Почувствуй себя живым

И рвали друг друга, рыча от полученных ран, Проверяя на прочность свои оболочки, Истерзаны в клочья Очень… Больно, сердцами наружу, Иначе нет смысла, Иначе не нужно. J:МОРС «Волки»

Держать лицо каждого из Приддов учили едва ли не с колыбели, и Валентин был в этом чудовищно хорош. Но после гибели Джастина даже ему стало практически невыносимо прятать за непроницаемым фасадом всю накопившуюся бессильную ненависть, смотреть в лицо Вальтеру и не иметь возможности вцепиться ему в глотку. Валентин терпел из последних сил — и Лаик его спасла. В некотором роде. Все в «загоне» казались ему детьми, избалованными и изнеженными. Щенками, занятыми пустой нелепой вознёй. Ричард был иным. В нём кипела та же ненависть, но откровенная, яркая, направленная на всех разом и ни на кого конкретно. Он был открыт и уязвим в своей всепоглощающей ярости. Он не умел таиться, даже не понимал, зачем это могло быть необходимо. Валентин обожал, когда их ставили в пару на уроках фехтования. Он уступал в мастерстве, но тот бешеный напор, с которым Дик всегда напускался на него, та отчаянная злость, которую он вкладывал в каждый удар, оправдывали и вывихнутое запястье, и позорно выбитую шпагу. Валентин купался в этом безумном исступлении, тонул в нём, впитывал до последней капли. Беззастенчиво завидовал и восхищался. Его бесстрастная маска тем временем снисходительно и холодно улыбалась, раззадоривая чужой гнев лишь сильнее. На попытку заговорить с ним Дик только раздражённо шикнул, мол, эр Август велел держаться подальше. Ах, велел держаться подальше? Негодование и азарт мгновенно вскипели в крови Валентина — ни один мускул не дрогнул на его ледяном равнодушном лице. Ночные часы после отбоя и коллекцию припрятанных отмычек можно было использовать не только для проказ Сузы-Музы. Можно было похитить несколько часов и для себя. Для них двоих. Когда Валентин впервые пробрался в комнату, отведённую Дику, тот снова стал поминать запреты и предостережения кансилльера. Но кансилльер был далеко, а Валентин близко, и очень-очень зол и решителен. — А вы делаете только то, что вам велено, герцог Окделл? Как послушная псина на сворке? Дик ударил сильно, но неумело — выбил себе большой палец, сдавленно охнул. Валентин молча слизал кровь с разбитой губы. Солоно. Будоражащий ярко-терпкий вкус. Сердце заполошно билось в груди, гулко отдаваясь в висках. Он шагнул вперёд, обхватил лицо Дика ладонями, провёл пальцами до затылка, царапая кожу, резко дёрнул за волосы на себя и впился губами в чужие губы, зашипев от боли прямо в поцелуй. Валентин ожидал решительного отпора, гневных криков, замешательства, но Дик мешкал долю секунды, а потом ответил, порывисто и яростно, как делал всё. Он впечатал ошарашенного Валентина в каменную стену — из лёгких выбило воздух. Руки Дика были везде, сильные, нахальные, они зарывались в волосы, шарили под одеждой. Валентин с рыком впился зубами в его плечо, через ткань, чтобы не оставить следов, — приросшая к его лицу маска разлетелась осколками. Они исступлённо ласкали друг друга, порой причиняя боль, ругаясь сквозь зубы и скалясь в поцелуи. Пальцы Валентина дрожали, когда он потянулся к завязкам сначала Диковых штанов, потом своих. Он чуть отстранился, схватил Дика за запястье, поднёс руку к своему лицу и широким движением облизал его ладонь, грубую, мозолистую, с потрескавшейся кожей. Раз, другой. Глаза Дика вспыхнули, бездонные, цвета воронёной стали, — и Валентин ухнул в них без остатка. Было остро, безумно, невыразимо ярко, когда их члены соприкоснулись. Валентин опустил на них ладонь Дика, заставляя двигать ею. Пара толчков, неловких, рваных, и они оба, тяжело дыша, упали за грань. Валентин улыбнулся, нервно, безрассудно и глупо — поймал такую же ошалевшую улыбку напротив. Он чувствовал себя обнажённым, уязвимым, как никогда прежде, — потрясающе живым. *** На людях Валентин продолжал идеально играть свою роль — холодный и бесчувственный спрут. Дик со всем своим пылом бросался безыскусными оскорблениями, а в стенах своей комнаты так же горячо осыпал поцелуями, колкими, жалящим, порой больше похожими на укусы. Валентин не возражал. Ему всегда было мало. Он раздобыл масло и старательно подготовил себя. И только почувствовав Дика внутри, — невероятно правильное ощущение наполненности, неистовый жар, боль пополам с наслаждением, — он вновь осознал себя живым, как в их самый первый раз. *** Перед церемонией на площади святого Фабиана Валентин сразу понял, что с Диком что-то не так, помимо перевязанной руки и капелек пота на лбу: слишком знаком был этот безумный и вместе с тем обречённый блеск в глазах. Ночи на объяснения не оставалось, ему лишь удалось затащить Дика в одну из бесчисленных ниш древних коридоров аббатства. Он бесцеремонно прижал его к стене, надавив предплечьем на беззащитное горло. Дик не сопротивлялся. Это настораживало ещё сильнее. — Что, во имя Леворукого, ты собираешься натворить? — Сегодня меня с позором отправят в Надор, — хрипло прошептал Дик, но даже не дёрнулся прочь из хватки. — Другого шанса не будет. Я убью… короля. Или кардинала. А лучше — Первого маршала! — Ты идиот. Смертник! Кто тебе сказал, что никто не возьмёт тебя на службу? — Эр Август, он пытался, но кардинал… — Меньше слушай старых брехунов! — Да как ты смеешь оскорблять?! — Дик наконец вывернулся из рук Валентина. — Меньше. Слушай. Старых. Брехунов! — раздельно повторил Валентин, не давая распалённому Дику вырваться из ниши. И поцеловал. Впервые — нежно. Если Дика и впрямь отправят обратно домой, это не будет иметь уже никакого значения. А если нет, то Валентин найдёт нужные слова, чтобы убедить его не верить придворным лжецам. Сумеет оградить и обезопасить. Научит выживать в этом гнусном, пропитанном злобой, позолоченном мире хитроумных интриг. Никто не смеет покушаться на то, что Валентин посчитал своим.