеет, что тогда не попрощался с ним достойно. Он не был готов к этому  хоть и знал, что его сын в свои семнадцать отправляется на настоящую войну. Он столько всего хотел бы сказать,  уже плевать было на их отношения, но было уже поздно. Он смотрел на свои руки, которые больше не дрожали. Они крепко сжимали ткань вафуку, почти до боли, что белели костяшки.      Неужели, для победы была так необходима смерть его сына? Неужели – это и есть настоящая цена победы?