Атараксия

      — Хирако-тайчо, — Шиндзи оборачивается на подошедшего к нему Айзена и не может сдержать хмурого взгляда, направленного на его лицо. Он был сильно уставшим. Под его карими глазами залегли темные синяки; волосы растрепаны, и видно, что его лейтенант потратил не одну попытку, стараясь их уложить, тонкая прядка, некогда пересекавшая его лицо, теперь была просто заправлена за ухо и во всей его фигуре виднелось тяжелое утомление. Его уставшие глаза смотрели на него рассеянно и беспомощно, хотя еще несколько часов назад Айзен был способен поджигать целые леса, бросив на них один уверенный взгляд. — Тайчо?       Шинджи отмирает, оторвавшись от бумаг за своим столом. Когда он говорил, что сегодня на Айзена ложится вся бумажная волокита — он соврал, на самом деле, он просто не хотел отсылать его вместе с остальными лейтенантами на поле боя, не потому что до сих пор был в нем неуверен, а из-за наложенных друг на друга клятв, которые делали реяцу Айзена нестабильной и порой даже неконтролируемой. Утром, он получил от него острый недовольный взгляд, теперь же довольствовался вязкой усталостью, залегшей на дне его любимых красивых глаз.       — Сколько времени? — на часах уже давно за полночь. Черт, он даже не заметил как пролетело время, ему нужно было написать отчет о причинах того, почему он не отослал Айзена вместе с остальными — это казалось ему совершенно идиотским требованием, учитывая, что сраный совет 46 и так прекрасно знал о причинах, и все равно, он был здесь. — Почему ты еще не лег?       — Потому что вы, Тайчо, продолжаете выдавливать по одному иероглифу в час? — Айзен устало улыбается, облокачиваясь на дверной проем. — По новым правилам, лейтенант не может покидать свой пост, пока вы не объявите отбой, если вы забыли.       — И давно ты стал их придерживаться?       — С тех самых пор, как дал клятву, — Шинджи прикусывает свой язык, когда до него доходит, что именно он ляпнул. — И еще несколько сверху.       — Да понял я, понял, мог бы и не напоминать.       Порой казалось, будто это он дал с десяток клятв, а не Айзен. Соске, вопреки всей ситуации, реагировал на это спокойно и непринужденно, наверное, принимал за должное, раз никогда и никак не высказывался на этот счет. В Шинджи же злость закипала момента, при одном только упоминании обо всем этом. Конечно, у них не было другого варианта, как еще уберечь себя от Айзена — клятвы на реяцу, клятвы на физическом и духовном теле, клятвы на всем, что только можно придумать, включая Занпакто и его возможности. Айзен не может использовать шикай, не может использовать банкай, его реяцу ограничена, его движения — ограничены, он может передвигаться в строгих границах Сейрейтея, по указанному маршруту, не делая и шага в сторону. Разумеется, это было вынужденной мерой, но даже несмотря на это, Хирако не мог подавить в себе приступы агрессии, которые рождались, когда Айзену под весом всех этих клятв становилось плохо. И он ничего не мог с этим поделать.       — Хирако-тайчо-о-о, — нараспев произносит Айзен, стуча костяшкам по его столу. Он даже не заметил, как тот подошел ближе. — У вас завтра утреннее собрание и вам лучше пойти спать, а не засиживаться здесь до четырех утра. Я закончу отчет, а вы можете идти.       Он опирается обеими руками на его стол, наклоняясь, сутулясь и вся его поза говорит об ужасном изнеможении. Шинджи соскальзывает взглядом на его ладонь, на тонкие длинные пальцы, на которых мерцает серебряное духовное кольцо. Он переводит взгляд на свою руку и даже сквозь накопившуюся усталость, в нем вспыхивает яркая вспышка ненависти. Его собственное кольцо было бледным, с разрывами и больше напоминало боевое увечье, нежели символ их отношений.       Реяцу Айзена была практически на нуле.       — Почему ты раньше не сказал?       — Не сказал «что», Хирако-тайчо?       — Мы же тут одни, можно обойтись и без всего этого официоза.       — Хм-м… — удовлетворительно промычал он. — Вот как? — продолжал Айзен, с озарившей его лицо мягкой улыбкой. — Стоит тебе посмотреть на свое кольцо, как ты тут же вспоминаешь, кто есть кто? Или ты нарочно держишь меня здесь и теперь любуешься плодами своих действий?       — Хватит нести чушь, — Шинджи роняет руки на стол и выпрямляется, смотря в утомленные глаза. — Если бы я делал это нарочно, то…       — Шинджи, я шучу.       Он скатывается по спинке стула, поджав губы. То, что он ничего не мог с этим сделать, выводило его из себя. Айзен берет его отчет со стола, пробегается взглядом по строкам и задрав бровь, смотрит на него поверх листа бумаги.       — Если ты сдашь этот отчет, тогда тебя обвинят в предательстве и вышлют к чертовой матери. Они должны знать, почему ты так решил, а не знать по пунктам, за что ты их так ненавидишь.       — Не их собачье дело, почему я так решил. Пусть жрут что дают, я с самого начала сказал, что я не настроен благосклонно ко всему Готею, так схерали я должен лизать им задницы и удовлетворять их прихоти в своих отчетах.       — Ты говоришь совсем не как капитан, впрочем, как и всегда.       — Конечно, тебе-то на моем месте было гораздо лучше.       — Это попытка завязать ссору, Хирако-тайчо?       Шинджи игнорирует его.       А потом Айзен выводит его из себя окончательно.       Он разрывает лист пополам, затем еще раз, и еще. Хирако смотрит на него широко распахнутыми глазами, под звук рвущейся бумаги, а затем едва сдерживает себя от того, чтобы не залепить Айзену по роже, когда тот, используя остатки своей реяцу, подпаливает кусочки. Он подскакивает на месте.       — Ты совсем сдурел?! — его рука крепко хватает Айзена за запястье, однако Кидо развеивается точно в момент, когда в руках его лейтенанта остается один лишь пепел. — Айзен!       — Если кто-то увидит, что ты здесь написал, то у тебя будут проблемы, — тон его спокойный, слова льются равномерно и с привычной надменностью. Шинджи бросает взгляд на свои пальцы, и видя, как его кольцо едва не исчезает, со всей силы дергает Соске на себя. Айзен даже не сопротивляется, и это злит его еще больше. — Хватит вести себя как ребенок, ты должен отдавать отчет своим действиям, а не подставлять под удар нас обоих.       — Отчет? Да какой к чертовой матери отчет?! — чернильница летит прямо в стену, когда Шинджи размыкает пальцы на его запястье и смахивает все, что лежит на столе. — Я должен ложечкой жрать все, что эти ублюдки предлагают?! Терпеть, что на тебе с пятнадцать гребаных клятв?! — он пинает стул за свой спиной, тот ломается надвое, со всей силы ударяясь о шкаф, сносит собой книги, некоторые свитки, статуэтки. Айзен стоит не шелохнувшись, лишь взгляд его становится мрачнее, под сведенными у переносицы бровями. — Пусть они только заикнуться завтра о тебе, мне плевать! — он горько усмехается, разводя руки в стороны. — Я клал на них огро-о-омный болт, Айзен! На их мнение, на их действия, на то, что эти ублюдки хотят! Мой муж ходит с нулевой реяцу, но при этом! Ха-ха! Пиздец! Их совершенно не ебет, что я делаю его своим лейтенантом — им похуй, это мое право, но когда я отказываюсь отправлять его на какую-то опасную миссию — умойся нашим говном, Хирако!       Он тяжело дышит к концу своей триады, зарывается рукой в волосы на затылке и болезненно морщится, от прострелившей голову острой боли. Его трясет от злости, его пальцы то и дело сжимаются в кулаки, он готов разгромить всю эту комнату, да только это нихера даст. Совершенно, тотально, пытаясь сделать лучше раньше — он привел их к тому, где они стоят прямо сейчас. Очень приятно, блять.       Айзен подходит к нему бесшумно, мягко укладывая ладонь на его плечо. Шинджи смотрит на него сквозь болезненный прищур, ему не стыдно за то, что он здесь устроил, его не волнует, что его кто-то услышит, донесет, поставив его под удар — он уже однажды потерял все это, потеряет еще раз — похуй, он просто заберет Айзена и они вместе будут перекладывать шашечки в мире живых, если от этого им станет проще жить. Только Айзен не хотел, а Шинджи не мог его заставить силой.       Он устало вздыхает, когда теплая ладонь перебирается на его затылок, мягко массируя напряженные мышцы.       Их история любви больше походит на чью-то злую шутку, плохой анекдот, который превратился в реальность. У них не было возможности узнать друг друга поближе, провести время на свиданиях, разглядывая друг друга, ища точки соприкосновения. Они просто знали, что любят друг друга, и если для Айзена эта любовь стала ценой всего, для Хирако она приобрела свою ценность слишком поздно, чтобы он смог что-то сделать. Им обоим дали второй шанс, но они не могли и слова сказать друг другу. Айзен был обязан ему, Шинджи ненавидел его за такую формулировку. Он никого не спасал, никому не собирался дарить этот второй шанс, он просто хотел исправить то, что натворил сто лет назад. Отдать свою любовь человеку, который, черт возьми, заслуживал ее больше остальных.       Они заключили духовный брак, чтобы на Айзена могли наложить клятвы. Конечно, эти ублюдки не собирались его убивать, им нужно было держать его при себе, но на достаточном расстоянии, как когда-то делал он сам. Они знали, что Шинджи будет вливать в него свою реяцу, пока клятвы будут истощать его собственную, так он будет находиться в вечно подвешенном состоянии, так у них будет больше точек давления. Всех их чувства друг другу они превратили в простую формальность, брак — не по любви, лейтенант — соблюдение традиций, постель на двоих — ну хули, холодно же по ночам.       Все вокруг просто искали оправдания их действиям, конкретно его действиям.       Ты не можешь любить его, Шинджи, тебе просто промыли мозги. Ты думаешь, что любишь его, на самом деле, тебе его просто жалко.       Ему не жалко. Честно, он никак его не жалеет и Айзен это прекрасно знает. Все что он сделал — будет лежать на его плечах до конца жизни, все убитые шинигами, люди, арранкары, вайзарды, все это будет на его совести. Ему не жалко Айзена — он его простил. Он тот самый, кто смог найти в своем сердце прощение всем его поступкам, не оправдание, не жалость, а сраное прощение. Поэтому он его любит.       Поэтому Айзен любит его.       Его руки ложатся на талию лейтенанта, его подбородок находит чужое плечо. Айзен обнимает его, зарывшись пальцами в волосы и аккуратно перебирает светлые пряди, обжигая дыханием кожу на его щеке.       — Нельзя быть таким беспечным… — вкрадчивый шепот касается мочки его уха. — Ты должен сдерживать свои эмоции или давать им выход в другом виде, но не в криках о том, что весь Готей — это кучка моральных уродов.       — И в чем я не прав? — Айзен тихо смеется и его смех. Боже, его мягкий, серебристый смех, что касается на языке, действует на Шинджи лучше самого сильного успокоительного. — Они все думают, что наши отношения это не более чем мое собственное удобство. Трахаемся мы тоже, я так понимаю, чисто из удобства.       — Ну, в их глазах ты укротитель зла.       Шинджи фыркает, закатывая глаза от услышанного.       — В их глазах я просто неудавшаяся жертва покушения, ты сам знаешь, что они бы были только рады, если бы меня здесь не было. И тебя тоже.       — Ну так, — он таинственно и лукаво улыбнулся. — Развяжи войну, стань Богом и покажи, кто здесь не прав.       — Поможешь мне в этом? — Айзен игриво стрельнул глазами, расплываясь в его руках, словно подогретое в пиале саке. От него пахло потом, чернилами и каким-то тонким цветочно-терпким ароматом — следы заживляющей мази, которую его лейтенант использовал для глубокого шрама на груди. — Будешь держать меня за руку, если я вдруг соберусь уничтожить мир?       — Конечно, я же хочу наблюдать за всем из первого ряда, раз в прошлый раз не получилось.       — Тогда начну сразу с Готея…       — Тише, — он прислоняет палец к его губам и соскальзывает на щеку, зарываясь в пряди у виска. — Не говори об этом так громко. Ты и так разгромил всю комнату, и мне теперь здесь убираться, помимо написания отчета, не доводи все до того, чтобы я с концами потерял свое место лейтенанта.       — Именно поэтому ты тратишь остатки своей реяцу на бесполезное кидо, да?       Айзен уклончиво кивает, отводя взгляд в сторону. Он такой красивый. Его карие глаза, темные шоколадные волосы, что спадают на эту молочную покрытую шрамами кожу. Шинджи хочется испить его до дна, впитать в себя, оставив след молочного шоколада на своей души, облизывать пальцы, когда он прикасается к нему, собирать его вкус губами и бесконечно быть рядом, сжимая его ладонь в своей руке.       Он вдруг вспоминает, что за весь день ни разу не впадал в отчаяние. Он не испытывал тревоги, волнения или беспричинных терзаний. Из-за духовного союза, они с Айзеном отчетливо читали эмоции и чувства друг друга, ощущали малейшее колебание настроения, реяцу. Реяцу Айзена была спокойна как тихая водная гладь, ее было мало, иногда она вспыхивала, но не огнем волнения, а как подорванная броском камня вода. Он чувствовал его спокойствие, его доверие, его уверенность в самом себе. От его рук на лице Шинджи чувствует тепло, желание защитить, успокоить и спрятать, окружая всем своим нутром.       Он обхватил ладонями его лицо и нежно поцеловал губы. Айзен тянулся к нему как цветы к солнцу. Как распустившаяся осенью Хиганбана, его личный цветок из мира мертвых, который он выдрал из пропитанной кровью почвы и посадил в личном саду, оберегая, охаживая, одаривая всей своей любовью.       Шинджи помнит их первый поцелуй. Айзен, словно дикое животное, бросал острые полные ненависти взгляды, хотя все его действия просто сквозили паническим страхом. Загнанный в угол, обманутый, уничтоженный, с разбитым сердцем, он смотрел на Хирако как на призрака прошлого, которым он и был. Яд, стекающий по его губам, рождающий новые полные дикой боли слова. Айзен предпочел бы умереть и встретиться с иллюзией в своей голове, а не с ним, чьи легкие полны воздуха, а сердце не замерло и отбивает положенный ритм. Он не верил ему, ни единому слову не верил, подвергая сомнению все, до чего может дотянуться его израненное сердце и мозг, не понимая, зачем Шинджи вообще к нему пришел. Что он хочет, для чего он пытается с ним поговорить? Для чего он встает перед ним на колени? Для чего он склоняет свою голову и шепчет прощение?.. Они говорили сутками, сотни часов скрывались за тем, когда Айзен впервые бросил на него растерянный взгляд.       Когда не знавшие поцелуев губы — раскрылись ему навстречу.       Шинджи отстранился, только чтобы скользнуть взглядом по его лицу: карие океаны спокойствия, глядящие на него с таким невероятным обожанием, верностью, от которого у Хирако щемит в сердце. Прямая линия носа с острым кончиком, румяные щеки и красные от поцелуев губы, которые Айзен облизывает, косясь в сторону дверного проема. Его руки так и остаются на его плечах, скользят ниже, разглаживая складки на белом капитанском хаори.       — Все таки тебе оно идет больше, чем мне…       Шинджи наплывает на него, обхватывая руками, прижимая к столу, что находится за спиной Айзена.       — Я не застал времени, когда ты его носил, так что… — он скользит руками по его телу, без давления, скорее немой вопрос, хочет ли Айзен того же. Посреди разгромленной комнаты, со своим капитаном и мужем. Соске улыбается и кивает в сторону дверного проема. — Все давно спят.       — Я понимаю, тебе сложно оторваться от меня оторваться, но я не хочу становиться участником новых слухов о том, что происходит в пятом отряде.       — Как будто тебе есть до них дело…       Оторваться все же приходится, его выдержки хватает ровно на то чтобы закрыть дверь на ключ и вернуться к Айзену, тут же целуя его. Сажая его на стол, он уже не боится что-нибудь скинуть или разбить, все давным давно разбросано, да и это последнее, о чем он думает, когда чувствует пальцы Айзена на своем поясе.       Вся их одежда валится на пол. Все мысли мигом выветрились из головы. Не осталось ничего, кроме раскаленных карих глаз напротив и гибкого горячего тела. Он целует каждый сантиметр его шеи, обхватывает упругие бедра, разводя колени. Айзен под ним — раскрасневшийся, с лукавой улыбкой на искусанных от жадных поцелуев губах.       Внутри него океаны страсти, обжигающее тепло, от которого губы Шинджи раскрываются в немом стоне; он тонет в нем и даже не пытается выбраться, с головой погружаясь в пламенный омут. Руки Айзена царапают его плечи. Их губы находят друг друга, сливаясь во влажном жадном поцелуе, пока стол под ними вздрагивает с каждым толчком. Он вливает в него свою реяцу, устраивая ладони на плоском животе — Айзена выгибает дугой, он приглушенно и сладко стонет, смотря на Шинджи сквозь подрагивающие ресницы.       Его муж, его лейтенант, его сошедший с ума Бог, который едва не уничтожил весь мир.       Кольцо на его пальце наливается цветом, золотые контуры становятся отчетливее, когда реяцу Айзена достигает минимального предела. Его невероятные карие глаза окутывают безграничной любовью и благодарностью, который парень шепчет ему, когда они оба обмякают, цепляясь, целуясь, не в силах оторваться друг от друга. Он касается пальцами его глубоко шрама на груди, скользит выше, обхватывая за шею и тянет выше, сажая на столе.       — Шинджи…       Он вдруг вспоминает, что у них одна фамилия на двоих и Айзен уже год как не Айзен, а Хирако. И эта внезапная мысль греет ему душу.       — Я люблю тебя…