От рассвета до заката

Свет струится в комнату через приоткрытую дверцу, ползёт по прожженному свечами полу. Младший срез проскальзывает в кабинет собственной тенью и кружит вокруг господина, то и дело накручивает вьющиеся локоны на пальцы. Длится его игра совершенно не долго, понукаемый старшим, Панталоне приходится разбудить. Глаза мутные после сна, банкир едва разбирает кто перед ним, узнаёт по паре размытых красных точек. Срез уже успел обогнуть стол в резвости и опереться обеими руками о лакированную поверхность. Он трясёт головой, так что распушившиеся кудри подлетают вверх и снова падают к шее. Весь его вид — олицетворение веселья. И кровь в радужке искрится, взрывается невидимым путём реакций. — Срочные новости, господин! — голос подобает обладателю, звонкий, крикливый, острый на высоких нотах. Оригинал с глубоким хрипом Лоне нравился всё же побольше. — Просто Панталоне, — банкир пытается закончить мысль, которую смог сложить, но, разумеется, его в момент перебивают. Энергия в теле напротив бьёт ключом и только отдалённо слышно, как шипит чайник и звенят чашки. Наиболее приближённая к их общему хозяину версия входит в главное помещение с тремя кружками. В одной из них слоновая доза кофеина, в другой сильные успокоительные, а третья для старшего. Удивительно, как мальчишка с ловкостью кошки распределяет одинаковые тары по собравшимся, пододвигает по бархатному креслу и их сборище начинает напоминать нечто более благоприятное. Панталоне кутается в свою шубу и как-то неловко разбирается с бардаком на столе. Не то, чтобы срезы в принципе его заметили, нет, то дань старым привычкам. — Так? — младший казалось успел вовсе позабыть зачем пришёл, но в секунду его осеняет, и он чуть ли не попрыгивает на своём месте. — Да! Господин же знаком с Тартальей? — Кто это? — Панталоне сидит вполоборота, взбивая подушку у спинки кресла. Он зевает, морщась от сонливости и прикрывая рот сводной рукой без привычной перчатки, так что к ней моментально прилипают четыре глаза. А банкир нарочно натягивает лоснящуюся в рассветных лучах ткань прямо зубами, приговаривая, как холодно. Старший по наитию поднимается, увеличивая мощность обогревателей на максимум, выглядя при том слегка виновато, ведь они сами не могут ощущать ни тепла, ни холода. Дотторе посчитал, что это ненужные функции для исполнителей его воли. Что ж, Лоне мог понять. — Тарталья отправился в Ли Юэ для исполнения миссии Её Величества Царицы, — Панталоне хмыкает про себя с каким уважением срез произносит титул и имя их Архонта, и с каким пренебрежением одиннадцатого предвестника. Господином для младшего был один Панталоне, остальных он на отрез отказывался звать как-либо кроме имени и титула. Поэтому с ним было неприятно иметь дело в принципе всем. Разумеется, кроме банкира. — И вошёл в контакт с Гео Архонтом. В особый контакт. Срез притихает, кусая губы и грея руки об чашку, наученный, что так делают люди, раздумывая над подбором слов. Они все были копиями Дотторе в этом, тот впервые в любви признался химической формулой. Девятый смог назвать это романтичным. — Как у господина с хозяином, — старший был поопытнее, больше контактировал с людьми, отправляясь в экспедиции на годы. Хоть и по дате рождения, если то можно было так обозвать, был самым младшим. Панталоне всегда забавляла та разница, но они с Илем звали по возрасту создателя на момент создания. Ну и как кучерявое игривое чудо не звать младшеньким, в самом деле. — Да-да, Тарталья сказал это любовь, но мы не были уверены, — срезы переглянулись меж собой. Банкир старался учить их хотя бы понятиям в отношениях, но оба не были достаточно заинтересованы. Старший пытался делать вид, что слушает, ну а мелочь, наигравшись со всеми предметами в своём окружении, просто засыпала. Панталоне не мог на них злиться. — И зачем вы мне это рассказываете в пять утра? — предвестник снова зевает, и жмурится, протирая уставшие глаза. Очки болтались на серебряной цепочке на груди, он в принципе мог видеть и без них, но работать с бумагами, где постоянно эти гаденькие приписки мелкими буквами — невозможность. — Я пытался его остановить... — Тарталья в письме спрашивает не противозаконно ли это, — моментально встревает младший. — Трахаться с Архонтом чужой территории? Совершенно нет, — Панталоне со вздохом откидывается на спинку кресла и устало глядит в остатки кофе, мотает головой на предложении долить. — Но если мальчишка не сможет вырвать сердце из-за этого, вот это уже проблема. — О, господину не стоит об этом беспокоиться! — Панталоне проглатывает своё рефлективное: «Да я не беспокоюсь». — У Синьоры с Гео Архонтом контракт. — У Бога контрактов даже там контракт, — банкир фыркает и одним глотком осушает чашку, облизывает губы и фарфор падает прямиком в подставленные ладони. Старший отходит помыть посуду довольно смиренно, должно быть снова продул в карты. На удивление, для ребяческого характера младшего, он потрясающе мухлевал, что даже Лоне не каждый раз замечал, настолько ловко в его пальцах материализовались козыри. И ведь не придраться. Если ты неудачливый дурак, то и говорить тут не о чем. — Почему Чайльд вообще написал письмо вам? — Панталоне любопытствует, вытирая губы от следов кофе носовым платком, что всегда покоился во внутреннем кармане шубы. — Он хотел вам, но у вас столько служащих через чьи руки пройдёт письмо, что всё сразу станет известно. А у хозяина нас всего ничего, — срез разводит руки, точно сиротливое дитя. — Господин Тарталья догадывался о связи? — младший заметно морщится от этого злосчастного «господин», на его нескромный вкус такому, как Панталоне вовсе не стоило унижать себя вежливым обращением. — А нам стоило её отрицать? — чуть испуганно взвивается и кидает взгляд на старшего, что тихонько усмехается, но находит в себе силы прикрыть рот мыльной рукой. Смешки прячутся в шуме воды. Банкир вздыхает тихо и слегка обречённо, закрывая лицо ладонью: — Ну, вообще-то хотелось бы. — Нам очень жаль? — Расплачиваться, как обычно будет хозяин? — Панталоне меняется в лице так резко, что слегка пугает, тянет ухмылку, подпирая подбородок рукой, так что пара пальцев символически прикрывала губы, и глаза его сверкают камнями бездны, так что до дрожи пробирает. — Полагаем, — в один голос отвечают зачарованные и на том они были отпущены с миром и помытыми чашками. Предвестник копошится по бумагам, меланхолично сортирует на две горы по бокам стола. Это привычная конструкция, под конец месяца становилась и впереди, что самого трудяги было не видать. Панталоне моргает усиленно, засмотревшись на какой-то отчёт собственного подчинённого, он подчёркивает строчки, которые вызвали вопросы и откладывает в сторону. Его всё равно уже разбудили, так что время поработать. И под начало нового месяца привычно приползти к Дотторе, чтобы сделал что-то с больной спиной. А лекарство у доктора находилось единственное. К его чести, безмерно притягательное. Из минусов только: вызывало привыкание, да к тому же требовало присутствие фельдшера. Потому Панталоне усиленно лечился стоило Дотторе вновь навестить Заполярный Дворец.

× × ×

Тарталья возвращается в неожиданной подавленности и грязная душонка банкира желает поскорее узнать в чём же дело. Жертва сама находит финансовый отдел и, по званию предвестника, его пропускают без нудных записей ко времени. Панталоне чиркает последние цифры в счётах, обтирает руки платком, смоченным спиртом — изобретение Дотторе, которым он обеззараживал кожу, а банкир оттирал следы чернил. И девятый пытается скрыть свою заинтересованность, но взгляд из-под оправы ловит малейшие изменения. На щеках прибавилось веснушек, а вот кудри наоборот тянет вниз. У доктора бывало такое после наискучнейших экспедиций. — Рассказывай, — мягко подталкивает Лоне, вкладывая в ослабевшие руки чашку с чаем. Малина, мята, мёд и что-то успокоительное из лабораторий любовника. Тарталья робеет на несколько секунд, вбирает в лёгкие побольше воздуха и как выдаёт страшное: — Я правда люблю этого человека! Наблюдая небольшой шок на лице банкира, он сменяет речь встревоженным уточнением: — Слуги доктора Дотторе донесли же вам..? — Да-да, разумеется. Срезы, — Панталоне задумчиво мешает сахар чайной ложечкой, по отработанному этикету не ударяя о стенки. Тарталья кивает как-то неловко, боясь сейчас противиться хоть в чём-то. — И я, то есть многие, догадывались о связи между вами и, — его пауза многозначительна. — Я не стану отрицать или соглашаться. — Этого не нужно, я пришёл просить у вас совета, — серым сапогом была пододвинута аккурат к столу бутылка непомерно дорогого вина из Ли Юэ. Панталоне готов руку поставить, что они выбирали это вместе с тем мужчиной. — Он остался адептом? — банкир задвигает подарок под нишу стола привычным движением. Ему любили дарить алкоголь, хоть и напиваться ни поводов, ни возможности. Обычно они делили полбутылки с Дотторе, коротая холодные ночи, или оставляли на месяца бури. Вот когда согревались всеми способами, выпивка была едва ли не лучшим из всех. — Да, — мальчишка вздыхает украдкой, подпирая голову рукой и рассматривая извилистые следы среза дуба на рабочем столе. — Бессмертным. Вы станете дряхлым старикашкой, а он останется всё таким же. — Нет, почему же, он тоже может стать дряхлым старикашкой. — Образ. — Пусть так. Панталоне глубоко вбирает воздух и так же медленно выдыхает, собираясь с мыслями, чтобы донести свою мысль не оскорблениями юноши. — Вы уверены, что готовы пойти на это? — Абсолютно. — А через десять лет? — Абсолютно. Банкир критично вглядывается в океаны напротив, но находит там лишь стальную решимость — принюхивается, проверяя на достоверность, но отдаёт железом на кончике языка, смешанным с кровью. Клятва? Панталоне бы смело назвал это ребячеством, если бы они с Дотторе не были связаны точно так же. — В чём тогда состоит суть вопроса? — Как выдержать отношения на таком расстоянии? — Тарталья явно мрачнеет от одной формулировки и снова тупит глаза вниз от оппонента, но слышит облегчённую усмешку. — И это всё? — девятый грешным делом вспоминает все свои проблемы на начальных стадиях и улыбка, не притворственная, а вполне истинная, сама лезет на лицо. Он сохранял их на публике, но при общении один на один или с близкими служащими привык снимать маску, расслабляя наконец лицевые мышцы. — Нет, то есть да, то есть... — Тарталья неловко запинается и в спешке закрывает рот рукой, чтобы не сболтнуть лишнего. — Ну-ну? — Панталоне в момент выглядит в стократ более располагающе и заинтересовано. — У нас ещё не было и я... — несчастный предвестник, сильнейший воин поколения, прячется за медью волос от стыда. — Он посчитал тебя мелким мальчишкой и отказал? — банкир хмыкает, замечая, как в обиде поджались плечи, — Не расстраивайся, для бессмертных это нормально: считать всех людей детьми, — так и хочется сболтнуть на манер Дотторе: «Поэтому лучше спать с человеческими особями». Но Панталоне усилием давит в себе нотки язвительной шутки. — Но был ещё вопрос насчёт этого, — Чайльд глубоко вздыхает, потирая глаза и всё ещё прячась, но уже не с такой охотой, даже не заметив, как они перешли на неформальный тон. — Предохраняйтесь, дети, и всегда используйте смазку, что там ещё? — девятый моргает непонимающе на распахнутые глаза и губы, что рефлекторно повторяют произнесённое. Тарталья перекатывает слова на языке, но не выглядит понимающим. — Твои родители не рассказали тебе? А теперь он ещё и виноватым ощущается. Панталоне качает головой: — Я скажу Капитано, чтобы внёс это в обучение новобранцев. Одна фантазия того, как грозный капитан доходчиво объясняет солдатам, развесившим уши и ловящим каждое слово кумира, про важность смазки, забавляет до предела. Лоне невольно усмехается, прикрывая глаза, так что оставалась половина видимой радужки, прикрываемая покрывалом ресниц. — По таким вопросам иди к Дотторе, — и он не обращается по титулу, не подставляет родное «господин», благость, что сдержался от ласковового домашнего прозвища «Доте». — Нет! — Тарталья аж вскакивает с места, но вовремя спохватившись присаживается обратно и на самый край, пристыженно держа ровную осанку, что потерял в потоке разговора, а Панталоне сидел по давней привычке, он мог расслабиться лишь в обществе любимого, который активно тому потворствовал. — Это всегда заканчивается очень плохо! — Хочешь я пойду с тобой? — банкир почти мурчит, настолько улыбка обольстительна, а глаза-полумесяцы сверкают кошачьей игривостью. Младший предвестник лишь сильнее белеет и категорично мотает головой: — Станет только хуже. — Так уверен? — Панталоне стучит пальцем по краю элегантной фарфоровой чашки из давнишнего сервиза, что ещё доктор дарил. Сейчас не вспомнить даже на какой праздник, может и просто так. Дотторе был любитель завалиться когда не ждёшь и с чем не ожидаешь. — Уверен, — в чужом голосе снова та сталь, за которую он в служащих Царицы. И девятый заглядывается, любопытствует, делая свой взгляд особенно томным. — Хорошо-хорошо. Однако, у него есть множество любопытных вещиц. Ещё вопросы? — Тарталья сомневается несколько секунд, сглатывает шумно, что кадык ходит ходуном. — Это больно? — Панталоне замирает на мгновение, а потом улыбается нежной патокой, мягче бархата кресел и чуть головой качает, так что чернильные змеи струятся водопадом по плечам, покачиваются ивовыми ветвями на ветру. — Нет, если твой...партнёр достаточно хорош. — Хорош в чём? — Тарталья складывает руки на бёдрах в замок и перебирает большими пальцами, всё ещё чуть нервничая, не зная поддаваться ему доверчивой обстановке или всё же держать оставшиеся скудные позиции. — Ты поймёшь, — банкир отставляет чашку с недопитым чаем, младший к своему едва притронулся, лишь из уважения к хозяину кабинета. — Доверяешь ему? Уверенный кивок вместо бесполезных слов. И Панталоне добавляет расслабленнее: — Тогда всё в порядке. Тебе придётся отдать ему власть на первый раз. Это как любое занятие: со временем научишься. Тарталья выглядит заметно лучше. Похоже, девятый нашёл язык объяснения и они оба расстаются улыбками на губах. Предвестник в предвкушении скрывается в своём личном кабинете, и пальцы вместе с бумагой все в кляксах — импульсивность дитя. Но он не расстраивается и обученный Панталоне смачивает тряпку водкой, так что пятна быстро уходят с загоревшей кожи. Ему всё ещё в новинку смотреть на разницу цветов внутренней и внешней стороны ладони. Чжун Ли ласково гладил их, подушечки пальцев у него шершавые, закалённые войнами, рассказывал про линии, про судьбы. Тарталья вроде и слушал, да всё мимо ушей. Крепкий воин, привыкший понимать всё с первого раза, по тысяче раз переспрашивал, в ответ на него взирал глубокий янтарь, понимающий, и губы продолжали рождать глубокий баритон, смягченный горячим чаем. А мальчишка млел, ловил взгляды и норовил столкнуться губами в каждой подворотне, до ужаса страшась не успеть. А время текло быстрее, чем у бессмертных, и сроки его горели, битвы насыщали руки и предательство, пусть картинное, от того не менее обидное, было принято в широкие объятия ребёр. Океан защитил, океан убаюкал острые стрелы хаоса, что он вынимал из раненного живота и бросал ядовитыми змеями к ногам консультанта бюро Ваншен. Кричал и бил драгоценные сервизы — скопленное состояние. Если бы не золото прожилок по оголённым предплечьям, вынес бы весь дом, похоронив хрупкие стенки под шумом волн. Эта энергия, сила, говор. Он умел успокаивать самых буйных, заставляя внимать, вставая по струнке, и пусть копьё сжималось меж пальцев, раненный ребёнок внутри выл не о том. Не умели они по-человечьи, лишь телами сплетались, уповая на природную страсть. Лишь бы рассветное зарево на крепкой груди не заметило следы тоски в раскосых глазах, подведённых кровавым. Они прощались улыбками и сжатыми запястьями, клятвой, произнесённой в тишине ночи, пара драгоценных капель исчезла в половицах. Предвестник беды пришёл винным утром и ушёл по лунной дорожке. Вода тешила его, шумела, приветствуя дитя, своё родимое земное воплощение, и вились стайки рыб у бортов корабля с конечной точкой в снегах. Он помахал ему с размахом, с широчайшей улыбкой на губах и положил руку на медальон-хранитель. В ответ получая глубокий поклон — обещание встретить жгучим светилом по возвращении. Ты только возвращайся, о дитя бездны. — На твой вкус, — Дотторе поворачивается к раскинувшемуся в кресле любовнику, — он хороший Архонт? — Не существует хороших Архонтов, дорогой — Панталоне качает виноградную кровь в бокале, смакует на кончике языка и улыбается сладковато, — но адепт он неплохой. Увидишь.